– Дайте мне, – потребовал тот, пытаясь вырвать письмо,

– дайте мне посмотреть!

– Нет, – сказал капитан. – Если вы не доверяете мне, то почему я должен доверять вам?

– Итак, – подавленно пробормотал Тристрам, – итак, она ему написала непристойное любовное письмо. Ну подождите, я до нее доберусь, я до них до обоих доберусь!

Он бросил на стол, не считая, пригоршню зазвеневших при этом септов и флоринов и нетвердой походкой тронулся к выходу, глядя перед собой и ничего не видя.

– Сначала его! – напомнил капитан, но Тристрам уже уходил, лавируя между столиками, слепой и глухой в своей решимости достичь цели.

Капитан скорчил трагикомическую гримасу и сунул письмо в карман. Письмо это ему написал его старый друг, некто Дик Тёрнбулл, проводивший свой отпуск в Шварцвальде.

Да, такие уж теперь настали времена: люди ничего не видят, не слышат и не помнят.

Тем не менее то, другое письмо действительно существовало. Капитан Лузли совершенно точно видел его на столе у Комиссара. А Столичный Комиссар, перед тем как швырнуть это и другие письма личного характера (некоторые были полны оскорблений) в мусоросжигатель, заметил – так уж неудачно получилось, – что капитан это письмо видел.

Рачки-бокоплавы, русалочьи кошельки, гребневики, каракатицы, губаны, морские собачки и подкаменщики, крачки, олуши и серебристые чайки…

Беатриса-Джоанна в последний раз вдохнула морского воздуха и направилась к филиалу Государственного Продовольственного Магазина на Росситер-авеню, который находился у подножия вздымавшегося огромной горой «Спёрджен– билдинг». Пайки были урезаны снова без всяких предупреждений и извинений со стороны ответственных за это двух Министерств.

Беатриса-Джоанна получила два коричневых кирпича прессованных сушеных овощей – легумина, большую белую банку синтелака, несколько плиток прессованной крупы, голубую банку ЕП – «Единиц Питания» и заплатила деньги. В отличие от других покупательниц, Беатриса-Джоанна не позволяла себе пускать слезу или сыпать угрозы. Хотя об этом и не распространялись, было известно, что три дня назад в магазине произошел небольшой бунт, который быстро подавили, и теперь у дверей магазина стояли «серые». Беатриса-Джоанна была переполнена морем и чувствовала сытое довольство, словно нагляделась на огромное круглое блюдо свежего сине– зеленого, с прожилками, мяса. «Интересно, а какой у мяса вкус?» – рассеянно подумала она, выходя из магазина. Ее рот припоминал только солоноватость живой человеческой кожи в чисто любовном контексте: мочки ушей, пальцы, губы…

В песенке о милом Фреде были и такие слова: «Весь – мое мясцо…» «Вот это и есть сублимация», – подумала Беатриса– Джоанна.

Находясь посредине многолюдной улицы, занятая невинными заботами домашней хозяйки, Беатриса-Джоанна неожиданно услышала громкие упреки, выкрикиваемые ее мужем.

– Вот ты где шляешься! – орал Тристрам, покачиваясь. Нелепо махая руками, он звал ее к себе. Ноги его, казалось, приклеились к тротуару у входа в подъезд жилого блока «Спёрджен-билдинг», составлявшего большую часть небоскреба.

– Что, поймал с поличным? Поймал на обратном пути оттуда?

Многие прохожие заинтересовались начинающимся скандалом.

– Делаешь вид, что ходила за покупками? Я все знаю, можешь не притворяться. – Тристрам не обращал никакого внимания на ее сетку с жалкой бакалеей. – Мне все рассказали, все!

Он качался, балансируя руками, словно стоял высоко в оконном проеме.

Маленькая жизнь внутри Беатрисы-Джоанны вздрогнула, словно чувствуя опасность.

– Тристрам! – храбро перешла в атаку Беатриса-Джоанна.

– Ты опять нализался! Сейчас же в дом и быстро в лифт!

– Предательница! – взвыл Тристрам. – Собираешься завести ребенка! От моего собственного брата, будь он проклят! Су-ука, су-ука! Что ж, давай. Давай-давай! Только убирайся куда-нибудь и там рожай. И все уже знают, все уже всё знают!

Некоторые из зевак начали подавать негодующие реплики.

– Тристрам… – проговорила Беатриса-Джоанна, почти не разжимая губ.

– Я тебе не Тристрам! – протестующе закричал он, словно это было не его имя. – Лживая сука!

