— Причина проста — Морселли умер, за его либретто не нужно ничего платить, а для театра это немаловажно.

Правда, и сам сюжет представлял интерес, являя собой переплетение политических и любовных интриг, которые сказались на личных судьбах героев. В работе над новой оперой Вивальди испытывал некоторое беспокойство и тревожные мысли не покидали его. Дело в том, что предыдущая постановка в театре Сант’Анджело оперы Фортунато Келлери «Целомудренная Пенелопа» обернулась крупным скандалом. Хотя все билеты были проданы, певцы отказались выйти на сцену из-за невыплаты оговоренного гонорара и премьера не состоялась. Всех подвёл один прохвост, посуливший золотые горы и сбежавший за день до премьеры с кассовой выручкой. Особенно негодовала болонская примадонна Роза Маньятти, метавшая громы и молнии. Однако вскоре она сменила гнев на милость и дала своё согласие маэстро выступить в его новой опере. Её примеру последовали тенор Дзанон, сопрано Дотти и другие певцы. Этот безобразный случай насторожил Вивальди, и с помощью отца он предпринимал невероятные усилия, чтобы подобное не повторилось.

Но разговоры о несостоявшейся премьере и возможном закрытии театра Сант’Анджело не прекращались. Как-то вечером в известном кафе «Триумф Венеции» ^[27] на Сан-Марко, любимом месте времяпрепровождения за чашкой кофе венецианцев среднего достатка, посетителей позабавил один из его завсегдатаев, синьор весьма приличной наружности, но, видимо, хвативший лишку. Взобравшись на стул, он прочитал вслух сатирические стишки анонимного автора:

Безвестный рифмоплёт вспомнил и о Вивальди, который, несмотря на недавний скандал, разразившийся в театре, ставит свою новую оперу «Коронация Дария»:

Вопреки распускаемым сплетням и разговорам о закрытии театра премьера «Коронации Дария» состоялась. Как отметил один из театральных критиков в «Гадзеттино», переполненный зал на первом и последующих показах оперы после каждой арии разражался дружными аплодисментами.

— Маэстро, в городе говорят, что у вас родился ещё один племянник? — спросил как-то гондольер Меми, работая веслом, пока Вивальди, едучи в театр, провожал взглядом проплывающие дворцы и набережные, удобно сидя на мягком сиденье в felze(так называются лёгкие деревянные кабинки посреди гондолы). Когда-то для защиты пассажиров от солнца сверху укладывался слой папоротника, давший имя самой кабинке. Позже папоротник был заменён чёрной парусиной под цвет гондолы, надёжно защищающей пассажиров от дождя и лучей солнца.

Года два спустя после появления первенца Пьерино, опять в сентябре, сестра Чечилия разродилась Даниэле. Хотя он не был рыжеволосым, как старший братик, обмывая новорождённого в тазу с тёплой водой, помогавшие роженице кумушки объявили: «Вылитый дядя». Роды и на этот раз, к счастью, прошли без осложнений.

Был погожий день, и на повороте канала после обычного гортанного «Оэ! Оэ!», чтобы не столкнуться со встречной гондолой или баржей, Меми, опершись на весло, вновь завёл разговор, то и дело заглядывая в окошко кабинки felze.

— Маэстро, что-нибудь известно о вашем кузене Джован Паоло? — спросил он. — Прошло десять лет, как он уехал ночью из города.

Чтобы поделикатнее выразиться, Меми не стал говорить «сбежал».

На главном причале stazio,где гондольеры собираются в перерывах между ездками в ожидании клиентов, ведётся немало разговоров обо всём, что случается в городе. По-видимому, в то утро вспомнились события далёкого 1703 года, когда фамилия Вивальди оказалась начертанной на позорном столбе. Дон Антонио в ответ сказал неопределённо:

— Кто знает, возможно, он обосновался в Далмации.

Точных сведений не было. Поговаривали, что жена беглеца Джеролама, взяв детей и наняв лодку, пересекла Адриатику и, по-видимому, соединилась с мужем где-нибудь на далматинском берегу. Вероятно, поняв неуместность своего вопроса, гондольер сменил тему.

