Часы леди Люси пробили десять. Пауэрскорт снова принялся ходить по комнате.

— Если ты дашь мне пару минут, Фрэнсис, я смогу тебе пересказать два следующих письма. Они оба из Берлина. Но пожалуйста, прекрати расхаживать туда-сюда.

Миссис Мартин и Софи уже выпили по три чашки чая.

— Мне пора домой, миссис Мартин. Может быть, Ричарду действительно пришлось задержаться в банке допоздна.

— Вы правда так думаете, мисс Вильямс? Ах, если бы это и впрямь было так!

На самом деле Софи не верила, что Ричард остался на работе. Он бы ей сказал. Уж не стряслось ли в банке нечто ужасное?

— Уверена, что он скоро вернется, — сказала девушка. — Я загляну к вам утром по пути в школу, просто чтобы удостовериться, что с ним все в порядке.

— Это будет очень любезно с вашей стороны, мисс Вильямс.

— А эти оба — от одного и того же человека, Фрэнсис. — Леди Люси держала в руках два последних письма, написанных на более дорогой бумаге. — Думаю, их автор тоже был старинным знакомым мистера Харрисона. Он подтверждает, что в Берлине есть тайные общества. Самым секретным и самым влиятельным считается то, которое действует в университете Фридриха-Вильгельма.

Леди Люси уронила письмо на колени.

— Фрэнсис, это же тот самый университет, где учился Чарлз Харрисон!

Пауэрскорт не сводил глаз с письма.

— Продолжай, пожалуйста, Люси.

— Это общество посвящает себя делу и учению профессора истории фон Трайтчке. Слышал ты когда-нибудь о таком историке, Фрэнсис?

— Нет. И это все, о чем говорится в письме?

— Остальное — рассказ об общих друзьях. Большинство из них уже на пороге смерти. А вот — последнее, — леди Люси взяла письмо из маленькой пачки, — оно от того же человека. «Я попытался выполнить вашу просьбу, — пишет он, — и приложил все усилия, чтобы выяснить, является ли названное вами лицо членом тайного общества. Увы, я не смог получить определенного ответа. Тайные общества оберегают свои тайны».

— Это что, образец тяжеловесного немецкого юмора, Люси?

— Возможно. Но вот еще: «Из ответа одного из моих осведомителей можно заключить, что названное лицо действительно является членом общества, поскольку членство в нем не ограничивается лишь периодом учебы в университете, а является пожизненным». Теперь все, Фрэнсис.

— И никакого намека, о ком именно идет речь? — Пауэрскорт снова провел рукой по волосам.

— Нет. Никакой подсказки.

— Видимо, они не хотели доверять лишнюю информацию бумаге, — рассудил Пауэрскорт. — Эти сведения были столь важны, что из-за них совершили убийство. Неудивительно, что получатель письма опасался читать его в своем собственном доме.

— Итак, это мог быть кто угодно, — заключила леди Люси.

— Если судить по тому, что нам известно, — сказал ее муж, — это мог быть дворецкий Джонс, завербованный много лет назад и все эти годы вынашивавший тайные планы. И раз уж речь зашла о Джонсе, последую-ка я его примеру и налью себе, пожалуй, стаканчик виски.

Миссис Мартин в эту ночь не сомкнула глаз. До самого рассвета она ждала, что вот-вот услышит, как поворачивается ключ в замке, но так и не дождалась. Когда над Северным Лондоном встало солнце, бедная женщина решила, что ее сын мертв: должно быть, его сбила машина или он попал под поезд.

Софи Вильямс тоже не спала. Всю ночь она корила себя за то, что мучила Ричарда. Почему она была так невнимательна к нему? Вечно говорила лишь о своих делах в обществе суфражисток да проблемах в школе.

В половине восьмого утра девушка снова стояла на пороге дома Ричарда. Дверь открыла его мать, выглядела она ужасно: лицо постарело от горя и покрылось морщинами, глаза покраснели от слез.

— Входите, пожалуйста, мисс Вильямс. Ричард так и не вернулся.

Миссис Мартин не могла больше сдерживаться и, упав в кресло, разрыдалась.

