— В такой поздний час? — удивился Джуд. — Церковь уже закрыта.

— Она знакома со сторожем, у него ключ, и она может получить его в любое время.

— И давно она ходит туда?

— По-моему, всего несколько недель.

Без особой уверенности Джуд направился к церкви, возле которой ни разу не показывался с тех пор, как жил в этих местах много лет назад, когда в его юношеских воззрениях было гораздо больше мистицизма, чем теперь. У церкви было безлюдно, хотя вход был действительно не заперт; он тихо Поднял щеколду, вошел и, бесшумно закрыв за собой дверь, замер на месте. В глубокой тишине церкви слышался едва уловимый звук — не то вздохи, не то рыдание, — доносившийся из угла. Сквозь мрак, который едва разгонял слабый вечерний свет, проникавший с улицы, он двинулся в том направлении. Дорожка заглушала его шаги.

Высоко над головой, над ступенями алтаря, Джуд мог различить огромный массивный крест, наверное, такой же величины, как тот, о котором он должен был напоминать. Казалось, крест этот держался в воздухе на невидимых проволоках: он был весь усыпан крупными драгоценными камнями, чуть мерцавшими в слабых отсветах, падавших с улицы, и едва заметно неслышно покачивался из стороны в сторону. Под ним на полу лежала человеческая фигура в черной одежде, от которой исходили рыдания, слышанные им при входе. Это была его Сью, распростертая на каменных плитах.

— Сью! — прошептал он.

В темноте смутно засветлело что-то белое: она подняла лицо.

— Что тебе здесь от меня нужно, Джуд? — спросила она почти резко. — Незачем тебе было приходить сюда! Я хотела побыть одна! Зачем ты мне мешаешь?

— Как ты можешь так спрашивать? — возразил он голосом, полным укоризны, ибо ее слова поразили его в самое сердце. — Зачем я пришел? Хотелось бы мне знать, кто еще имеет на это право, если не я? Ведь я люблю тебя больше самого себя, больше, — о, гораздо больше! — чем ты любишь меня. Зачем ты ушла из дому и пришла сюда одна?

— Не осуждай меня, Джуд… Я не раз говорила, что мне это невыносимо. Ты должен принимать меня такой, какая я есть. Я жалкое создание, сломленное отчаянием. Видеть Арабеллу было свыше моих сил. Я почувствовала себя такой несчастной, что мне надо было уйти. Мне все кажется, что она по-прежнему твоя жена, а Ричард мой муж.

— Но они же для нас никто.

— Нет, дорогой мой друг, нет! Теперь я смотрю на брак иначе. Мои малютки отняты у меня, чтобы открыть мне глаза. То, что сын Арабеллы убил моих детей, — это божья кара, попранная справедливость мстит за себя. Ну что, что мне теперь делать? Я низкая тварь, недостойная общества обыкновенных людей.

— Как это страшно! — воскликнул Джуд, чуть не плача. — Ты никому не сделала зла, и с твоей стороны нелепо и чудовищно возводить на себя такие обвинения!

— Ах, ты не знаешь, какая я скверная!

— Я все знаю! — возразил он с жаром. — Знаю каждый атом, каждую мельчайшую частицу твоего существа! Будь оно проклято, это христианство, мистицизм, клерикализм или как там еще это называется, — словом, то, что довело тебя до такого состояния! До чего ты дошла — ты, женщина-поэт, женщина-провидица, женщина, чья душа сверкала, как алмаз, ты, которой гордились бы все мудрецы на свете, если бы они тебя знали! Я рад, чертовски рад, что не связал свою жизнь с религией, которой ты так себя изводишь.

— Ты сердишься, Джуд, ты жесток ко мне и ничего не понимаешь.

— Идем домой, родная, быть может, я пойму. Я изнемог от горя, и ты сама не своя.

Он обнял ее и помог ей встать, и она пошла с ним, не позволяя, однако, себя поддерживать.

— Не думай, что я разлюбила тебя, Джуд, — сказала она ласковым и умоляющим голосом. — Я люблю тебя, как прежде. Только… я не должна тебя любить. Нет, не должна!..

— Я не могу этого понять.

— А я уже свыклась с мыслью, что я не твоя жена! Я принадлежу ему — священной клятвой я соединена с ним навек. И ничто этого не изменит!

— Но ведь если и были когда-нибудь на свете настоящие муж и жена, так это мы с тобой. Наш союз подсказан самой природой!

