– Я дам тебе окончательный ответ через два дня, комит, – резко выпрямился франк. – А пока тебе лучше уехать из моего замка.

Князь Ладо был завзятым охотником, на этом и строили заговорщики свой расчет. Рано или поздно он должен был покинуть Паризий, дабы отдать дань жестокой забаве, которой знатные франки предавались со страстью, достойной лучшего применения. Во всяком случае, комит Эгидий на месте молодого князя призадумался бы, почему это знатные франки, предпочитающие проводить зиму в поместьях, вдруг изменили своим привычкам и в немалом числе съехались в заснеженный город. Но Ладорекс был настолько уверен в надежности своей дружины и в преданности бояр, что ему даже в голову не пришло позаботиться о защите не только города, но и своего дома, который он оставлял в это морозное январское утро. Князя сопровождали триста антрусов, самых преданных и самых верных его сподвижников. С такой дружиной Ладорекс мог не бояться случайного наскока разбойничьих ватажек, которые в немалом числе промышляли на землях франков. Эгидий и Орест с большим интересом наблюдали, как франки, облаченные в звериные шкуры, при мечах, но без доспехов покидают город.

– Они что же, охотятся без собак? – спросил Эгидий у Скудилона.

– У Ладорекса три замка в окрестностях Паризия, – пояснил торговец. – Там он найдет не только собак, но и людей, если потребуется.

Боярин Венцелин, надо отдать ему должное, действовал со стремительностью истинного стратега. Прежде всего его люди прибрали к рукам городские ворота, практически не прибегая к силе, действуя исключительно хитростью и обманом. Антрусы, оставленные Ладорексом следить за порядком в городе, почувствовали неладное только тогда, когда три тысячи мечников окружили самый роскошный в городе дворец, служивший резиденцией князя. Впрочем, Венцелин и здесь не стал проливать кровь, несмотря на численное превосходство своих сторонников. Он вызвал для переговоров боярина Годлава и настоятельно посоветовал ему убираться из города. Боярин Годлав, рослый, рыжеволосый человек лет двадцати пяти, попробовал было воззвать к совести франков, собравшихся перед княжьим дворцом, но понимания не встретил. Мечники угрюмо отмалчивались, недружелюбно поглядывая на антрусов. Судя по всему, простые франки не слишком жаловали этих холеных, отборных молодцов, гордящихся своей близостью к князю.

– Пусть нас с Ладо сыном Меровоя рассудит вече, – вскинул правую руку к небу Венцелин. – А в справедливость княжьего суда франки давно уже потеряли веру. Уходи из Паризия без крови, Годлав, и передай Ладорексу, что старейшины племени ждут его в городе для серьезного разговора. О нанесенных нам обидах он знает лучше, чем кто-либо, так пусть придет и ответит по правде венедских богов и по обычаям наших предков.

– Любо! – рявкнула площадь тысячами голосов. – Пусть придет.

Антрусов насчитывалось никак не менее двухсот человек, они уже успели облачиться в доспехи и сесть на коней. Теперь они теснились за спиной Годлава, готовые по первому же его зову ринуться на разгоряченную толпу. Толпа, впрочем, состояла не из безоружных галлов, а из природных франков, способных дать нешуточный отпор княжьим любимцам. Эгидий, стоявший неподалеку от места событий, с интересом наблюдал за Годлавом. Если судить по внешнему виду, это был отчаянный головорез, привыкший орудовать мечом даже в тех случаях, когда нормальные люди полагаются на силу убеждения. Но даже он не посмел пренебречь мнением простых франков, выраженным столь недвусмысленно.

– Хорошо, Венцелин, – произнес Годлав севшим от ненависти голосом, – я передам твои слова князю. Но запомни: боги покарают тебя за вероломство, а их приговор я с удовольствием приведу в исполнение собственными руками.

