Поднимите их над головой, а потом, по моему сигналу, отпустите.

Предмет падал на пол, лента тянулась за ним, и на ней с помощью металлического устройства пробивались отверстия. Задача каждой группы состояла в том, чтобы взвесить падающий предмет, засечь время падения, измерить расстояние от руки до пола, вычислить ускорение падения, а затем изучить последовательность пробитых отверстий и проверить, было ли ускорение постоянным. По завершении опыта каждая группа представила полученные результаты мистеру Бойлу.

Итак, что же мы можем сказать о яблоке в сравнении, скажем, с монетой?

Одна девочка подняла руку: яблоко падает быстрее.

И?

Девочка смешалась. Другой ученик сказал: яблоко падает быстрее, чем монета, но они… по-одинаковому набирают скорость. В смысле, одинаково.

(Мистер Бойл, кивая.)У них одно и то же ускорение –все предметы, независимо от веса и скорости падения, в процессе падения обретают ускорение – и это ускорение одинаково.

Он позволил себе самодовольно улыбнуться – как фокусник после удачно исполненного фантастического трюка. Вот так этот закон, этот наглядно продемонстрированный научный факт, стал мне известен благодаря мистеру Бойлу. Он меня этому научил – следует считать, что научил, раз это знание остается со мной. В моей голове. А вот чего я не помню, чего я не выучил, так это зачем нужно знать, что все падающие предметы имеют одинаковое ускорение? Должно быть, я тогда высказал эту мысль вслух. Он подоткнул очки на переносице, чтобы лучше меня видеть, тяжело, устало вздохнул и сказал немного нараспев, явно передразнивая меня:

Зачем нужно знать – рефрен имени Грегори Линна. (Пауза.)С твоего любезного позволения я продолжу…

Надо полагать, он действительно продолжил и объяснил, в чем полезность этого знания и как применять его на практике, а я просто не понял или понял, но не запомнил. Помню только телетайпную ленту, монеты и ускорение, двух человек на партах и стук-стук-стук падающих тел.

Среди картинок того периода есть мистер Бойл, изображенный как падающее тело с головой в форме яблока. При ударе об пол яблоко разбивается. Кожура, мякоть, семечки.

Адвокат, вопреки обыкновению, просит меня рассказывать помедленнее. Не ради помощницы, которая делает записи, а потому, что мы постепенно приближаемся к событиям, которые он называет «цепью обстоятельств, повлекших за собой наиболее тяжелые последствия». Однако все мои надежды на обращение адвоката в мою веру и на наступление Века Неясности рушатся, как только он изрекает:

Мы должны установить точную последовательность событий и их истинную природу – с тем чтобы устранить все неясности и, э-э, несоответствия уже на данном этапе.

Полагаю, он для того так сильно подчеркнул последние слова, чтобы дать понять: на следующем этапе, в суде – на процессе, в процессе которого рождается «истина», – неясности и несоответствия недопустимы. Я воздерживаюсь от ответа. Тогда мой официальный представитель добавляет:

Мы ведь не хотим никаких, как бы это сказать… неприятных сюрпризов на перекрестном допросе, правда?

(Я улыбаюсь.)Мы? Вы и я?

Если есть что-то, о чем вам хотелось бы рассказать, лучше сделать это сейчас. Я должен знать все, что произошло в тот день, во всех подробностях, все, что вы только сможете вспомнить, и…

Все, что я только смогу вспомнить.

(Адвокат поднимает глаза от своих переплетенных пальцев, которые он так старательно изучал на протяжении нашей беседы.)…Да. И тогда, вероятно, нам удастся наконец прояснить вопрос о вашем душевном состоянии. О мотиве, если угодно.

И тогда, вероятно, вам понадобится свежий запас розовых ленточек.

Он улыбается, по-настоящему улыбается. Трогает пальцем аккуратный бантик, украшающий одну из стопок, лежащих на столе, поворачивается к помощнице и (не переставая улыбаться) говорит: они скорее светло-вишневые, вы не находите?