— Может быть, он ушел, потому что я была с ним слишком строга, — всхлипывала она, с трудом выговаривая слова дрожащим голосом. — Вдруг он погиб, и вот-вот в эту дверь постучит полицейский? Слава Богу, что его отец не дожил до этого дня.

— Не надо отчаиваться, миссис Мартин. — Софи обняла мать Ричарда. — Позвольте, я приготовлю вам чай. Уверена, он обязательно сегодня вернется. Может, им пришлось работать ночью в банке. В некоторых банках такое случается. — Она говорила так, словно была прекрасно осведомлена о положении дел в банках лондонского Сити. — Знаете, — сказала Софи, вернувшись с чашкой чая и тарелкой с печеньем, — после школы я зайду в банк и спрошу там о Ричарде.

— Вы правда это сделаете? Как это любезно с вашей стороны! А потом вы ведь зайдете и расскажете мне, что стряслось? А если я что-то узнаю этим утром, то пошлю записку вам в школу.

Лорду Фрэнсису Пауэрскорту казалось, что он вернулся в прошлое. Он снова был в Кембридже в комнате своего учителя, где столько раз сиживал лет двадцать пять тому назад. За красивым окном купался в солнечных лучах парадный двор. Безупречный газон был разделен на квадраты дорожками, которые вели к другим зданиям колледжа и вниз к реке.

Несмотря на давность лет, привратник у главного входа узнал его.

— Лорд Пауэрскорт, как приятно вас снова видеть, сэр! Добро пожаловать в колледж. Мистер Брук ждет вас, сэр.

Гэвин Брук, вот уже сорок лет старший преподаватель истории в этом учебном заведении, ждал его. Он указал гостю на стул. Сам он тяжело опирался на палку.

— Весьма рад встрече, Пауэрскорт. Как видите, я уже не так легко двигаюсь, как прежде. Колледж гибнет, знаете ли, гибнет.

Пауэрскорт вспомнил, что это была обычная присказка профессора. Любые перемены вызывали у Гэвина Брука лишь недовольство. Он поседел, от прежних лихих усов остались лишь жалкие огрызки.

— Нынешние студенты-выпускники не умеют грести, не умеют думать, не могут больше писать эссе. А видели бы вы, как они одеваются! Их жилеты! Галстуки! Представляете, один из этих «эстетов», как они сами себя называют, попросил директора разрешить им учредить общество Обри Бердслея. Общество Обри Бердслея!

— И что ответил директор, мистер Брук? — поинтересовался Пауэрскорт. Он вспомнил, что в Кэмбридже никогда не придавали значения времени, его здесь было вдоволь, а потом вдруг оказывалось, что три твоих года учения уже позади.

— Директор — никогда он мне не нравился, не следовало его избирать — им отказал. Категорически. Вот.

Старик уставился на Пауэрскорта, словно забыл, как того зовут. С улицы послышался перезвон колоколов. Вечные колокола! Пауэрскорт вспомнил: колокола звонили к завтраку, обеду и ужину, возвещали, что пора идти в церковь. Колокола, призванные возносить хвалу Господу, теперь служили для отсчета дневных занятий.

— Вы прислали мне телеграмму, — Брук произнес это, как обвинение.

— Да, сэр.

Старик посмотрел на листок бумаги.

— Вы написали, что у вас срочное дело, Пауэрскорт, очень срочное. — Брук поднял очки, лежавшие на полу на кипе старых номеров «Таймс». — «Я прошу о срочной встрече по весьма важному делу. Я намерен прибыть во вторник утром. Пожалуйста, предупредите, если наше свидание не возможно». Просьба об аудиенции. — Старик ухмыльнулся. — Вот это мне нравится! Словно я Папа Римский или кардинал Ришелье. Чем могу быть полезен?

— Я хотел бы навести справки о немецком историке по имени Генрих фон Трайтчке, — сказал Пауэрскорт.

В классе Софи Вильямс в этот день царило оживление. Дети мастерили украшения к юбилею. Многие рисовали портреты королевы Виктории, так что черный карандаш был нарасхват [17]. Другие раскрашивали огромную карту империи, где красный цвет, отмечавший обширные британские владения, встречался во всех уголках мира. Третьи резали цветную бумагу, чтобы украсить гирляндами стены.

— Что такое юбилей, мисс?