Это сегодня мы знаем последовательность событий, знаем и то, что второму самозванцу так никогда и не удастся овладеть Москвой. Современники же, находившиеся под столицей, где в осаде сидел слабый царь, против которого восстала половина царства, имели право думать по-другому и надеяться на скорую смену власти в Русском государстве. Единственным компромиссом со стороны Марины Мнишек стало то, что она позволила раньше времени создать видимостьтого, что «царь Димитрий», которого изображал Тушинский вор, и есть ее законный супруг. Конрад Буссов, упомянув о лагере царицы, разбитом в отдалении от основных таборов самозванца, вспоминал, скорее всего, о том, как обстояло дело в самом начале, пока Марина Мнишек не приехала в Тушино. Больше доверия вызывает известие Николая Мархоцкого, писавшего о переселении воеводы Юрия Мнишка с дочерью в тушинские обозы, «где они поставили свои палатки рядом с царскими». То, что в глазах Марины Мнишек выглядело уступкой, другими могло быть воспринято как логичное завершение событий или же как плохая игра (в зависимости от того, знали или нет окружающие люди настоящую историю Тушинского вора).
Воевода Юрий Мнишек не был бы самим собой, если бы и в этом случае не выговорил себе обещаний денег и новых территорий у самозваного «сына». Позднее, участвуя в заседаниях польского сейма 1611 года, отец Марины Мнишек свидетельствовал о том, что Тушинский вор – не тот человек, за кого он себя выдавал, и всячески подчеркивал патриотическую миссию своей дочери в Московском государстве. Но осенью 1608 года он не хотел везти ее обратно в Речь Посполитую, где она была бы, по крайней мере, в безопасности, а напротив, все более и более делал ее заложницей собственной алчности.
Невероятно, но сандомирский воевода, возможно, вел при этом еще и двойную игру, высчитывая, от кого он получит больше – от царя Василия Шуйского или от своего «зятя». 7 (17) сентября в анналах Смуты произошло малоприметное событие, которое могло бы коренным образом изменить ее историю, не прояви стороны дипломатическую толерантность. В Москве оказались вместе предводитель казаков Иван Заруцкий и польский полковник Александр Лисовский, с чьими именами в ближайшие семь-восемь лет будут связаны самые тяжелые потрясения Русского государства. Попали же они в Москву в качестве заложников (!) на время однодневных переговоров посла Николая Олесницкого и сандомирского воеводы Юрия Мнишка с русскими боярами во главе с князем Андреем Васильевичем Голицыным. Станислав Немоевский передал ходившие слухи о содержании переговоров, состоявшихся в открытом «поле» и продолжавшихся до «позднего вечера»: «…воевода домогался для своей дочери удельного княжества и известных городов, если великий князь желает, чтобы польское войско ушло из его земли» [245]. Возможно также, что воевода Юрий Мнишек демонстрировал свои возможности тушинскому царю, чтобы тот был сговорчивее в своих обещаниях. В конце концов, воевода получил награду за содействие второму самозванцу. 14 октября 1608 года «Димитрий царь» выдал своему «отцу», в вознаграждение дружбы и «благосклонности, коей вечный залог имел при себе», письмо на 300 тысяч рублей [246]. Вот только условием их уплаты, так же как и свадьбы с Мариной Мнишек, стало возвращение царя Дмитрия на свой престол. (Странно, как набожный пан воевода не содрогнулся при виде этой суммы, кратной сакраментальной цифре 30.) Воеводе была выдана также «Роспись городам северского княжества», включившая Чернигов, Смоленск, Брянск, Стародуб, Путивль, Новогородок, Курск, Рыльск, Карачев, Почеп, Трубчевск, Комарск, Рославль, Моравск. Эти четырнадцать городов «со всеми волостьми», как писал царь Дмитрий, «надлежать имеет к привилегии, от нас данной» [247]. Тем самым подтверждались и дополнялись ранее данные обещания первого самозванца. Щедрые посулы получили другие участники истории: посол Николай Олесницкий – город Белую, а двоюродный брат царицы Павел Тарло – 20 тысяч злотых, которые самозванец обещал уплатить, «когда Господу Богу будет угодно посадить его в столице».