Краткое молчание, обмен взглядами. И вдруг, на мгновение, нас троих соединяет взрыв дружного хохота. Смех летит навстречу частичкам разделяющего нас воздуха, из которого наши легкие извлекают кислород.

Мистер Бойл не улыбался и не смеялся в то утро, когда я приставил к его горлу нож – так близко, что любое неосторожное движение с моей или его стороны могло привести к повреждению мягких тканей и обильному кровотечению. Впрочем, для него, в его положении, движение в любом случае было проблематично: я прижал его спиной к доске и держал одной рукой за челюсть. Его голова была вывернута под очень неестественным углом. Он хотел что-то сказать, но я усилил хватку, и его губы сморщились в маленькое, тугое, розовое «о» – словно его рот вдруг мутировал и превратился в анус. Движением головы он стер с доски часть схемы работы ядерной станции, и на нескольких тоненьких прядках волос остались крупицы меловой пыли.

Все вон из класса.

Сначала я хотел оставить учеников, но потом передумал. Слишком велика опасность отвлечься, слишком велик риск постороннего вмешательства. Я понимал, что, отпуская их, даю им возможность поднять тревогу, но она поднимется так или иначе, а тогда для поддержания состояния неопределенности мне хватит и одного заложника.

Быстро вон!

Какофония отодвигаемых стульев, шуршание стремительно собираемых портфелей, быстрое шарканье ног, толкотня. Никто не произнес ни слова. Дверь обо что-то стукнулась, один, второй раз и наконец с грохотом захлопнулась – так, что содрогнулись стены кабинета. Я подтащил мистера Бойла к двери и заставил его запереть ее на ключ. Правда, сначала он утверждал, что никакого ключа у него нет, но потом, после некоторого нажима с моей стороны, все же достал его из кармана пиджака. Дверь заперли, зажгли свет: щелк-щелк-щелк неоновых трубок. Я взял ключ, положил к себе в карман и подвел мистера Бойла к окнам, выходившим на спортплощадку – расположенную тремя этажами (или тридцатью футами) ниже. Следуя моим указаниям, он по очереди опустил тканевые жалюзи на каждом из окон. Я убрал руки, отодвинулся. Он потер горло, нижнюю часть лица, осторожно ощупал кожу вдоль челюсти, там, где красные вмятины от моих пальцев постепенно превращались в полоску фиолетовых синяков. Бессильно опустил руку.

Знаете, так нельзя поступать. Это абсолютно недопустимо.

Учтите, ничего физического,не то я применю нож. Это неопровержимый факт.

Я сбросил с плеча сумку, поставил ее на ближайшую парту, распустил завязки, достал содержимое, аккуратно разложил его на столе. И начал разматывать шнур.

Вы должны отдать мне ключ, сказал мистер Бойл.

Вот. (Я протянул ему блокнот и карандаши). Хотите что-то сказать, рисуйте. Или заткните пасть.

Это какое-то…

РИСУЙТЕ.

Он швырнул блокнот с карандашами на пол и отошел в начало кабинета к своему столу. Сел на деревянный стул с мягким сиденьем, по размеру – больше остальных (рыжих пластмассовых блинов на полых металлических ножках), пригладил растрепавшиеся волосы ладонью. И замер, уставившись перед собой и поглаживая указательным пальцем правой руки бритую верхнюю губу, – как будто дожидался учеников на урок. Кабинет был самый обычный, и лишь плакаты на стенах – таблица кислотности, изображение анатомического строения мужчины и женщины, таблица химических элементов, – а также ряд раковин и бунзеновские горелки указывали на то, что это лаборатория. Я подтащил к двери три парты и, поставив их одна на другую, забаррикадировал вход, потом вырвал из блокнота листок и залепил им стеклянную панель.

Я не понимаю, что…

Я показал на блокнот.