Он опять видит ту девочку, которая была в очереди перед ними. Она стоит совсем рядом, и от этого Джеку слегка тревожно. В голове бродят всякие мысли. Она замечает, что он на нее смотрит, и тоже смотрит па него в упор: такая красивая, такая уверенная в себе, и Джек смущенно отводит взгляд. Девчонка смеется, хотя и беззлобно, и продолжает прерванный на секунду разговор с подругой — о чем-то своем.

Мишель что-то не видно. Впрочем, в клубе полно потайных «закоулков», так что она наверняка где-то здесь.

Танцплощадка в центре главного зала немного утоплена в пол, и все это напоминает рейв в саду «Синего Питера». [11]Но люди танцуют везде: и у барных стоек, и у ограждений, и даже пробираясь в толпе. Три девочки у ближайшей колонны дергаются под музыку и трутся бедрами друг о друга, как будто специально хотят подразнить Джека, вскружить ему голову, пробудить в нем первобытный животный инстинкт.

— Девчонки, которые танцуют так, будто они хороши в постели, на самом деле, вообще ничего не умеют, — кричит Крис в ухо Джеку, проследив за направлением его взгляда.

— Крис — большой знаток жизни, — кричит Стив-механик в другое ухо.

Джек кивает, то ли кому-то одному, то ли сразу обоим, и отпивает пива прямо из бутылки, которую вручил ему Крис. Крис говорит что-то Стиву-механику и растворяется в разгоряченной толпе: отходит всего на два шага и сразу же исчезает из виду.

— Куда он пошел? — интересуется Джек.

— За одной интересной штукой. Но это сюрприз, — отвечает ему Стив-механик.

Джеку на лоб падает капля воды, конденсат с потолка. Кое-кто из парней на танцполе сбросил рубашки: их мокрые голые торсы искрятся в дробящемся калейдоскопе света. Каждый — вроде как сам по себе. Ближе к внешнему краю площадки люди держатся парами или небольшими компаниями, но те, которые в глубине, в самой гуще, как будто и не замечают, что вокруг есть еще и другие люди. Никаких общих правил: каждый танцует, как хочет, каждый танцует свое, танцует не так, как другие, кроме разве что тех немногих, кто почти и не движется, кто вроде танцует, но через силу, превозмогая себя. Джек им сочувствует, да. Потому что он знает, что он точно так же топтался бы на месте, неуверенный, зажатый, с единственной мыслью: как бы не облажаться. Он точно так же выделялся бы в толпе — именно из-за желания не выделяться.

Джек никогда в жизни не танцевал. И не только на публике. Вообще — никогда. Никаких школьных дискотек, никаких семейных торжеств, никаких вечеринок с друзьями, никаких клубов, никаких подражательных плясок перед зеркалом в ванной. Никогда. Джек вообще не уверен, что сможет более-менее достойно изобразить хотя бы топтание на месте наподобие этих немногих танцоров-минималистов, которые больше стоят, чем танцуют. Он же совсем ничего не умеет. Совсем-совсем ничего.

Одна компания, примерно на середине широкой лестницы, что ведет вниз в утопленный круг, постоянно притягивает его взгляд. Не просто притягивает — завораживает. Их руки и пальцы движутся быстро-быстро, чересчур быстро даже для чумовых темпов ди-джея, и при этом ни разу не попадают в такт. Когда включается стробоскоп, эти ребята на лестнице замирают или так просто кажется Джеку. Они стоят в выжидающих позах. Словно изображают живые картины. И только когда кто-то из них поднимает вверх два больших пальца, Джек догадывается, в чем тут дело. Они не танцуют. Они поют. Это глухонемые. Клуб внутри клуба. Где их ущербность превращается в преимущество, потому что убойная музыка, заглушающая голоса, им совсем не мешает. Хотя они тоже, наверное, чувствуют пульсацию ритма, думает Джек. Наверняка.

