Бумага бледно-голубая, легкая, как дыхание ребенка. Силуэтом под письмом проступают пальцы. Назнин выпрямила ладонь. Края письма приподнялись, лист слегка свернулся. Она, не дыша, смотрела, как колышется письмо. Так с замиранием сердца смотрят на невесомую бабочку, прилетевшую в этот мир ниоткуда и исчезающую в никуда.

Назнин сложила лист. Деваться некуда. Сложила еще раз, потом еще и еще, плотно проводя пальцами по сгибам. И затолкала в кулиску для шнурка на нижней юбке, в то место, где закладываются складки сари.

Самолет завтра, но она не полетит. Открыла ящик, вытащила стопку жилеток и трусиков Биби, положила в чемодан. Из комода достала охапку салвар камизов и положила сверху. Так не пойдет. Стала на колени и начала извлекать металлические вешалки. Заглянула под письменные столы на полки. Книги попадали, лежат неровно, корешки у них обтрепались от ног. Посмотрела на обои, стыдливо отпрянувшие от стены. Их невозможно приклеить на место. Их надо отодрать и оклеить стены заново. Три, четыре, пять, шесть свернутых камизов. Что еще надо уложить?

Назнин встала к столу Шаханы. Треснутая кружка с картинкой: дом с соломенной крышей, мышка в штанишках прислонилась к стойке у ворот. Такой рисуют Англию. Возле двери розы. Назнин не видела этой Англии, и ей пришла в голову праздная мысль: теперь увидит.

В кружке ручки, обглоданная линейка, заколки и два тюбика помады. Назнин открыла один, и помада вылезла, довольно хлюпнув. Цвет ее на запястье выглядит как запекшаяся кровь. Назнин представила себе, как розовые губки Шаханы превращаются в черные.

Закрыла помаду, положила обратно в кружку. Как много дел. Лучше всего большую часть упаковать уже сегодня вечером. А то Шану еще скажет что-нибудь такое, что она передумает. Девочки от волнения сходят с ума, но Назнин ничем не может им помочь. Пока. Сегодня они пошли в школу в последний раз (как было объявлено), и Шахана наступила матери на ногу.

— Осторожно, — подавила вопль Назнин.

— Вот бы раздавить тебе ее, — сказала Шахана. И хрустнула суставом.

Биби уворачивалась и не давала себя поцеловать. Она сама заплела волосы, когда Назнин еще не встала. Косички получились тугие и ровные, так что маме не надо было их поправлять.

Назнин справилась быстро. Одежда в чемодане, но место еще есть. Эта пустота еще сильнее раздражает, и Назнин переложила все заново, чтобы места не осталось. Выудила книги из-под письменных столов и сложила их в коробки. Как все быстро. Назнин вышла из комнаты, не оборачиваясь.

Остальные вещи подождут. Теперь надо закончить одно дело. В гостиной уже все наполовину уложено. Компьютер — в коробке из-под подгузников. Бело-розовый ребенок тянет кулачок куда-то в сторону. Бумагами Шану доверху набиты коричневые картонные коробки, их поставили на тележку. Дверца шкафчика в углу открыта, единственное, что осталось внутри, — пожелтевшая газета на полках. Что же там было раньше? Когда она в последний раз его открывала? В серванте глиняные тигры, львы и слоники разгуливают так же свободно, но мешает им теперь пыль и лень. На полках уже нет книг. Только на самом верху на своем месте лежит Коран. Назнин подошла к тележке и открыла одну из коробок. Начала искать адресную книгу Шану. Название улицы, где живет миссис Ислам, она помнит. И дом найдет, но не знает квартиру.

Она не сможет выполнить задуманное, если не вооружится адресом. Хорошо бы еще какое оружие иметь. Лист бумаги, письмо с официальными штампами, внушительно неразборчивыми подписями, амулет на шею. Вспомнила письмо сестры на поясе, вытащила, положила на стол. Подняла металлическую крышку швейной машинки и придавила его.

В дверь постучали. Назнин коснулась волос, провела рукой по вискам, лбу, макушке и затылку. Вышла в прихожую и почувствовала душный запах лекарств и прохладцу ментола.

— А я к вам собиралась, — поздоровалась Назнин с миссис Ислам.

