— Этот козел сейчас продырявит тебе колено, если ты немедленно не отпустишь ребенка.

В громиле что-то взорвалось. Оскалившись и выкатив глазищи, он сломя голову бросился ко мне, прикрываясь девочкой как шитом.

— Ах, так?! Продырявишь колено, говоришь? — рычал он, двигая подбородком. — Ну, давай, дырявь! Но сначала тебе придется продырявить девчонку! Об этом ты не подумал? Он, видите ли, собрался меня продырявить! Да я прихлопну тебя как муху, одной левой!

— Да хоть правой. Не в этом дело. Я не собираюсь стрелять тебе в грудь. Я просто выбью тебе коленную чашечку.

— Грегор, умоляю… — завопила фрау Шмитцбауэр. Грегор пыхтел как загнанная лошадь. Он дергался и потел, дико озираясь по сторонам.

— Отпусти ребенка, — повторил я, но он меня не слышал.

Уставившись в пол, громила был словно в состоянии гипноза. Он уже не пыхтел и не дергался, подвластный исключительно рефлексам. Согнув колени, набычившись и приняв позу толкателя ядра, он напряг бицепсы. Я почувствовал, как взмокла моя рука, державшая пистолет.

Лейла ринулась ко мне. Отбросив ее влево под стол, я сам кинулся вправо и, увидев над своей головой двухметрового верзилу, выстрелил. Пуля попала Грегору в ноги. Он вскрикнул, застыв на миг в сложной танцевальной позе, потом схватился за ноги и рухнул на пол. В этот момент раздался пронзительный визг фрау Шмитцбауэр.

Я продолжал лежать и, сделав глубокий вдох, сжал свою руку, чтобы она не дрожала. Тело Грегора, находящееся в трех метрах от меня, не шевелилось. Очевидно, он потерял сознание. На его тренировочных штанах темнели пятна крови. Я выпустил в него всю обойму. Несколько нуль попали в стену. Будь он даже в трезвом состоянии, я вряд ли бы удержался от выстрелов. А уж под наркотой — кто знает, что он мог еще выкинуть? Впрочем, целился я по ногам, не выше.

Фрау Шмитцбауэр продолжала визжать. Я с трудом поднялся на ноги, подошел к ней и стал бить ее по щекам, пока она, закрыв лицо руками, не начала тихо всхлипывать. Потом заглянул под письменный стол, где обнаружил Лейлу. В разорванной майке, босая, она сидела, забившись в дальний угол и обхватив руками колени. Девочка зажмурилась и стиснула губы, а по ее лицу текли слезы.

Я распрямился и вынул из кармана пиджака пачку сигарет. Сейчас девчонка вызывала только раздражение. Почему она не сбежала? Зачем осталась в этом мерзком кабинете, несмотря на грозящую ей опасность? Если бы не она — неважно, знала она что-нибудь или нет, — я бы наверняка расколол фрау Шмитцбауэр. Мне не хватило минут двадцать, чтобы вывести ее на чистую воду и выудить из нее все о связях рэкетиров с лагерем беженцев. Я был уверен, что мне удалось бы также выведать у нее кое-что об обитателях интерната, которые вряд ли станут оплакивать ее бесславный конец. Впрочем, и сейчас не все было потеряно. Еще немного помучить Грегора — и мадам представит в письменном виде все, что ей известно. Но все это теоретически, а практически… Выцарапать Лейлу из-под стола и выставить за дверь было невозможно, не говоря уже о том, чтобы применить в ее присутствии некоторые методы военной хунты. Я мучительно обдумывал, что же мне делать в этой ситуации, и для начала закурил.

— Эй ты, козел, а ведь ты в полном дерьме, хотя и не догадываешься об этом, — прохрипел с пола очухавшийся тем временем Грегор. — Я тебя прикончу как свинью… Я так тебя замочу… Но быстро ты не сдохнешь, а помучаешься. Я оторву твои поганые яйца, ты будешь блевать собственным дерьмом. Ты захлебнешься в собственной крови и очень пожалеешь, что тебя, чурка, родила на свет твоя черномазая чурка-мать…

Поток брани никогда бы не прекратился, если бы я не двинул ему ногой в морду. Он еще что-то пробормотал, потом наступила тишина.

— Итак, — сказал я, обращаясь к фрау Шмитцбауэр, — а теперь давайте-ка покумекаем, как нам отсюда выбраться.

Но фрау Шмитцбауэр и не собиралась ничего кумекать. Она продолжала вопить истошным голосом:

— Убийца! Вы его убили! Вы убийца!

