— Скоро. А потом хочет отсрочку на год.

Разия стряхнула три последних слова, как экскременты с палочки.

— Что? — спросила Назнин. — Что такое отсрочка на год?

— Перед университетом. Она хочет целый год ничего не делать.

«Отсрочка на год» звучит официально, и Назнин решила, что не до конца поняла.

— Что ничего не делать?

Разия положила сигарету на столик с оранжевыми ножками и стеклянной столешницей и протянула Назнин плоские ладони:

— Вот левая рука — на ней ничего. Вот правая рука — на ней тоже ничего. Теперь скажи, как одно ничего отличается от другого?

— Ой-ой, сигарета.

Сигарета скатилась со столика и загорелась на зелено-лиловом коврике.

— Черт. Твой коврик испорчен.

— Ну не знаю, — ответила Назнин. — Если коврик зелено-лиловый, разве можно его еще сильней испортить?

Когда Шану вернулся, девочки чистили зубы. Он, шатаясь, прошел в прихожую и поставил на пол тяжелую картонную коробку. Снял с плеча холщовую сумку и тоже бросил. Тут же от стены отвалился еще один здоровый шмат штукатурки. На волосы Шану посыпалась пыль.

Он пару раз хлопнул в ладоши, как в ожидании похвалы делают люди, справившись с заданием.

— Вот, — сказал он, все еще не отдышавшись. — Теперь ты не скажешь, что я не выполняю твои просьбы. Вот, пожалуйста. — И просиял, глядя на Назнин.

Из ванной высунулись девочки.

— Идите сюда, посмотрите, что я принес вашей маме.

Девочки вышли в одних ночных рубашках и стали поближе к Назнин. Запах зубной пасты, запах мыла и такой откровенный запах маленьких чистых тел. Назнин еле сдержалась, чтобы не схватить их в охапку и не расцеловать сияющие головки.

— Знаете, когда я женился на вашей маме, я думал, что взял в жены простую деревенскую девочку и у меня не будет с ней проблем.

Дурачится напоказ. Закатывает глаза и надувает щеки.

— Но сейчас она важная дама. Ваш папа бежит и выполняет все, что она велит. Смотрите. Смотрите, что у меня в коробке.

Девочки подошли поближе. Биби потянула за коричневую пленку. Ее отодвинула Шахана и сама принялась за дело. И обе начали рвать коробку, засовывать туда руки и визжать.

— Нет, постойте. Пусть ваша мама посмотрит.

Назнин присела на корточки перед коробкой. Внутри швейная машинка, рядом шнур.

— Подарок на день рождения, — сказал Шану.

До дня рождения еще очень далеко.

— Заранее поздравляю.

— То, что я хотела.

Они никогда не отмечали дни рождения друг друга, только дни рождения детей.

— Давайте на ней что-нибудь сошьем, — сказала Биби.

Шану наклонился и расстегнул большую холщовую сумку. В ней оказался компьютер.

— А это на твой день рождения? — спросила Биби.

— Точно, совершенно точно! — засветился от счастья.

Компьютер поставили на обеденный стол, швейную машинку рядом. Нашли нитки и кусочек ткани. Назнин сломала иглу, Шану вставил другую, Назнин пришила кухонное полотенце к тряпке, которой вытирала полы.

— Вашей маме повезло, — сказал Шану девочкам, — ее муж образованный человек.

Шахана прострочила наволочку. Биби крутанула колесо и сбила натяжение нити. Шахана снова взялась за колесо, и Биби решила подержать ткань, чтобы не прыгала. Шану нашел, как установить строчку «зигзаг», и прострочил в этом режиме старые трусы. Назнин протерла бледно-зеленый корпус машинки, хотя на ней только старые царапины, которые просто так не вытрешь. Машинка потеплела от использования, и Назнин решила дать ей передышку.

— А теперь компьютер, — закричала Биби.

— Сейчас я все сделаю, — сказал Шану, когда девочки приклеились к экрану.

Последовали включения-выключения, нажимания кнопочек, пока экран не заурчал и не изменил черный цвет сперва на серый, а потом на голубой. Все это время Шану не прекращал комментировать свои действия: «Понимаете… А это называется… Этот проводочек надо… Руками не трогать никому… Я вам все покажу как…» Шахана заламывала руки, спрятав их в складки своей просторной рубашки. Ей хотелось сказать отцу, чтобы снял куртку. Назнин остановила ее умоляющим взглядом. Ведь у них в семье так редко бывает весело.