— Маэстро, а я вот вчера с друзьями побывал на вашей опере в Сан-Мозе, — сказал он весело. — Мне понравилась эта бойкая царица, которая переспала со своим братцем.

Так уж повелось, что театры обычно приглашали именно гондольеров с их звучными голосами и крепкими руками для клаки. Как раз в тот вечер в театре Сан-Мозе давалась опера «Титеберга», и Джован Баттиста распорядился впустить в зал группу гондольеров, приказав им дружно хлопать после каждой арии и в конце при закрытии занавеса. А теперь Меми вёз дона Антонио в Сант’Анджело на репетицию его новой оперы, готовящейся к открытию сезона.

Удовлетворив своё любопытство и крепко взявшись за весло, Меми направил гондолу к выходу на Большой канал. Радуясь простору водной глади и приветствуя встречные суда и знакомых гондольеров, он вдруг по заведённой давней привычке запел одну из октав Тассо:

В марте дону Антонио исполнилось сорок. Дома его ждал подарок — новая сутана, пошитая матерью при помощи сестры Маргариты.

С годами старая ряса вся поистёрлась и лоснилась, утратив первоначальный чёрный цвет. А вот племянник Пьерино приготовил ему сюрприз: шарики чёрного цвета на нотной бумаге.

— Быть тебе переписчиком нот! — И дон Антонио взял карапуза на руки.

После шумного успеха «Юдифи» Камилла смирилась с «чудачествами» сына. И что бы ни говорил ей дон Лоренцо о порочности театра, она верила, что её Антонио, пусть даже и не служащий мессу, остаётся добрым пастырем без всяких глупостей в голове. Она видела, как ежедневно после занятий музыкой и несмотря на усталость сын берёт в руки молитвослов.

Разросшееся семейство Вивальди жило в достатке. Небольшой доход давал театр, Джован Баттиста продолжал играть в оркестре Сан-Марко и лавка на Брагоре приносила кое-что. Франческо стал не только ловким брадобреем, но и хорошим парикмахером. Неплохо зарабатывали и Маргарита с Дзанеттой как искусные вышивальщицы простыней, наволочек и скатертей. Чечилия, хотя и продолжала жить в доме родителей с мужем и двумя детьми, материально ни от кого не зависела, так как у её Мауро было приличное жалованье. От Бонавентуры доходили иногда вести из Падуи или Вероны, но было неясно, чем он там занимается. Последний сын Изеппо научился читать и писать в приходской школе, и, глядя на смышленого мальчика, Камилла лелеяла надежду, что хоть из него выйдет настоящий священник. Но Джован Баттиста не разделял её надежд, считая, что Святой Дух не снизошёл пока на их не в меру бойкого меньшого сына.

Однако праздничный вечер по случаю сорокалетия дона Антонио был подпорчен им самим, когда он объявил о своём решении переселиться в Мантую для постановки новой оперы. Для Джован Баттисты известие прозвучало как гром средь безоблачного неба, поскольку сын ни разу с ним об этом не говорил. Он принялся с жаром разубеждать Антонио, доказывая пагубность такого шага. Покидать Венецию в то время, когда его имя стало утверждаться на оперных подмостках, выглядит капризом и ребячеством. Пусть «Роланда, мнимого безумца» постигла неудача, зато другие оперы прошли более или менее успешно и принесли ощутимый доход. А что говорить о подлинном триумфе «Юдифи»? Если попечительский совет Пьет а не возобновил ещё контракт, испытывая временные трудности, скоро всё образуется. Прежде это не раз случалось, и вновь следовало приглашение. Не стоит забывать, что Пьет а — это важнейшая концертная аудитория, хотя и небольшая, но слава о ней разносится далеко за пределами Венеции. Одним словом, для Джован Баттисты отъезд в Мантую выглядел как опрометчивый шаг и прежде всего из-за неясности дальнейших перспектив. А Мантуя — это не Венеция, где всё родное, близкое и понятное. Вопреки мнению отца, Антонио считал, что для него настал самый благоприятный момент покинуть Венецию на крыльях славы.