В феврале 1928 года Уильяма посетил капитан Дискуссионного клуба. На следующий месяц были намечены большие дебаты на тему «Каково будущее Америки: капитализм или социализм». Естественно, Уильяма попросили представлять капитализм.

– А если я скажу вам, что склонен говорить только от имени обездоленных масс? – осведомился Уильям у удивлённого капитана, несколько ошарашенного мыслью о том, что наследник известной фамилии и процветающего банка может иметь подобные воззрения.

– Но, Уильям, мы исходили из предположения, что ваши предпочтения будут, э…

– Так оно и есть, и я принимаю ваше приглашение. Полагаю, что я свободен в выборе партнёра?

– Естественно.

– Хорошо. Тогда я выбираю Мэттью Лестера. Могу я узнать, кто будет нашим оппонентом?

– Вы узнаете об этом только за день до диспута, когда будут развешаны афиши.

Весь следующий месяц Мэттью и Уильям превращали свои завтраки в критические разборы правых и левых газет, а по вечерам рассуждали о смысле жизни и о стратегической линии, которой были намерены придерживаться в ходе мероприятия, уже названного в кампусе «Великим диспутом». Уильям решил, что первым начнёт Мэттью.

По мере того как приближался роковой день, стало известно, что в зале будут присутствовать и студенты, интересующиеся политикой, и профессора, и даже некоторые видные деятели Кембриджа [7]и Бостона. За день до начала диспута они увидели на афишах имена своих оппонентов.

– Лиланд Кросби и Тэдьюс Коэн. Оба имени звучат для тебя колоколом, не так ли, Уильям? Кросби – это, должно быть, один из филадельфийских Кросби.

– Конечно, это он. Его собственная тётка однажды назвала его «красным маньяком с Риттенхаус-сквер». Он – революционер, который может убедить кого угодно в кампусе. Я уже слышу, как он начнёт. – Уильям попытался спародировать скрипучий голос Кросби. – «Я из первых рук знаю о жадности и отсутствии социальной ответственности у богатого класса Америки». Каждый присутствующий слышал это раз пятьдесят, но всё равно он остаётся серьёзным противником.

– А Тэдьюс Коэн?

– Ничего о нём не слышал.

Вечером следующего дня, не признаваясь в страхе перед публикой даже себе, они шли, обдуваемые холодным ветром со снегом, мимо сверкающей колоннады недавно построенной библиотеки Виденера, а полы их пальто хлопали на ветру. Сын основателя библиотеки, как и отец Уильяма, утонул на «Титанике», а сама она расположилась в Бойлстон-холле.

– В такую погоду у нас, по крайней мере, одно преимущество: если проиграем, свидетелей будет немного.

Но, завернув за угол здания, они увидели плотный поток идущих фигур, поднимающихся по ступеням и входящих в здание. Когда они попали внутрь, их проводили на сцену и посадили на стулья. Уильям сидел неподвижно, но глаза его искали среди присутствующих знакомых людей. Вот в среднем ряду сидят президент университета Лоуэлл, профессор ботаники Ньюбери Сент-Джон, девушка – синий чулок, – он видел её в клубе социалистов на Брэттли-стрит. А справа от него сидела группа богемных молодых людей и девушек, – некоторые из мужчин даже не повязали галстуки, – они повернули головы и зааплодировали своим представителям, Кросби и Коэну, которые поднимались на сцену.

По внешнему виду Кросби выглядел более внушительно: высокий и худой до карикатурности, одетый так, что можно было подумать, что он одевался рассеянно, а можно – что очень внимательно. На нём был твидовый костюм и строгая рубашка, а свисающая изо рта трубка, казалось, никак не соприкасается с иными частями его тела, кроме нижней губы. Тэдьюс Коэн был ниже его ростом, носил очки без оправы и строгий костюм из чёрной шерсти, пожалуй, чересчур безупречный.

Пока на сцене делались последние приготовления, четверо диспутантов обменялись рукопожатиями. Колокол Мемориальной церкви, стоявшей в двух десятках метров от библиотеки, торжественно прозвонил семь раз.

