Наука имеет дело с вопросами, а не с ответами. Наука ничего не принимает на веру. Она отвергает догмы. Она спрашивает, «как», «что» и «почему». Приступая к проведению эксперимента, вы понятия не имеете, чем он закончится. Это я понял сам. А не выучил в школе.

Искусство тоже задает вопросы и тоже не дает ответов. И ничего не принимает на веру. Отвергает догмы. Спрашивает, «как», «что» и «почему». Приступая к написанию картины, вы понятия не имеете, что у вас получится. Это я понял сам. А не выучил в школе.

Вот темы, которые я пробовал обсуждать с мистером Бойлом во время нашей вынужденной близости, вот что я пытался донести до его понимания.

Я не против науки, сэр, я против того, как вы ее представляете. Черное и белое, верное и неверное. Победа фактов над факторами. Вы ни-си-мунас не учите.

Никакого вразумительного ответа. Он пробормотал что-то насчет того, что импровизация возможна лишь на основании проверенных фактов.

Прежде чем претендовать на звание гения, ребенку (он произнес: рибьонку) необходимо обладать знаниями.Моя работа – дать ему эти знания.

А как же прозрения? Абстрактные идеи? Бесконечные множества?

Боюсь, прозрения не относятся к сфере моей компетенции.

Я бы с удовольствием обсудил все это и с мистером Эндрюсом, но только нам не разрешают встречаться. Пока я у него жил, нам не довелось об этом толком поговорить: в то время такие мысли еще не сформировались у меня в голове. А когда они сформировались, было уже поздно – «Зверский захват заложника» (заголовок в одной из газет) был в разгаре, а мистер Э. стоял по другую сторону двери и участвовал в сговоре с полицией. А сейчас ему даже и письмо от меня не передадут. Это расценили бы как попытку давления на свидетеля обвинения. Ведь что выяснилось: если мистер Бойл был черно-белый, то мистер Эндрюс – Энди – бело-черный, а это, сами понимаете, абсолютно один хрен. Да, он отверг «правду» догм и условностей, но, вместо того чтобы признать «отсутствие правды», просто вывел свое собственное определение правды. И правда эта заключается в том, что все – ложь. А ложь не то же самое, что отсутствие правды. Это я понял сам. ложь отсутствие правды

Не знаю, правомочно ли такое деление или это всего лишь красивая игра слов. Возможно, это казуистика.Этому слову меня научила мисс Макмагон. Казуистика (сущ.).Я сегодня посмотрел это слово в словаре, для проверки – потому что часто мы думаем, будто знаем, что означает то или иное слово, а потом смотрим в словарь и очень сильно удивляемся.

Слово «казуистика» происходит от латинского «казус» – «случай, происшествие» и означает:

1) рассмотрение отдельных случаев в их связи с общими принципами;

2)  перен.:ловкость, изворотливость в доказательствах.

Хорошо бы поспорить с мистером Эндрюсом об определениях. О многозначности слов. Порассуждать о том, как из одного получается другое, а из другого третье. Об ответственности, возлагаемой на того, кому дано право определять.

Макмагонизм:

Слова неуловимы, как мыло в ванне.

Будучи подследственным, я, пока моя вина не доказана, считаюсь невиновным. Формально.

Тетя навещала меня три раза. А еще – кажется, тут тоже не обошлось без ее участия – меня посещал тюремный священник. Оба они едины в убеждении, что Господь со мной даже тогда, когда я не с Ним. Я спросил у священника:

Едрена мать, Он-то что тут забыл?

Тетю от подобного сарказма я избавил. Есть более изощренные способы ей досадить. Например, самый мой вид. Вот она принесла мне пирог. Говорила со мной о погоде, о дядиной больной спине, о пакистанцах, въехавших в соседний дом. Но ни разу не посмотрела мне в глаза.