Биби внимательно слушала отца, как будто позже ее спросят. Незаконченные предложения отца — задачки, в которые придется вставить пропущенные слова.

Шану сел и начал печатать. Перед каждой буквой он внимательно изучал клавиатуру и внимательно смотрел на получившиеся буквы, словно что-то очень важное исчезло в промежутках между ними. Через несколько минут он закончил предложение. Девочки глянули на экран. Им уже давно пора в постель.

«Уважаемый сэр, пишу с тем, чтобы сообщить вам…» — прочитала вслух Биби.

— А читается так быстро, — по-английски сказал Шану.

Щеки его зарделись от удовольствия.

И тут Назнин задумалась: где он взял деньги? Решила пока не думать об этом.

Шахана ушла в детскую, и Назнин следом. Дочь села за свой стол. Шану соорудил каждой по письменному столу из длинного кухонного, найденного на свалке. Над кроватями повесил полки для учебников, но никаких гвоздей, никакого клея и никаких ругательств не хватало, чтобы заставить их не падать, и в конце концов девочки, став умнее и покрывшись синяками, отказались спать под полками. Полки сложили под столы, книги сверху.

Назнин стала за спиной дочери и погладила ее по голове.

—  Намне разрешается говорить дома по-английски, — произнесла Шахана, повышая голос.

Между ними постоянное напряжение. Оба подавлены, оба не могут справиться с собой. Родись Шахана мальчиком, все было бы так же. Шану едва замечает Биби. Говорить говорит, но как удивится, если вдруг что-то услышит в ответ.

— Разве мывсегда соблюдаем правило?

— Его тупое правило всегда на первом месте!

— Знаю, — ответила Назнин.

Когда Шану нет дома, девочки часто переключаются с родного языка. Назнин не запрещает. Скорее наоборот.

Много лет назад, когда еще Ракиба не было на свете, Разия угостила Назнин плодами изученного на курсах. Но плоды были такие нежные, их так просто было помять.

«Мне нужна помощь в заполнении этой анкеты».

Назнин повторяла эту фразу по сто раз на дню. Но так ею и не воспользовалась.

За последние десять с лишним лет по словечку собирает там и сям. Телевизор, короткие объяснения в небенгальских супермаркетах, куда заходит, стоматолог, врач, учителя в школе девочек. Но научили ее девочки. Без уроков, учебников или «ключевых фраз» Разии. Методика у них простая: их надо понимать.

Назнин заговорила по-бенгальски:

— Когда я только вышла замуж, я хотела пойти в колледж и выучить английский. Но твой отец сказал, что мне это не нужно.

Шахана отбросила руки матери. Вздохнула, и сквозь белую рубашку из тонкого хлопка проступила наметившаяся грудь.

— И он оказался прав. Я и так много знаю. — Назнин нежно дотронулась до плеча дочки. — Но в молодости я так из-за этого переживала.

Шахана обернулась. Все: и взгляд, и рот, и нос стали острее.

— И что? Ты о чем вообще? Какая мне разница? Я его ненавижу. Я его ненавижу.

Она подскочила и сжала кулаки, сжала зубы. И маленькой мягкой ножкой пнула мать в голень.

Все функции швейной машинки Назнин освоила за две недели. Наметка, подрубка, прорезная бельевая петля, эластичный зигзаг для пришивания резинки. Разия приходила поставить оценку и дать новое домашнее задание. Молнии Назнин вставляла, уже почти не глядя. Обработала дряблый край пиджака Шану и потайным швом пришила воротничок на платье куклы. Иглы больше не ломались. Никаких издевательств над кухонными полотенцами. Каждый кусочек ткани в доме был прострочен, распорот и узами нитей повенчан с другим. Чтобы освоить длинную строчку, Назнин сняла занавески и сшила их пополам. Они лежали на обеденном столе, как спущенные паруса. По книгам Шану разбросаны катушки разноцветных ниток, как яркие флажки на пути к знанию. Назнин склонялась над работой, пока Шану читал или стучал по клавиатуре, пел, бормотал себе под нос, вспоминал о нелюбви к стульям, спускался на землю, вспоминал о своих затекших коленях, вставал, печатал, разговаривал.