Но это просто ужасно!

Могло быть гораздо хуже! Кстати, мой отец страдал от депрессий. Началось это сразу после войны, когда он вернулся из Европы, и преследовало его до конца дней. Последний приступ был связан с какими-то нелепыми событиями в бизнесе. Нет, я знаю, что такое депрессия, как она может заставить страдать, но сам не испытывал ничего подобного никогда. А теперь вперед, на Фондаменте! И кстати, если тебе потребуется новый заказ после Парижа, ну или когда-нибудь потом, позвони моему партнеру Джеку Ньюкомбу. В Нью-Йорк, в его офис. Получить заказ через него всегда проще, чем через меня. Я сам поговорю с Джеком. Попрошу, чтобы он дал тебе шанс.

Они сели на речной трамвай под номером пять и описали по водной глади огромную петлю. Шербет и красное — прекрасная комбинация. Наверное, к концу этих каникул он будет меньше ходить пешком, чаще пользоваться водным транспортом, не станет пересекать Большой канал или перебираться с Дзаттере на остров Джудекки. И сократит потребление тяжелых красных вин. А на свете существует еще столько красных вин, которых он никогда не пробовал!.. Смешно было бы отказаться, точно он рискует заболеть циррозом печени. Все же приятно, что Лине так просто доставить радость. Интересно, что значит для нее больше: обещание работы или тот факт, что он с ней так разоткровенничался? Наверное, все же первое. Нищая малышка родом откуда-нибудь из Бруклина или Куинс — такова была его догадка, сама она о своем детстве ничего не рассказывала — и на счету, вероятно, не больше пяти тысяч долларов, и деньги на кредитке подошли к концу.

Они находились на солнечной стороне палубы, в пространстве между кабиной для пассажиров и капитанским мостиком. Она стояла сзади, обняв его, и так крепко прижималась всем телом к спине, что даже через все слои одежды он чувствовал ее соски. Знакомые дворцы возникали и медленно исчезали из виду. Все очень предсказуемо. Речной трамвайчик прилежно придерживался расписания, вовремя подходил к очередному причалу, вовремя отчаливал. Хорошо отработанные маневры проходили без сучка без задоринки: мотор ревел, катер давал задний ход, вода под винтом бешено бурлила, затем приглушенный стук — это судно ударялось кормой о причал. Marinaio [26], он же по совместительству билетер, сбрасывал с плеча кожаную сумку с деньгами и билетами, совал ее в открытый иллюминатор капитанской рубки, натягивал рабочие рукавицы, набрасывал петлю обтрепанного каната на кнехт размером с небольшую наковальню, завязывал эффектным морским узлом. А затем развязывал с той же небрежной элегантностью. Его высокий голос выкрикивал название очередной остановки. И затем: «Permesso, permesso!» [27]— это когда одни пассажиры начинали сходить на берег, а другие подниматься на борт.

То были ветераны всех видов и категорий: тонкогубые леди в сером или черном, ремесленники, несущие неуклюжие инструменты или же конструкции, которые собирались где-то установить, изредка попадался какой-нибудь музыкант, тоже с инструментом. Стайки школьников. Иностранные студенты в сандалиях, высоких кожаных ботинках или грязных кроссовках замысловатых фасонов. От них пахло дешевой едой, все они сгибались под тяжестью рюкзаков. Пенсионеры с деньгами и документами в поясах, отчего они напоминали сумчатых. Изредка попадалась элегантная пара неопределенного возраста. Они резко выделялись на фоне толпы, одетые в шелк, хаки, кашемир и твид.

Одна такая парочка с нескрываемой насмешкой разглядывала Мистлера и Лину. Он почему-то был уверен, что это французы. Лина не отлипала от него. Просунула ладонь ему под рубашку. Элегантная дама что-то шепнула на ухо своему спутнику. Наверное, нечто вроде: ты только полюбуйся на этого старого сатира. Клара могла сказать то же самое, и он бы согласно кивнул в ответ. Внезапно на него напал приступ fou rire [28]. Он взял Лину за руку и начал медленно поглаживать груди с остро выступающими сосками. Пусть эта милая парочка полюбуется вдоволь. Только тут ему пришло в голову, что в семье Мистлеров нескромные или неблагоразумные поступки вовсе не были его монополией.