— Ерунда. Это для него сущий пустяк. Он выдержит. А вот выдержите ли вы? Я, пожалуй, сейчас вызову полицию и расскажу историю этого наркомана, а вы мне поможете с подробностями. А если нет — мне придется выложить всю правду, что ваше заведение находится в руках германо-хорватской мафии, а вы вместе с вашим Грегором им помогаете.

— Убийца!

— А сейчас прекратите истерику. Если будете вопить и дальше, обещаю, что ваш дорогой Грегор совсем истечет кровью.

— Вы… знаете, кто вы?

— Если я еще раз услышу слово «убийца», считайте, что вы труп.

— Вы страшный… жестокий…

— О’кей. А теперь выкладывайте всю правду.

Я подошел к телефону, взял трубку и набрал номер. Но прежде чем в трубке послышались гудки, перед моими глазами появилась тонкая ручонка с облупившимся лаком на обгрызенных ногтях и нажала на рычаг.

— Не звоните.

Я обернулся и посмотрел на заплаканное лицо Лейлы.

— Пожалуйста. — Ее глаза умоляюще смотрели на меня.

— Хочешь сказать, чтобы я не вызывал полицию?

Она утвердительно покачала головой.

— Почему?

Не успела она открыть рот, как за моей спиной раздался голос:

— Потому что ее мать — шлюха и по уши завязла в их делах. Вот почему она не хочет полиции, великий друг детей.

Я обернулся, пораженный тем, что голос принадлежал той же самой женщине, которая только что приветствовала меня, источая мед, в этом бедламе. Сейчас в нем сквозили только ненависть и злоба.

Она повернула ко мне свое покрасневшее от слез лицо, чего не мог скрыть даже загар, и торжествующе осклабилась:

— Что, не ожидали? Да ее мамаша самая гадкая из всех! А эта маленькая ведьма — такая же падшая тварь, как и ее мать. Ишь, как она ловко обвела вас вокруг пальца!

Самая гадкая из всех? Ведьма? Что это — ее фантазии? Может, своей грубостью она хотела ускорить мой уход? Я покачал головой.

— Что это вы плетете про ее мать? Здесь что — гетто или мы в Сицилии?

— Это все чистая правда. Ее мать — шлюха! Я могла бы рассказать про нее такое, что у вас уши завянут!

Чем больше разъярялась фрау Шмитцбауэр, тем ближе она наклонялась ко мне, и тем ярче становились экзотические узоры на ее блузке. Вдруг меня осенило. Такую злобу может испытывать женщина, если тут замешана ревность. Я вспомнил про часы на руке Грегора и подумал, что были, вероятно, и другие причины, кроме нескольких марок за молчание, почему эта женщина стала инструментом в руках мафии.

— Это грязная баба, мерзкая…

— А скажите, как это там все происходит у доктора Аренса — эти шкуры в его «райском уголке» лежат просто для украшения или на них приятно трахаться?

Во второй раз за нашу короткую встречу я видел идиотское выражение ее лица: отвисшая челюсть и мигающие глаза.

— Что… что вы мелете? Я ничего не знаю.

Я великодушно улыбнулся.

— Ладно, ладно. А почему бы и нет? Аренс — шикарный мужчина, роскошный офис, дорогая машина…

— Что вам взбрело в голову?

— В данный момент не слишком много. Сейчас я пойду, пройдусь немного с Лейлой, а вы тем временем позаботитесь об этом монстре. Думаю, в ваших же интересах не бить в колокола и обо всем помалкивать. Позвоните Аренсу и попросите вызвать врача, который выковыряет из него пули, не задавая лишних вопросов. У Аренса наверняка есть такой эскулап. А потом мне надо поговорить с вами с глазу на глаз. Но учтите, если вам взбредет в голову сбежать, вызвать подкрепление или совершить еще какую-нибудь глупость, по причине которой наш разговор не состоится, я гарантирую, что сегодня же вы окажетесь за решеткой. То же самое вам грозит, если вы с Аренсом или Грегором попытаетесь отыграться на Лейле. Она здесь ни при чем, кем бы ни была ее мать.

Фрау Шмитцбауэр на секунду открыла рот, чтобы сказать что-то, но потом раздумала и, слегка кивнув, схватила телефонную трубку. Выйдя из комнаты и закрыв за собой дверь, мы с Лейлой услышали, как она, откашлявшись, своим прежним медовым голоском прощебетала:

— Ах, милочка, как хорошо, что я тебя застала. Мне нужно срочно поговорить с доктором Аренсом.