Тетя – сестра мамы. Но даже относительно на нее не похожа. Когда мама стригла тетю, то всегда говорила: мне бы такие кудри. У мамы волосы были как пакля –прямые и очень густые. Как и у меня. А у Дженис волосы были красивые. Когда она бегала или прыгала или соскакивала с дерева, они развевались на ветру. Дженис плакала в то утро, когда ей надо было первый раз идти в школу. Ее заставляли носить заколки. Каждое утро мама закалывала ей волосы или забирала их под широкую желтую ленту, чтобы убрать с глаз челку и открыть лоб и уши.

Если ты не будешь ничего видеть и слышать, как же ты будешь учиться? А?

Дженис я всегда рисую с распущенными волосами, которые красиво обнимают ее лицо и шею либо летят по ветру – ветер изобразить невозможно, и его невидимая сила передается с помощью бешено развевающихся волос.

Этим утром, когда адвокат по зову природывышел из комнаты, помощница задала мне вопрос о моей семье. О Дженис. И вот мы с ней разговариваем. Она рассказывает мне про своего младшего брата – он еще учится в школе, – которого она очень любит, а я говорю: это замечательно.Голос у нее тихий, спокойный. Внушает доверие. Но, при всей ее деликатности, это ничем не отличается от школы: сначала тебе сообщают какие-то сведения, а потом задают вопросы.

Как вы думаете, если бы Дженис не умерла, дома все было бы по-другому?

Дома!Дом-то здесь при чем?

Я имею в виду отношения между всеми вами. Если бы Дженис не умерла?

Всегда «Дженис», а не «ваша сестра». Помощница старается придать своему голосу дружелюбие, но он все равно так и сочится превосходством – и это несмотря на то, что я внушаю ей страх. Я ужасаю ее, потому что я ужасающ – то, что я сделал, ужасающе, – и ей от меня страшно и немного противно.

Все было бы по-другому? (Я улыбаюсь и скребу голову. Падает снег.) Да, мистер Онассис не женился бы на мадам Хрущевой.

Поминальная служба по мистеру Бойлу проходила в школе. Я про нее читал. И рисовал ее: набитый до отказа актовый зал, ряды людей в красивой траурной одежде; огненноволосая мисс Макмагон в синей кофте и твидовой юбке в складку; миссис Дэвис-Уайт (голая, с опущенными долу глазками); мистер Хатчинсон на костылях; мистер Патрик, сидящий на руках, чтобы они не дрожали. Никакого мистера Тэйа, разумеется; но зато в первом ряду – мистер Эндрюс, босиком, в закатанных штанах, курит одну сигарету за другой, тушит окурки о дно пластикового стула и не осознает, что прожженные пятна образуют красивые узоры. Сотни учеников, бывших и нынешних: безликие лица, единая форма, безупречное поведение. За аналоем, на моих картинках, – директор: открытый рот, огромный пузырь со словами. Мистер Бойл – Дерек – был горячо любим и уважаем всеми, кто его знал,и нам будет его сильно недоставать.Сотни, сотни облачков с мыслями, по одному на каждого из собравшихся: все пространство над головами занимает сложная конструкция из пересекающихся белых овалов. В них следовало бы находиться образу мистера Бойла, дорогого покойного,памяти которого, по идее, собрание посвящено. Но его там нет. Во всех облачках с мыслями, во всех без исключения, нахожусь я: Грегори Линн.

Меня зовут Грегори Линн. Мне тридцать пять лет, я сирота, холостяк, с четырех с половиной лет единственный ребенок в семье. У меня один глаз карий и один зеленый. Пройдет несколько недель, и я откажусь от всех предъявленных мне обвинений. Объявлю себя невиновным. Меня будут судить и признают виновным. Мы с судом присяжных разойдемся во мнениях. Я в одностороннем порядке признаю, что между «виновен» и «невиновен» нет сколько-нибудь четкого различия. Что это – два разных способа сказать об одном и том же. Затем судья в нелицеприятных выражениях поведает собравшимся обо мне и о природе моих преступлений. А потом произнесет приговор. Который произносится так: при-го-вор. Судебное заключение, постановление, не допускающее иного мнения, – а также складное пустословие, несвязное бормотание. И конец его приговора станет началом моего.