— Но не небом! Мне свыше был предназначен иной брак, и брак этот навеки скреплен в церкви в Мелчестере.

— Сью, Сью! Горе лишило тебя рассудка! После того как я стал смотреть на окружающее твоими глазами, ты вдруг ни с того ни с сего делаешь полный поворот назад и, руководствуясь только своим чувством, предаешь анафеме все, во что прежде верила. Ты с корнем вырываешь из моего сердца последние остатки симпатий и уважения к церкви, которые я по старой памяти сохранял… Что мне теперь в тебе непонятно, так эта твоя удивительная слепота к твоим же собственным прежним доводам. Свойственно это только тебе или всем женщинам вообще? Является ли женщина в конечном счете мыслящей единицей или всего лишь частицей, мнящей выдать себя за целое? Как ты доказывала, — и совершенно справедливо, — брачный контракт — это нелепость. Если дважды два было четыре, когда мы были счастливы вместе, то дважды два четыре и сейчас. Повторяю — мне это непонятно!

— Ах, дорогой Джуд! Ты похож на глухого, наблюдающего за людьми, которые слушают музыку. Ты говоришь: "Что они в этом видят? В этом ничего нет!" А на самом-то деле есть.

— То, что ты говоришь, безжалостно, но сравнение твое неудачно. Ты сбросила с себя шелуху предрассудков, научила меня следовать твоему примеру, а теперь пошла на попятный! Я ошибся в тебе!

— Друг мой милый, единственный мой друг, не будь так жесток! Я не могу быть иной, чем я есть, я уверена, что я права, что наконец-то я увидела свет. Но, господи, как обращу я его во благо свое?

Они вышли из церкви, и Сью пошла отдавать ключи.

— Неужели это та самая девушка, — вновь начал Джуд, когда она вернулась, а он на свежем воздухе обрел некоторую бодрость, — неужели это та самая девушка, которая принесла языческих богов в этот наихристианнейший из городов, которая передразнивала мисс Фонтовер, когда та топтала их каблуком? Которая цитировала Гиббона, Шелли и Милля? Где вы сейчас, прекрасный Апполон и прекрасная Венера?

— Не надо, не надо быть таким жестоким, Джуд, я и так несчастна! — зарыдала она. — Я не вынесу этого! Я заблуждалась. Я не могу спорить с тобой. Я была неправа — слепа в гордыне своей. Приход Арабеллы положил всему конец. Не смейся надо мной — это мне как нож в сердце.

Он обнял ее и горячо поцеловал тут же, на безлюдной улице, прежде, чем она успела отстранить его. Они шли все дальше, пока не дошли до маленькой кофейни.

— Джуд, — сказала она, едва сдерживая слезы, — сними здесь себе комнату, ладно?

— Хорошо, если… если тебе действительно этого хочется. Но так ли это? Дай я провожу тебя до дому, быть может, там все мне станет ясно.

Когда он ввел ее в дом, Сью отказалась от ужина, поднялась по темной лестнице к себе и зажгла свет. Обернувшись, она увидела, что Джуд последовал за ней и стоит в дверях. Она подошла, взяла его за руку и сказала:

— Спокойной ночи, Джуд.

— Но, Сью! Разве это не наш дом?

— Ты обещал исполнить мою просьбу.

— Да… Ну что же! Возможно, мне не следовало так противиться и спорить с тобой! Возможно, нам надо было расстаться в самом начале, когда мы не смогли пожениться честь по чести, по доброму старому обычаю. Мир, вероятно, еще недостаточно просвещен для таких опытов, как наш. Кто мы такие, чтобы разыгрывать из себя провозвестников?

— Я так рада, что ты понял хоть это. Ведь я никогда не хотела того, к чему мы пришли. Лишь ревность и душевная смута толкнули меня на этот ложный шаг.

— Но и любовь тоже — ведь ты любила меня?

— Любила. Но я хотела на этом остановиться и оставаться только твоей возлюбленной, пока…

— Но влюбленные не могут не идти дальше.

— Женщины могли бы, мужчины не могут, потому что — не хотят. Как правило, женщины в этом отношении выше мужчин, женщина никогда сама не проявляет инициативу, она только отвечает. Духовное общение — вот все, к чему мы должны были стремиться.

— Я уже говорил, что виновником всего случившегося я считаю себя… Что ж, пусть будет по-твоему!.. Только человеческую природу не переиначить.