Беглец не вернулся ни к ночи, ни в следующие дни. Через месяц у входа во Дворец дожей со стороны набережной Скьявони появилась доска, оповещающая горожан, что Джован Паоло Вивальди и его сообщник Гаспаро Сальвиони объявлены вне закона за преступное присвоение собранных налогов, не попавших в казну. Вскоре такая же доска появилась на людной набережной Дель Вин у моста Риальто, перед которой изо дня в день собиралась толпа любопытных, обсуждая случившееся.
В доме Вивальди на семейном совете старались найти объяснение поступку провинившегося родственника. Торговля вином в Венеции являлась значительной статьёй пополнения доходов государства. Видимо, Джован Паоло, отец многочисленного семейства, не удержался от соблазна, когда через его руки проходили десятки сотен дукатов и цехинов, взимаемых с виноторговцев оптом и в розницу. К тому же, как считали другие, в этом неблаговидном деле могла сыграть не последнюю роль жена оказавшегося в беде сборщика налогов Джеролама, дочь крупного судовладельца сомнительной репутации. Выйдя замуж за простого пекаря, она постоянно кичилась своим происхождением. В округе её считали дамой вздорной, весьма избалованной и любительницей щегольнуть новыми нарядами на зависть соседским кумушкам.
Отныне перед взорами венецианцев, проходящих мимо Дворца дожей или моста Риальто, чернело на доске написанное крупными буквами имя Вивальди, покрытое несмываемым позором, а это болью отзывалось в сердце Джован Баттисты и его семьи. Дон Антонио предпочитал обходить эти места стороной.
Приступив к преподаванию в приюте Пьет а , «рыжий священник», как его назвала зеленщица Кате во время праздничного застолья, выкраивал время и для сочинения собственных произведений. Он уже освоился и хорошо знал, как следует себя вести в этом особом мире, полном ханжества и доносительства, где глаза и уши надзирателей всё видят, слышат, подмечают и тут же докладывают начальству. По контракту ему надлежало также следить за состоянием музыкальных инструментов и при необходимости покупать новые. Последнее давало возможность кое-что подзаработать, как это было при покупке скрипок для воспитанниц Дзанетты и Сюзанны. Но особенно ему повезло, когда в мастерской скрипичного мастера Гобетти ему удалось выторговать за 13 дукатов очень хороший инструмент, предложив его приюту за 16. Он не смог удержаться от соблазна, считая, что комиссионные в данном случае вполне законны. В нём рано проявились меркантильный дух и практицизм Джован Баттисты. Но ещё сильнее всё же оказалась преданность музыке, унаследованная от отца, и она-то, возможно, гораздо больше влекла рыжего священника, нежели предпринимательство и сугубо церковные дела, связанные с его саном.
Уроки музыки приютским puteне были для него обременительными, и он находил время для творчества. Им были уже написаны трио-сонаты для двух скрипок и basso continue [15] , которые понравились Джован Баттисте, и он посоветовал сыну продолжать в том же духе. В свое время от любого начинающего композитора, мечтавшего заявить о себе и утвердиться в мире профессиональной музыки, требовалось по крайней мере несколько сочинённых мадригалов, с чего и начал, к примеру, Монтеверди. А вот в начале XVIII века для самоутверждения в царстве музыки обрели наибольшую ценность мастерство и техника в сочинении хотя бы дюжины трио-сонат, как это сделали Корелли, Альбинони, Торелли, Верачини. После трио-сонаты необходимо было подойти к сочинению крупного инструментального произведения на религиозную тему и к музыкальной драме. Поэтому Вивальди ещё предстояло пройти весь этот нелёгкий путь, чтобы громко заявить о себе в мире музыки.