– Господин Лиланд Кросби-младший, прошу вас, – объявил капитан.

Кросби начал своё выступление, и Уильям поздравил себя. Именно этого он и ждал: и этого визгливого тона, и этого избыточного, близкого к истерике подчёркивания тех или иных моментов. Кросби напоминал о примерах американских радикалов, о событиях на Хэймаркет-сквер, о финансовых фондах, о доходах «Стэндерд Ойл» и даже о золотом стандарте [8]. Уильяму показалось, что единственным результатом выступления соперника была его реклама самому себе, хотя он и сорвал ожидаемые аплодисменты собственной клаки, сидевшей справа от Уильяма. Когда Кросби сел, стало ясно, что новых сторонников он себе не завоевал, и, может быть, даже потерял нескольких старых. Равным образом сокрушительно он выглядел в сравнении с Уильямом и Мэттью – одинаково богатыми, обладающими одинаковым положением в обществе, но одинаково эгоистично отказывающимися принять на себя роль мучеников на пути развития социальной справедливости.

Мэттью – воплощение либеральной терпимости – выступал по делу и успокоил свою аудиторию. Уильям тепло похлопал своего друга по руке, когда тот под громкие аплодисменты вернулся на своё место, и произнёс:

– Я думаю, тут всё уже ясно!

Но Тэдьюс Коэн удивил практически всех. Его манеры были приятными и скромными, и говорил он с сочувствием. Его ссылки и цитаты – яркие и уместные – взывали к милосердию. Он не старался произвести избыточное впечатление на публику, но говорил так искренне, что любой здравомыслящий человек не мог с ним не согласиться. Он был готов признать некоторые излишества, допущенные людьми, от имени которых говорил, несовершенство их руководителей, но при этом создавалось впечатление, что социализм – несмотря на все недостатки – не имеет себе альтернативы, если ставить перед собой целью светлое будущее человечества.

Уильям немного растерялся. Острое логическое наступление на политические воззрения его оппонентов оказалось бы бесполезным после мягких и убедительных слов Коэна. Помимо этого, было бы невозможно превзойти его в роли защитника надежды и веры человека. Поэтому сначала Уильям сосредоточился на опровержении некоторых утверждений Кросби, а затем противопоставил аргументам Коэна свою собственную декларацию, в которой высказал мысль, что существующая в Америке система способна дать гораздо лучшие результаты на пути конкуренции – как интеллектуальной, так и экономической. Он подумал, что неплохо защитил свою позицию, но не более того, – и сел, уверенный в том, что Коэн серьёзно опередил его.

С опровержением от имени его соперников выступил Кросби. Он начал так свирепо, будто хотел разгромить не только Мэттью и Уильяма, но и Коэна. Кросби спросил у аудитории, могут ли присутствующие назвать по имени «врага народа», который сидит в этом зале. Он несколько долгих мгновений обшаривал глазами зал, а зрители ёрзали на местах в смущённом молчании. Даже его собственные сторонники прятали глаза, разглядывая кончики своих ботинок. Тогда Кросби подался вперёд и загремел:

– Он только что выступал перед вами. Его зовут Уильям Лоуэлл Каин. – Кросби показал пальцем на стул, на котором сидел Уильям, и, не поворачивая головы, продолжил грохочущим голосом: – Его банку принадлежат шахты, на которых рабочие умирают ради того, чтобы его владельцы заработали лишний миллион долларов в год в качестве дивидендов. Его банк поддерживает кровавые коррумпированные диктаторские режимы в Латинской Америке. Именно через его банк выплачиваются взятки американским конгрессменам, чтобы они принимали законы, разоряющие мелких фермеров. Его банк…

Он говорил так ещё несколько минут. Уильям сидел неподвижно как камень, лишь время от времени записывая что-то в свой жёлтый блокнот. Среди присутствующих раздавались крики «нет». Сторонники Кросби выкрикивали что-то в его поддержку. Находящиеся в зале преподаватели начинали нервничать.

Время, отведённое Кросби, заканчивалось. Он поднял руку и сказал: