Я вынимаю последнюю перчинку, которую оставила для себя, для этого самого мига, и произношу слова заклинания.

Приди, Шампати, забери меня, я готова. Мама, где ты сейчас в этот самый момент — поешь ли песню приветствия, чтобы помочь моей душе пробиться сквозь все пласты, кость и сталь, сквозь заклятье, разделяющее два мира. Или, может, ты в бессилии и болезни или, может, даже разочаровании — стараешься обо мне не думать…

Страх бьется в ушах, как напуганная штормом птичка. Еще несколько секунд — и огонь… Но ничего не происходит.

Я жду, еще раз произношу слова. И еще раз. С каждым разом все громче. Ничего.

Я плачу и повторяю их, пробую другие слова, жду признака хоть малейшей магии, ну же, давай. И опять ничего.

Специи, как это понимать, что это за жестокая шутка? Молчание.

Специи, я уже смирилась с тем, что должна уйти, в мыслях я уже падаю сквозь пространство и время, мою кожу задевают проносящиеся мимо метеоры, мои волосы все в огне. Не длите мою агонию, я умоляю. Я, Тило, теперь покорна и устрашена, как вы и хотели.

Молчание еще более бездонное, чем когда-либо я слышала, даже планеты, кажется, замедлились и затихли.

И это молчание диктует мне мой приговор. Они оставляют меня здесь одну, лишенную всякой магии. Для меня — не будет никакого пламени Шампати.

Пламя Шампати, я всегда так тебя боялась. Теперь, мне кажется, я гораздо больше боюсь своей жизни, в которую ты не придешь.

О прекрасное тело, в венах которого кровь начинает уже течь вязко и вяло, теперь я все поняла. Я осуждена влачить свою жизнь в этом безжалостном мире как старуха, бессильная, без средств к существованию, без единого близкого существа.

О специи, отлично знающие, в чем моя слабость: уязвленная гордость — это идеальное для меня наказание. Потому что мне не пойти теперь даже к тем, кому я некогда помогла, к тем, кто боялся меня, восхищался мною все это время, тем, кто любил меня за то, что я им дала. Разве нужна я им в виде старой никчемной развалины? Мне не вынести их жалостливого взгляда, скрывающего отвращение, которым они наградят меня, когда я осмелюсь протянуть к ним умоляющие руки.

Равен, а увидеть тебя с таким лицом — будет выше моих сил.

Вот и все. Моя разбитая жизнь передо мной как на ладони, как те грязные переулки, где я должна буду поселиться, беззубая, воняющая, прячущая лицо от всех, кто может меня узнать, пробавляющаяся украденными отбросами, спящая у порогов, с одной лишь молитвой на устах — чтобы кто-нибудь однажды ночью смилостивился и…

Каждая клеточка моего ноющего тела кричит: «Лучше тогда взобраться на перила золотого с красным моста, ощутить, как темная вода накрывает тебя с головой, водоросли опутывают, как змеи».

Нет.

Специи, я, Тило, принимаю ваше наказание. Вместо того чтобы убиваться страхом и горем, одиночеством и бессилием, я обещаю жить так столько, сколько назначено.

Пусть вечно, если таково будет ваше решение.

В этом мое искупление. И я охотно готова ему следовать. Не потому, что согрешила, ведь я действовала, руководствуясь любовью, а в ней нет греха. Если бы все вернулось опять в тот момент, когда я могла выбирать, — я бы снова поступила так же. Переступила бы запретный порог магазина, чтобы донести до Гиты в ее сверкающей башне пикули манго и надежду на примирение. Твердо взяла бы руки Лолиты в свои и сказала бы, что она заслуживает счастья. Я бы точно так же подарила Харону корень лотоса для долгих лет любви, которая стоит больше, чем иммигрантская мечта в его представлении. И снова, да, я бы превратила себя в блистающую красотой Тилоттаму, танцовщицу богов, чтобы доставить Равену удовольствие.

Но я понимаю, что за нарушение правил надо платить. Расстроенное равновесие должно быть восстановлено. Счастье одного должно быть компенсировано страданием другого.

