В течение веков Венеция была крупнейшим портом Средиземноморья, от которого всецело зависела вся торговля между Востоком и Западом. Теперь её роль свелась к обеспечению только лишь внутренних связей с материком — terraferma.Её экономика приходила в упадок, а унизительный «мирный» договор с турками породил страх и уныние, которые охватили все социальные слои венецианского общества. С каждым днём жизнь дорожала, что не могло не сказаться и на семейном бюджете Вивальди. В лавке на площади Брагора значительно упал спрос на новые парики и модные причёски, резко сократились заказы белошвейкам и вышивальщицам. За любую проделанную работу приходилось долго ждать оплаты. Да и с гонорарами дона Антонио была неясность. Единственно, на что покамест можно было твёрдо рассчитывать, — это жалованье Джован Баттисты за работу в оркестре Сан-Марко.

От Бонавентуры, покинувшего дом семь лет назад, долетали редкие весточки, из которых трудно было что-либо понять. Но недавно пришло короткое письмецо с конкретной просьбой. Он решил жениться далеко от Венеции и нуждался в официальном документе от патриархии, в котором подтверждалось бы, что он не был связан ранее брачными узами. Чтобы выполнить просьбу блудного сына, Джован Баттиста отправился на гондоле в курию на остров Сан-Пьетро в сопровождении двух свидетелей, своих давних друзей-цирюльников, которые должны подтвердить холостяцкое положение Бонавентуры. Узнав о женитьбе сбежавшего сына, Камилла расстроилась, ибо не знала даже имени будущей невестки, а также кто она и как молодожёны собираются устроить совместную жизнь. Но её куда больше беспокоило долгое отсутствие Антонио, оказавшегося в далёком краю под властью грубых, хвастливых и задиристых австрияков. Из короткого письма в апреле она мало что узнала о планах Антонио и потому решила, что муж во что бы то ни стало должен отправиться к сыну в Мантую. Но Джован Баттиста не разделял её опасений.

— Ради всего святого, не спорь со мной, — заявила она. — У него обострилась астма. Ему сейчас худо, и я чувствую это сердцем матери.

Ранним декабрьским утром, когда город оказался подтопленным вследствие обрушившегося на лагуну сирокко, Джован Баттиста по большой воде добрался на лодке до почтовой станции на материке, где едва поспел на дилижанс, отправляющийся в Мантую. Под вечер он уже стучал в дверь театра Арчидукале. Ночной сторож пояснил ему, что Антонио следует искать в меблированных комнатах рядом с рыночной площадью Эрба.

— На днях маэстро вернулся из Флоренции с премьеры своей оперы странного названия, которое и не упомнишь, с большущим лавровым венком.

Рядом с рыночной площадью в обветшалом здании на втором этаже сонная хозяйка показала Джован Баттисте снимаемую его сыном комнату. Казалось, по ней прошёлся ураган, разбросав ноты и одежду. Листки в беспорядке валялись поверх двух кроватей, на столе и на грязном каменном полу. Два стула были заняты кипами либретто. В углу в деревянной лохани мокли подрясник, чулки и рубашки. Тут же в фарфоровом тазике лежали склянки с настоями и лекарством териака. К стене был прислонён засохший венок. На колченогом столе поверх газеты стояли грязные тарелки и стаканы, всюду валялись табачная труха и огарки свечей. «Слава богу, что со мной нет Камиллы, — подумал он. — Её хватил бы удар при виде этой грязи и беспорядка». Правда, и его комната в Венеции не выглядела бы лучше, если бы не мать и сёстры, наводящие в ней чистоту, едва он выходил из дома.

