В Тушине возникло две партии: противников и сторонников перехода на службу к королю. Первую возглавлял гетман князь Роман Ружинский, предлагавший «держаться недавно заключенного союза и присяги», то есть не покидать «царя Дмитрия». Но король Сигизмунд III принял меры, чтобы нейтрализовать его сторонников. В Тушино приезжало из-под Смоленска немало людей, намеренно распускавших слухи о большой королевской казне, возбуждавшей наемников, давно не видевших никаких денежных выплат. Вторая партия, хотевшая переговоров с королем, имела главную поддержку у гетмана Яна Сапеги, засылавшего своих эмиссаров и к королю под Смоленск, и в Тушино. По словам Николая Мархоцкого (он был в первой партии), гетман Ян Сапега пригрозил, что если переговоры не начнутся, то «его хоругви уйдут и запишутся на королевскую службу» [296]. Через пару месяцев ситуация зеркально переменится, и уже гетман князь Роман Ружинский будет проводником королевской политики, а гетман Ян Сапега станет поддерживать Марину Мнишек, для которой переход тушинцев под руку короля означал крах всех ее честолюбивых намерений.
4 (14) декабря 1609 года королевские комиссары во главе со Станиславом Стадницким прибыли в Тушино. Гетман князь Роман Ружинский вынужден был согласиться на то, чтобы их «пропустить и выслушать». Сохранился отчет о приеме комиссаров и начале переговоров, включенный в дневник королевского похода под Смоленск. Въезд послов в Тушино был обставлен очень торжественно. Сама процессия, состоявшая из комиссаров, их огромной свиты в 3800 человек «пехоты» и 400 «отборных копейщиков», представляла собой внушительное зрелище. Важность происходившего была подчеркнута особым церемониалом посольских встреч: первым на подъезде к Тушинскому лагерю королевских комиссаров встретил полковник Александр Зборовский, затем – гетман князь Роман Ружинский (его везли на санях по причине болезни) и брат Марины Мнишек – саноцкий староста Станислав Мнишек. Брат заранее приехал из-под Смоленска уговорить сестру принять волю короля, но не преуспел в этом. И наконец, уже «при въезде в лагерь» послов приветствовал боярин «царя Дмитрия» Иван Плещеев (по другим сведениям, на встрече был еще «боярин» Федор Унковский). Но это ничего не изменило, королевские комиссары проехали мимо царских палат. «Царь Дмитрий» и царица Марина смотрели «с крыльца в окно, так что их хорошо было видно», надеясь, что королевские комиссары в последний момент изменят свое решение и, соблюдая этикет, отдадут им должное. Но этого не произошло. В своем отчете королю Станислав Стадницкий и его товарищи назвали царя «вымышленным Дмитрием». Отметили королевские комиссары в своем отчете и презрительный взгляд «царицы» (Марине удалось-таки отстоять свое право на такое именование), смотревшей на них «absque respectu quovis» [297].
Королевские комиссары остановились у «пана гетмана», где начались трехдневные обеды, на которых «знатно пили» и убеждали посланников короля вступить в переговоры с «цариком». Но все было тщетно, у посланников были полномочия говорить только с самим «рыцарством» и московскими боярами. 10 (20) декабря 1609 года, после воскресной заутрени, несмотря на разыгравшуюся непогоду, за лагерем собрали «совет» или войсковое собрание. Для послов специально устроили скамьи, чтобы они могли сидеть, представляя короля. Глава посольства перемышльский каштелян Станислав Стадницкий обратился с речью к тушинскому воинству. Он объяснял, что уже одно избиение поляков, приглашенных в Москву на свадьбу царя Дмитрия Ивановича, и задержка послов Речи Посполитой были достаточным поводом для начала войны. Но обращение царя Василия Шуйского к «Каролусу Зудерманландскому» дало шведам средства для продолжения борьбы в Лифляндии. В случае поражения рыцарства под Москвой открывалась «дорога для вторжения» в Речь Посполитую, чего король допустить не мог. Поэтому всем польским наемникам предлагалось вернуться на королевскую службу. Короткую ответную речь «пана Войтковского» все выслушали стоя, в том числе перемышльский каштелян Станислав Стадницкий, гетман князь Роман Ружинский и все воинство. Тушинские наемники благодарили короля за присылку посольства и изъявили свое желание и в дальнейшем делать добро для «родины» и «родного государя». По посольскому отчету, отправленному королю Сигизмунду III под Смоленск, «знатнейшие были довольны речью, но другие или не хотели понять ее, или, наконец, не дослышали ее и потому не понимали, поэтому требовали от послов их инструкции. Послы дали им пункты – изложение причин прибытия посольства и вступления короля в эти страны». Получив «пункты» и поняв, что король Сигизмунд III готов обсуждать с ними условия помощи их «предприятию» и заплатить деньги хотя бы за одну четверть года, тушинцы на следующий день созвали еще одно совещание.