Из далекого детства мне вспомнилась история: на заре мира в поисках эликсира бессмертия боги и демоны взбили воды первичного океана, и оттуда явился горчайший яд халахал. Своими испарениями он накрыл всю землю, и все живые создания, умирая, кричали от ужаса. Но затем великий Шива зачерпнул халахал в свои сложенные ладони и выпил его. Яд этот был настолько ужасен, что обжег глотку бога, и горло его посинело, каковым и осталось до сего дня. О, даже богу это стоило мучений. Но зато мир был спасен.

Я, Тило, не богиня, а всего лишь простая женщина. Да, я признаю это как правду, от которой пыталась ускользнуть всю свою жизнь. И хотя однажды я думала, что спасу мир, теперь вижу, что только принесла краткое счастье в несколько жизней. И все же, так ли это мало?

Специи, ради вас я приму любые горести, что вы ниспошлете на меня. Только позвольте часок поспать. Забыться всего на час, чтобы не видеть, как это тело снова станет прежним. Час отдыха, укрытой от насмешливого мира, ждущего меня там, снаружи. Потому что я так устала и да, мне очень страшно.

Специи не возразили.

И тогда я прилегла рядом с тем, что подготовила для пламени Шампати, последний раз в своем магазине, в котором уже больше не хозяйка.

Я проснулась от голоса вдалеке, пробуждение принесло с собой чувство разбитости. Показалось, что только мгновение прошло с того момента, как я заснула. Но теперь нельзя быть ни в чем уверенной.

Голос снова зовет: Тило. Тило. Тило.

Это не тот, кого я знаю и люблю?

Я поднимаюсь на ноги так стремительно, что закружилась голова. Пол накренился, как чья-то гигантская ладонь, желающая стряхнуть меня. Вокруг меня звуки, как будто что-то рвется — мое сердце?

Но нет. Смотрите-ка, это магазин, построенный магией специй, трескается, как яичная скорлупа, вокруг меня. Стены трясутся как бумажные, потолок раскалывается надвое, пол вздымается, как волна, от чего я падаю на колени.

О специи, зачем же так грубо вырывать из-под ног почву последнего убежища у той, что только собирает силы на то, чтобы жить дальше?

Но затем я понимаю: землетрясение.

Не успеваю я это полностью осознать, как земля резко вздрагивает и через мгновение содрогается снова. Что-то пролетает — горшочек или осколок от зеркала? — ударив меня по виску. В глазах мелькают красные звездочки. Или это всего лишь семена перца?

Но, даже окунаясь в эту новую боль и теряя сознание, я со всей безнадежностью понимаю, что не умру.

Я снова ошиблась.

Я умерла.

Или проснулась слишком рано, на пути в следующее воплощение.

О Тило (хотя это уже больше не мое имя), неужели на этот раз ты угадала?

Ибо что еще может быть это за место, теплое, как чрево, и такое же темное, с дрожанием прорезающее пустоту.

Я пытаюсь пошевелиться, проверяя, насколько это возможно. Я укутана во что-то мягкое, как шелк, — наверное, это мой посмертный покров или родильная простыня. Но у меня получается только слегка повернуть голову.

Но боль, затаившаяся в засаде, пантерой нападает на меня, так что я вскрикиваю.

Довольно несправедливо, что в следующей жизни тоже так много боли.

Тило, что уже больше не Тило, с каких пор ты считаешь себя вправе судить, что в мире справедливо, а что нет?

— Ни с каких, просто факт, — думаю я вслух, мой голос охрип от долгого молчания.

— Ты проснулась? — спрашивает чей-то голос. — Тебе очень больно?

Равен.

Он что, тоже умер? Неужели землетрясение убило нас всех: Харона с Хамидой, Гиту и ее дедушку, Квеси, Джагшита, Лолиту, которая только-только начала обретать себя, где-то в другом городке?

О нет, только не это!

— Можешь двигаться? — спрашивает голос Равена, долетая откуда-то издалека до свинцового шара моей головы.

Я протягиваю руку на этот голос и натыкаюсь на пушистую стену. Обивка гроба, думаю я, — совместного гроба, в котором хоронят любовников, чтобы их прах навсегда смешался.

Только этот гроб еще и летит сквозь галактику, увертываясь от града встречных метеоритов, что проносятся мимо, озаряя нас внезапными вспышками.