Освободив один стул от кучи бумаг и нотных тетрадей, Джован Баттиста присел перед столом. «По всей видимости, сын сейчас одержим какой-то новой идеей, — рассуждал он про себя, — а потому отстранился от всего, что не связано с музыкой. Только так можно объяснить весь этот бедлам». Отец начал собирать с пола ноты и разбросанную одежду. Под бронзовым подсвечником он обнаружил листок с надписью: «„Теузоне“ — сочинение литератора Дзено». Здесь же лежали несколько одноименных либретто, действие которых развёртывалось в Китае. Возможно, это была новая опера, которую Антонио сочинял по заказу некоего театра. Каково же было удивление Джован Баттисты, когда на полке, висящей на стене, он обнаружил незнакомые ему партитуры концертов для скрипки, струнных с клавесином и даже виолончели.Он увидел предварительный набросок концерта для виолончели,инструмента, до сих пор редко используемого в качестве солирующего. Но Джован Баттисте было известно, что в Болонье работал Доменико Габриэли, родственник известной венецианской семьи музыкантов, прозванный «виртуозом виолончели». За свою короткую жизнь мастер успел написать двенадцать виолончельных концертов. Кроме того, этому инструменту придавал большое значение в своей работе и дон Джузеппе Мария Яккини. Его op. IV для виолончелимог попасться на глаза Антонио в Мантуе. Разбирая этот набросок, Джован Баттиста понял, что сын намерен стиль и форму скрипичного концерта передать виолончели. А вот другой концерт, в котором Антонио таким же образом вдохнул новую жизнь в солирующий фагот.

— Сколько же он работает! — невольно воскликнул Джован Баттиста, оторвавшись от партитуры.

Было уже за полночь, когда снизу раздался стук входной двери. На пороге появился Антонио со свечой в руке. Джован Баттиста вздрогнул. Ему представилось, что в тёмном проёме двери возникла зловещая фигура дьявола с горящими глазами. Отец и сын обнялись. Антонио тяжело дышал. Присев на кровать, он попросил отца подать стакан воды и капнуть в него зеленоватого сиропа из склянки в тазике.

— Астма замучила, — объяснил он, отпивая из стакана зеленоватую воду.

Разговор зашёл о Флоренции и поставленной там новой опере «Скандербег». Её либретто было выбрано лишь потому, что его автор — тосканец, хорошо известный во Флоренции, где проживает много выходцев из Иллирийской провинции. Итак, в опере действует Скандербег, или Искандер — младший сын царя Албании, которую захватили оттоманские турки. Настоящее имя юноши Георгий, но турецкий султан Мурад II приказал ему зваться Скандербегом, что на турецком языке соответствует имени, данному ему при рождении.

— Ужели опера без женской роли? — подивился Джован Баттиста.

— Как же, имеется партия Донеки, невесты Скандербега.

Затем Антонио рассказал о житье-бытье в Мантуе, принце Филиппе Дармштадтском, театре Арчидукале и о своём назначении главным дирижёром камерного оркестра. Джован Баттиста поинтересовался, как идут дела с новой оперой «Теузоне». Антонио впервые обратился к поэту-венецианцу Апостоло Дзено, состоявшему теперь на службе имперского двора в Вене. Либретто Дзено оказалось весьма запутанным, как и большинство сочинений этого автора, написанных в подражание Расину и Корнелю. К тому же либретто не учитывало особенностей переложения на язык музыки. Поэтому Антонио решил заменить некоторые сцены своими ариями из предыдущих опер.

— Здесь в Мантуе их никто не знает, — заявил он в своё оправдание. — О премьере уже объявлено. По всей видимости, она состоится в дни рождественских праздников.

Ничего не поделаешь, и Джован Баттиста решил задержаться в Мантуе до премьеры, чтобы быть полезным сыну в эти напряжённые дни. Вечером 26 декабря в праздник святого Стефано он одним из первых занял место в партере на приставном стуле. После внимательного ознакомления с партитурой и вставными ариями вместо изъятых из либретто излишне затянутых сцен Джован Баттиста посчитал оперу достойным творением. Его разбирало любопытство, как всё это будет выглядеть на сцене. Театр по размерам был чуть больше Сант’Анджело, но отделан с неимоверным блеском и шиком. Знатная публика, собравшаяся на премьеру, была разодета по последней моде, сверкая бриллиантами. Но она показалась ему менее болтливой, нежели завсегдатаи опер в Венеции. Удобно устроившись, он испытывал внутреннее беспокойство, вызванное, вероятно, тем, что вокруг слышалась незнакомая немецкая речь.

Интересно, как эта аристократическая публика, такая непохожая на импульсивных венецианцев, воспримет оперу? Но волнения были напрасными: в первом же акте каждая ария вызывала горячую поддержку зала. После закрытия занавеса публика и вовсе пришла в неописуемое волнение: стоя, бурно аплодировала певцам, оркестру и дирижёру.