Но родителей серьёзно беспокоило здоровье первенца, на которого возлагались большие надежды. Его strictura pectoris a nativitate,как заявляли врачи, или врождённое сужение грудной клетки, являлось причиной частых приступов бронхиальной астмы, особенно при резких переменах погоды. До Камиллы порой доходили слухи, что во время и по окончании службы Антонио то и дело испытывал муки от приступов удушья и вынужден был подолгу отлёживаться в ризнице. По заказу аристократки Лукреции Тревизан он уже отслужил сорок пять обетных заутреней. Но по договору предстояло отслужить ещё столько же. Дон Антонио не хотел больше ничего слышать об этих заутренях, во время которых его изматывали приступы астмы. Ничего не помогало: ни пилюли, ни настои из корней ириса, ни сильнодействующее лекарство «териака» или «триака», в состав которого входило более шестидесяти компонентов, включая яд гадюки, мирро, ладан и опий. Это дорогостоящее зелье выдавалось строго по рецепту врача в одной лишь городской аптеке «Золотая голова» на Риальто. Более того, при его изготовлении за действиями провизора, орудующего с весами и колбами, должен был следить специально приставленный правительственный эмиссар.
Окончательно измучившись, дон Антонио написал Лукреции Тревизан, что не в состоянии отслужить оставшуюся половину ежедневных заутреней по состоянию здоровья. Но в приюте Пьет а его ждало ещё одно непредвиденное поручение от влиятельного патриция Томмазо Гритти, который предложил отслужить для него несколько заказных молебнов за приличную сумму в 80 золотых дукатов. В разговоре с отцом Антонио наотрез отказался от этого лестного, но мучительного поручения.
— Хочешь не хочешь, сын мой, но ты священник, и твой долг исполнять возложенные на тебя обязанности. Ведь жизнь с каждым днём дорожает, и 80 дукатов на дороге не валяются!
Практичный Джован Баттиста и на этот раз оказался прав, напомнив сыну о назревшей необходимости издания двенадцати сочинённых им сонат, для чего 80 дукатов, предложенных патрицием Гритти, были бы так кстати. По совету отца Антонио направился к картографу и печатнику Джузеппе Сала, чья типография в приходе Святого Иоанна Златоуста считалась лучшей по напечатанию нот. Он успешно конкурировал с известными типографами Рима, Болоньи, Флоренции и был хорошо осведомлён о всех музыкальных новинках. Издаваемые им ноты были сравнительно недороги, и Джован Баттиста частенько приносил их домой для Антонио, у которого накопилась большая подборка нот известных авторов.
Но встал вопрос: кому посвятить эти двенадцать сонат? Отец убедил сына сделать посвящение графу Аннибале Гамбара, богатому венецианцу родом из Брешии, большому ценителю красоты и страстному поклоннику концертов в приюте Пьет а . Поскольку это было первое его сочинение, готовящееся к печати, Антонио не раз наведывался в типографию, чтобы лично проследить, как идут дела с печатанием партитуры. Он был в раздумье: стоит ли на титульном листе помещать герб графа Гамбара? Его сомнения развеял Джован Баттиста и отговорил от такой затеи, сказав, что это могло бы выглядеть подобострастным заискиванием перед патрицием. Решено было поместить на титульном листе типографскую эмблему: царь Давид, играющий на арфе. Однако возникло ещё одно сомнение: следует ли указывать сан Антонио?
— А чего тут думать, — заметила Камилла, которая, сидя за своим вязаньем, до того молча слушала рассуждения мужа и сына. — Всем в Венеции известно, кто такой наш дон Антонио.
По настоянию матери, а может быть, и по собственному желанию, перед именем автора издатель напечатал слово «дон» и тем же шрифтом набрал фразу «венецианский скрипач и профессор», но без ссылки на приют Пьет а , ибо пока Антонио Вивальди, в отличие от отца, не считал свою преподавательскую деятельность достойной упоминания на титульном листе партитуры.
Коль скоро вопрос с посвящением был решён, пришлось подумать о том, в каких выражениях написать его. Просмотрев многие партитуры, Антонио увидел обычные штампы и общие места текстов, в которых авторы выражали извинение за свой скромный дар и воспевали, не скупясь на эпитеты, достоинства знатного лица, которому посвящалось само сочинение… Тогда он решил выбрать нечто среднее и довериться вкусу почитателя прекрасного, каким слыл граф Гамбара. Он так и написал: «Прошу Вас, Ваше Сиятельство, тонкого ценителя музыки и красоты, защитить сей труд от суровой критики и предвзятости нынешних хулителей, слух которых огрубел, и они стали глухи к истинной гармонии звуков. Преисполненный уважения и доверия начинающий автор посвящает Вам этот свой первый опус».