Что же получала Марина Мнишек? Надежду, так жестоко отнятую у нее в мае 1606 года. Надежду на то, что сказка еще повторится. Ей продолжали воздавать царские почести, не требуя ничего взамен.
Нет оснований считать ее вслед за некоторыми историками простой любовницей Тушинского вора. На такую роль Марина никогда не смогла бы согласиться, ибо это навсегда навлекло бы позор как на нее саму, так и на всю ее семью, и, главное, означало бы крушение ее надежд на царскую корону. А для чего же тогда она столь опасно дала волю своим неприязненным чувствам при первой встрече с обманувшим ее дважды самозванцем, назвавшимся именем царя, ее мужа? Один слуга посла Николая Олесницкого рассказывал потом, что Марина Мнишек готова была свести счеты с жизнью из-за отвращения к обманщику, оскорбившему ее надежды. Она якобы выхватила кинжал и уже собралась вонзить его себе в грудь с душераздирающим криком: «Лучше смерть!» Мелодраматизм, присутствующий в этой сцене, мешает принять на веру слова слуги. Но даже если он привирал в деталях, его рассказ подтверждает главное – резкий протест Марины против предлагаемых ей обстоятельств.
Чтобы свести концы с концами в истории признания ею Лжедмитрия II, стали считать, что Марина Мнишек была тайно обвенчана с самозванцем. Об этом, в частности, написал Конрад Буссов, отнесший известие о тайном браке «Димитрия» к весне 1609 года: он «сочетался, хотя и тайно, с супругой Димитрия первого, которая, как упоминалось, была в его лагере под Москвой, несмотря на то, что дал клятву ее отцу, воеводе Сандомирскому, что не разделит с ней ложа, прежде чем не сядет на царский трон» [248]. Тайное венчание не предполагает никаких документальных следов. Подобная версия представляется весьма соблазнительной, поскольку снимает необходимость что-либо доказывать. Полагают, будто тайный обряд совершил бернардинец отец Антоний, остававшийся духовником Марины Мнишек. Отец Павел Пирлинг нашел упоминание об «одном отце-бернардинце», благословившем брак Марины Мнишек и Дмитрия в лагере под Москвой, в журнале краковской нунциатуры [249]. Недавно польский исследователь В. Поляк обнаружил еще один документ, в котором тоже говорится о свадьбе или «помолвке» (slub), которую Марина Мнишек «брала» (?) с самозванцем не позднее апреля 1609 года. Это якобы предостерегло многих, понявших, что перед ними не прежний «царь Дмитрий» [250]. Автор фундаментального исследования о движении Лжедмитрия II И. О. Тюменцев уверен, что с самого начала своего появления в Тушине «гордая полячка, чтобы вновь стать Московской царицей, согласилась вступить в тайный брак со шкловским бродягой» [251].
Но есть ли для этого какие-нибудь основания, кроме слухов неясного происхождения? Скорее, прав отец Павел Пирлинг, увидевший драму Марины Мнишек, перешедшей от состояния «воплощенной покорности» воле отца к самостоятельным действиям: «Ее называют любовницей Вора. Едва ли справедлив столь категорический приговор. В сущности и Марина, и Лжедмитрий II были совершенно свободны. Канонические правила не ставили их союзу никаких преград… Впрочем, в глазах некоторых судей законный брак бывшей царицы с Тушинским Вором еще отягощает ее вину; с точки зрения самой Марины, то было, пожалуй, непоследовательностью… Превратности судьбы лишь нарушили ее душевное равновесие. В одиночестве и изгнании ее страстность превратилась в экзальтацию. Марина вся ушла в свои переживания. Но в себе самой она обрела могучую силу сопротивления. Поэтому когда новым капризом судьбы или же собственным порывом она опять была брошена в вихрь событий, она не уклонилась от выпавшей ей роли: напротив, она приняла ее смело, рискуя погубить себя навеки» [252].