И тут он видит ее: Мишель. Она там, внизу. Танцует с Клер, и с той маленькой черноглазой девчонкой, и с двумя какими-то парнями. Джек наблюдает за ней, за ее свободными, раскованными движениями. Она не сказать, что бы потрясно танцует, с теми девушками у колонны с их дразняще вертлявыми бедрами ей, конечно же, не сравниться, но она не зажата, она совершенно не комплексует. В ней есть некая непринужденная, безыскусная грация; рядом с ней даже изящная миниатюрная черноглазка кажется какой-то почти неуклюжей. Мишель, наверное, почувствовала на себе его взгляд. Она оборачивается и смотрит прямо на Джека. Ее хвост подлетает вверх и опускается на плечо, как боа из белых перьев. Она улыбается Джеку, машет рукой: иди к нам. Джек представляет, как он идет туда, к ней. Неторопливо, с чувством собственного достоинства — нет, не идет, а скользит. Как Джон Траволта. Толпа чуть расступается, давая ему пройти. Они ждут, они предвкушают — сейчас он покажет им класс. Но Джек ничего никому не покажет. Это было всего лишь видение. Он качает головой, старательно удерживая улыбку, и произносит одними губами: «Я приду, но попозже», — хотя он и сам понимает, что Мишель вряд ли сумеет что-то разобрать на таком расстоянии.

Она продолжает танцевать, но теперь — повернувшись лицом к нему. На ней черное платье с глубоким вырезом, который скорее открывает, нежели скрывает ее пышную, молочно-белую грудь. У Джека кружится голова. Кровь колотится в висках.

— Она тебя хочет, дружище, — говорит Стив-механик. Джек про него почти и забыл. — Если хочешь пойти туда, к ней, то иди. На Криса особенно внимания не обращай. Да, скорее всего, что он тебя зачморит, ну и фиг с ним. Такова жизнь. Знаешь этот анекдот насчет толстых девушек и мопедов. Но Мишель — хорошая девушка. И очень умная, хотя вот так с первого взгляда и не разберешь.

Возвращается Крис, ужасно довольный собой. Улыбка — во все лицо.

Джек так и не успевает просить у Стива-механика, что это за анекдот насчет толстых девушек и мопедов. [12]

— Ну что, достал? — спрашивает Стив-механик. Крис кивает.

— А вот пиво кончилось. Давай, Плут, твоя очередь угощать.

Джек идет к бару. Уже вполне очевидно, что вечер получится дорогостоящим. Как выясняется, сходить в клуб развлечься — удовольствие не из дешевых. Еще пять-шесть часов назад Джек был богатым, как никогда в жизни. А теперь он, похоже, пропил чуть ли не половину зарплаты. За один вечер.

Ноги не то чтобы не слушаются, но слегка заплетаются; и хотя все вокруг — незнакомо и странно, Джеку действительно хорошо. Он и не помнит, когда в последний раз так расслаблялся. Последние семь лет он прожил в постоянном, ежесекундном напряжении, все время оглядываясь и прикидывая, кто и когда может вдарить: он следил за своими словами, буквально за каждым словом, чтобы не сказать чего лишнего, всегда десять раз думал, куда ему сесть и когда можно посрать, и старался вообще не отсвечивать. А теперь он уже не напрягался. Может быть, это все из-за выпивки, но Джек вдруг проникся уверенностью, что его не раскроют. Все будет хорошо.

Джек берет пиво и возвращается к Крису и Стиву-механику, но их нет на месте. Впрочем, он их находит достаточно быстро. Пока он ходил, им удалось урвать столик. Не такой, за которым сидят, а высокий — за которым стоят.

— Ну, будем здоровы, Плут, — говорит Крис, отбирая у Джека бутылку «Бадвайзера». — У меня для тебя есть подарок. Закрой глаза, открой рот.

Да, Джек уже пьян, но дело не только в количестве выпитого. Может быть, он доверяет Крису. Может, он просто привык повиноваться приказам. Как бы там ни было, он делает, что было сказано. Чувствует какой-то комочек на языке. По вкусу похоже на соль и серу. А потом ему говорят: «Глотай», и он отпивает «Бадвайзера» и проглатывает эту штуку.

— И что это было? — спрашивает Джек. Мозги, затуманенные алкоголем, все-таки соображают, что случилось что-то не совсем обычное.

— Слон, — говорит Крис. — Белый слон. Вроде как сильная штука.

— Слон, — растерянно повторяет Джек. — Не понимаю. Что значит, слои?

— Колесико, Плут. Таблетка. За чем я ходил. Мы со Стивом уже закинулись. Я думал, Стив тебе все расскажет.

— А я думал, что ты ему скажешь, — говорит Стив-механик. — Это же твой подарок.