– Войди в дом! – приказала Беатриса-Джоанна. – Тут какая-то ошибка. И это разговор не для публики.

– Ты так думаешь? Разве это не правда? – спросил Тристрам. – Уходи лучше, убирайся!

Вся переполненная народом улица и небо над ней стали для него собственным домом, пережившим предательство, местом страданий. Беатриса-Джоанна настойчиво пыталась пробиться в «Спёрджен-билдинг», а Тристрам старался не дать ей войти, размахивая руками, как щупальцами.

Со стороны Фруд-плейс послышался какой-то гул. Этот гул приближался. Наконец показалась колонна возбужденных людей в рабочей одежде, которые громко и не в лад что-то недовольно кричали – Вот видишь! – торжествующе прошипел Тристрам. – Все знают!

«Все» носили эмблемы с короной и буквами «ГЗСТ» – «Государственные Заводы Синтетических Тканей». Некоторые из рабочих держали в руках символы протеста: куски синтетической ткани, прибитые к ручкам мётел и наспех нарезанные куски картона на тонких рейках. Надпись была только на одной картонке – логограмма «ЗБСТВК», на остальных были грубо намалеваны человеческие скелеты.

– Между нами все кончено! – решительно заявил Тристрам.

– Ты, тупоголовый идиот! – вспылила Беатриса-Джоанна. – Войди в дом! Не хватало еще нам вляпаться в это мероприятие.

Лидер рабочих с безумными глазами уже стоял на цоколе уличного фонаря, обхватив столб левой рукой.

– Братья! – закричал он. – Братья! Если они требуют от нас хорошей работы в течение всего дня, так пусть они и кормят нас как следует, черт бы их побрал!

– Повесить старого Джексона! – призвал пожилой рабочий, размахивая руками. – Вздернуть его!

– Его самого в кастрюлю запихнуть! – предложил монгол с забавными, по-настоящему косыми глазами.

– Тристрам, не будь дураком, – встревоженно проговорила Беатриса-Джоанна. – Ты как хочешь, а я отсюда смываюсь.

Она с силой оттолкнула Тристрама, загораживавшего ей путь. Пакеты с продуктами разлетелись в разные стороны, Тристрам покачнулся и упал. Он начал плакать.

– Как ты могла, как ты могла, с моим родным братом…

Рассерженная Беатриса-Джоанна влетела в «Спёрджен– билдинг», оставив Тристрама исполнять свою полную упреков арию. Тот с трудом поднялся с тротуара, сжимая в руке банку с синтелаком.

– Ты, кончай тут прижиматься! – бросила ему какая-то женщина. – Нечего со мной заигрывать. Я домой хочу пройти.

– Они могут нам угрожать, пока не посинеют! – кричал лидер забастовщиков. – У нас есть наши права, и они не могут их отнять! Отказ от работы, в случае если имеются справедливые поводы для недовольства, – наше законное право, и они, черт бы их побрал, не могут этого отрицать!

Ответом был одобрительный рев. Тристрам вдруг почувствовал, что его втянула в себя и закружила толпа рабочих. Рядом с ним заплакала школьница, тоже захваченная людским потоком.

– Ты молодец, что с нами пошел, – одобрительно кивнул головой плохо выбритый прыщавый юнец. – Нас морят голодом, вот мы и поднялись.

Косоглазый монгол повернулся к Тристраму лицом.

На нос ему села муха, а глаза его были устроены так, что муху было очень удобно рассматривать. Монгол наблюдал за ней, пока она не улетела, гадая потом, не символизировал ли ее отлет освобождение.

– Меня зовут Джо Блэклок, – сообщил он Тристраму. Удовлетворившись этим сообщением, монгол отвернулся и продолжал слушать своего вождя.

Лидер забастовщиков, будучи, к своему несчастью, толстым, как каплун, кричал, обращаясь к толпе: – Пусть они послушают, как урчат пустые животы у рабочих!

Негодующие крики.

– Солидарность!! – завопил упитанный вождь.

Одобрительные крики.

Тристрама мяли и толкали со всех сторон.

Вдруг из филиала Государственного Продовольственного Магазина на Росситер-стрит вышли двое «серых». Они были вооружены только дубинками. Мускулистые мужики – «серые» принялись энергично раздавать удары направо и налево. Когда они рванули за правую руку уцепившегося за фонарный столб лидера забастовщиков, послышался громкий вопль боли и возмущения. Вождь вырывался и протестовал.