На лице миссис Ислам никогда не заметно удивления. Приподняла брови, но ничего, кроме «не одобряю», выразить ей не удалось.

— Неужели?

Миссис Ислам вкатилась в прихожую, потирая бедро. Следом показались две массивные фигуры и заполонили собой дверной проем, как две разрозненные половинки раздвижных дверей.

— Долго вы там будете дурака валять? Идите сюда, господи боже мой.

Миссис Ислам даже не обернулась. Сыновья зашли следом, один из них тащил черную сумку, второй спрей от растяжений.

Назнин отправилась готовить чай. Все кружки упакованы, остались только две. Пока чайник закипал, она лопала шарики в мягкой полиэтиленовой упаковке.

Когда она вернулась с чаем в гостиную, миссис Ислам лежала на диване, положив ноги на одну ручку, голову на вторую.

— Уже недолго ждать.

Голос жалостливый, но от него веет холодом.

— Завтра, — ответила Назнин.

— Завтра? — резко спросила миссис Ислам. — Осталось мне не так уж много, но, поверь мне, я проживу еще и этот день и завтрашний. — Она фыркнула и добавила: — Так Богу угодно.

— Я подумала, что вы хотите…

— Да, да. Ты подумала, что я хочу. Я знаю. Как же так, скажи мне, почему в наши дни молодежь совсем не слушает старших?

Сын Номер Один и Сын Номер Два стали за диваном. На первом — персиковый джемпер с круглым вырезом и с волосами на груди вместо воротника. Расстояние между носом и верхней губой непривычно маленькое. В результате лицо у него вечно насупленное, как будто он на каждом шагу ждет, что обидят. И ошибается. Брат его, наоборот, похож на гения. Лицо как у политика: внимательное, напряженное, скрытное, хитрое. В глазах теплится любовь к брату, губы благодушно сложены. Сколько, должно быть, горечи испытывает миссис Ислам. Как часто она, наверное, смотрит на Сына Номер Два, как часто надежда побеждает опыт, как ждет она от сына того, что так откровенно обещает его лицо.

Миссис Ислам оглядела сыновей. Закрыла глаза.

Назнин налила чай.

Наверху заработал телевизор. Зааплодировала аудитория. Два неясных стука, какое-то бормотание, снова аплодисменты.

— Я принесла кое-что для девочек, — сказала миссис Ислам.

Она открыла глаза и махнула рукой Сыну Номер Один.

Сын Номер Один открыл большую черную сумку.

— Они здесь.

Закрыл сумку.

Мать беззвучно и крепко выругалась. Прижала руку ко лбу.

— Пусть сначала деньги отдаст.

У Сына Номер Один губы вытираются о нос.

— Идиот! Дубина! Придурок!

Слова у миссис Ислам вылетели как отравленные дротики.

— Сначала обзаведись мозгами, а потомбудешь ими пользоваться.

Закашляла. При каждом кашле ноги у нее поднимались с ручки дивана.

Сын Номер Один смотрел прямо перед собой, лицо такое же пустое, как голова.

Сын Номер Два схватил сумку с лекарствами. Выудил оттуда две маленькие коричневые склянки с белыми ярлыками предписаний. Миссис Ислам отсыпала себе пилюль и медленно их разжевала. Зубы у нее клацали. Горький порошок запила глотком сиропа от кашля.

— Девочки, — скомандовала она Сыну Номер Два.

Из материнской сумки Сын Номер Два вытащил два набора колокольчиков на щиколотки. Позвенел ими у одного уха, у другого.

Миссис Ислам выразительно на него посмотрела.

— Так, безделица. Небольшой подарок от старой знакомой.

Слова вырвались короткими вздохами, она прижала руку к груди, словно так их можно остановить.

— Как у них дела? Можешь мне не рассказывать. Они не хотят уезжать. Только и знай волнуйся за них за всех. И так всю жизнь.

И она глубоко вздохнула.

— Поверь мне, так — всю жизнь.

— Я собиралась навестить вас, — сказала Назнин.

Но миссис Ислам продолжала думать о своем. Вся прическа у нее сбилась оттого, что головой она лежала на диване. Волосы превратились в седой распущенный пук. Какие сухие, как они вообще на голове держатся.

— Раз ты сегодня уезжаешь, значит, на марш не успеешь, — сказал Сын Номер Два и свое умное лицо обратил к Назнин.