Вскоре после того, как стало ясно, что фирма «Мистлер, Берри и Ловетт» не только встала на ноги, но и резко пошла в гору, Сэмюэль Эбторп, дядюшка Мистлера, пригласил племянника на ленч в один из самых престижных клубов города, членства в котором ему по счастливому совпадению как раз удалось добиться к этому моменту. Отказать дяде было невозможно — тем самым мистер Эбторп как бы давал понять, что он, Мистлер, всегда был и является любимым его племянником.

Они доели мелко нарезанную индейку с овощами. И вот во время паузы, предшествующей подаче дыни с мускатным орехом, дядя сказал, что ему хотелось бы рассказать о своем видении «Мистлера и Берри», хотя, разумеется, племяннику вовсе не обязательно прислушиваться к его мнению. Последнее замечание было своего рода кокетством. Племянник прекрасно знал, что советы дяди в любой области бизнеса являются товаром деликатным и ценным, что дает он их лишь избранным, к примеру, отдельным промышленным магнатам, воспринимавшим наблюдения этого великого человека как истину в последней инстанции, как некую невиданную награду или дар небес. Причем сам мистер Эбторп никогда не требовал никакой компенсации, выдавал информацию самым безразличным и небрежным тоном, о чем бы ни шла речь: о путях развития и поведении рынка в целом или же действиях невероятно богатой и строго засекреченной компании, занятой разработкой алмазных месторождений в Южной Африке в частности.

Он не ждал благодарности за свои откровения, лишь уважения и дружбы со стороны слушателя. Впрочем, определенные выгоды для него все же существовали. Кто-то, скажем, мог навести инвестиционный банк мистера Эбторпа на след крупной страховой компании, предоставляющей все мыслимые и немыслимые услуги по обеспечению финансовой безопасности, или же попросить мистера Эбторпа лично заняться разработкой и внедрением в жизнь схемы, могущей обеспечить участие той же алмазодобывающей фирмы из ЮАР в каком-то выгодном проекте.

Деньги в этой стране делаются непрестанно, сказал дядя, повсюду и людьми всех сортов. Людьми, о которых ни ты, ни твой несчастный отец, ни я сроду не слыхивали, во всяком случае, когда те начинали свое дело. И к которым, возможно, не испытывали бы тогда никакой симпатии. Огромные деньги, горы денег. Вот почему американский бизнес в целом крепко стоит на ногах. Но большая часть этих денег оседает в конечном счете в Нью-Йорке и контролируется совсем небольшой группой людей. Ну и часть из них, само собой, банкиры. Люди, заседающие в разных инвестиционных комитетах. Как правило, новые люди, получающие сразу много денег, изо всех сил стремятся вырваться за пределы этого круга, этого контроля — из чувства гордости и стремления обезопасить себя. И все время пребывают в поисках свободной ниши, но там, где действует власть, все места уже заняты. И по большей части навсегда. Людьми, подобными тебе и мне, людьми, которых мы всегда знали. Тогда новички соображают, что лучшее, что они могут сделать в такой ситуации, — это приблизиться к тем людям, что уже внутри, и пытаются стать им полезными. Чем полезнее, тем лучше. Они понимают, что люди, управляющие важными предприятиями и учреждениями, дважды подумают, прежде чем приоткрыть перед ними дверь. Новички постоянно изучают ситуацию, читают всякие там годовые отчеты, пытаются понять, кто есть кто. На этот случай у них и консультанты имеются.

Но очень скоро они понимают, что все, на что могут рассчитывать, — это два музея, опера, пара больниц, ботанический сад и зоопарк. Ну и, возможно, библиотека. Ах да, совсем забыл, еще создаются фонды для разных там университетов, но наши новички гарвардов и йелей не кончали, а потому эта идея мало их греет. А советы директоров других заведений напоминают очередь на запись в престижный клуб — и хочется вступить, да ждать неохота. Тогда наши новички начинают раздавать деньги, все больше и больше денег, и, если собой хоть что-то представляют и при этом остаются богатыми, могут заполучить один из советов директоров. Ну, или в крайнем случае войти в какой-нибудь консультативный совет по изучению бабуинов или состояния общественных туалетов в Турции.