Уже самое начало переговоров не предвещало ничего хорошего для тех, кто собирался держаться прежнего союза и идти до конца с «царем Дмитрием». Воинство, вместо совещания с королевскими комиссарами, начало нападать на некоего Яниковского, который, как говорили, «самовольно изменил инструкцию их послов к королю». Сторонники «царя Дмитрия» устроили «большое смятение» и даже «разнесли» окружавшую совещавшихся «решетку». Сделано это было для того, чтобы лишить права голоса тех, кто, как упомянутый Яниковский, предлагал отправить королевских послов ни с чем, дав им только устный ответ. Наоборот, войсковое собрание постановило выбрать от каждой роты для переговоров по два шляхтича на конях. Послали также к сапежинцам под Троицу, чтобы и они прислали своих представителей.
Тем временем в Тушинском лагере все больше людей начинало проявлять открытое недовольство «царем Дмитрием». Он и раньше не пользовался большим уважением, теперь же в его адрес полетели прямые угрозы и оскорбления. По словам автора одного современного донесения, «на собраниях у этих солдат часто было слышно, как они без всякой осторожности Господа Бога благодарят, что прибыл его величество король, и сильно ругают царя, называя его брадобреем».
Сами комиссары узнавали от тушинских наемников, что «между ними есть очень много желающих служить своему государю и отечеству». Королевские посланники видели готовность наемников умерить свои аппетиты, тем более что действия рати боярина князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского грозили им поражением: «Хотя там едва ли не каждый ротмистр высчитывает, что выслужил сто тысяч, но видя, что невозможно это получить, и видя ослабевшие свои силы, потому что Скопин берет над ними верх, они дешевле оценивают свою прошедшую службу и рады были бы, если бы на их долю хоть что-нибудь пришлось». В королевском лагере под Смоленском из писем комиссаров и расспросов тех, кто возвращался из Тушина, вообще сложилось впечатление, что «если бы король не наступил на русских», то польским наемникам «пришлось бы сделать позорное и вредное отступление». Но даже достижение договоренностей с тушинцами и присоединившимися к ним русскими сторонниками самозванца еще ничего не решало. Наиболее «рассудительные» советники короля говорили: «И тогда мы еще не кончим дела, а придется нам силою оружия побивать Скопина и заключать с Шуйским основательный договор».
Все, что оставалось «царю Дмитрию», – так это наблюдать, как его войско без него пытается договориться с королевскими комиссарами об условиях перехода на королевскую службу. Второй самозванец был все-таки слабым человеком, и он снова, как и в начале 1609 года, решил спасаться бегством. Хотя представители воинства проявили известное благородство и пытались выторговать у короля что-нибудь для тушинского «царя» и царицы Марины, это было слабой гарантией безопасности. Под Смоленском не питали иллюзий относительно подлинных намерений самозванца, «так как почти все вообще, как пишут нам, страшно ругают его и так как ему это известно, то он не доверяет нашим и хочет бежать» [298].