Антрусы Годлава покинули Паризий, уведя за собой около трех сотен франков, не согласных, видимо, с решением народного веча. Галлы, потрясенные бескровным переворотом, с изумлением смотрели им вслед. Город притих в ожидании страшных событий, но ничего примечательного не случилось. Не было даже обычных при мятежах и заговорах грабежей. Франки постояли еще немного на площади, обсуждая случившееся, а потом мирно разошлись по домам.

– Неужели Ладорекс явится на вечевой суд? – обернулся Эгидий к стоящему рядом Оресту.

– Явится, – усмехнулся нотарий. – Но не раньше чем соберет войско под стенами города.

– Значит, война?

– Не исключаю и такого оборота событий, – пожал плечами Орест. – У князя Ладо много сторонников, и вряд ли он так легко отдаст власть боярину Венцелину.

– И что ты предлагаешь? – нахмурился Эгидий.

– Ввести на территорию Северной Галлии римские легионы. С согласия Венцелина, разумеется. Думаю, он не будет упрямиться. Либо он признает себя федератом божественного Авита, либо потеряет все, включая собственную жизнь.

– Хорошо, – кивнул Эгидий. – Пошли десятника Алеппия к Майорину. Пусть дукс готовится к войне.

Пророчество Ореста сбылось уже через пятнадцать дней. Князь Ладо подошел к стенам Паризия с тысячей конных и тремя тысячами пеших франков. Не приходилось сомневаться, что очень скоро численность его войска вырастет в разы за счет подкреплений, идущих из Фризии и с Рейна. Мятеж боярина Венцелина грозил захлебнуться в крови, без всякой пользы для его немногочисленных сторонников. Одно дело взывать к народному суду, имея перед собой двести антрусов, и совсем другое – противостоять с мечами в руках хорошо вооруженному войску. Тем более войску законного князя. Через месяц-другой такой осады жажда справедливости в душах простых франков сойдет на нет, и Венцелин не может этого не понимать.

– Чего ты хочешь от меня, комит? – довольно нелюбезно спросил у вошедшего Эгидия Венцелин.

– Я предлагаю тебе дружбу, боярин, и от своего имени, и от имени божественного Авита.

Когда-то в этом здании располагалась городская курия, но с тех пор минуло почти восемьдесят лет. В Риме сменилось столько императоров, что Эгидий не рискнул бы сейчас их всех пересчитать. Теперь у римлян появился шанс вернуть не только курию, но и город, потерянный, казалось, навсегда. И тем вселить надежду в сердца слабых духом людей, не верящих в возрождение империи.

– Одного взмаха моей руки достаточно, чтобы твоя голова слетела с плеч, комит.

– Я знаю, – спокойно сказал Эгидий, присаживаясь на лавку. – Но следом за моей головой отлетит и твоя, Венцелин. Без моей помощи тебе не удастся удержать город. Твои же сторонники выдадут тебя Ладорексу. Жажда мести завела тебя слишком далеко, боярин. И теперь уже поздно поворачивать назад.

Венцелин засмеялся, хотя и не слишком весело:

– Не буду лукавить, комит, я с самого начала рассчитывал на тебя. Была, правда, надежда, что франки отвернутся от сына Меровоя. Но, видимо, многим благородным мужам сытая жизнь дороже чести. Я принимаю твое предложение, римлянин. Где твои обещанные легионы?

– В десяти милях от Паризия.

– Ладорекс изъявил готовность предстать перед судом старейшин, – холодно бросил Венцелин, – но потребовал, чтобы я открыл ворота города не только перед ним, но и перед боярами, представляющими интересы своих родов.

– Большинство из которых выскажутся в его поддержку, – усмехнулся Эгидий.

– Ты угадал, римлянин.

– Передай Ладорексу, что согласен впустить его и бояр в город, – посоветовал комит. – Пусть празднует победу. В эту ночь решится его и твоя судьба, Венцелин.

– Я не уверен в своих людях, комит.

– Отбери тысячу самых надежных мечников. Этого будет вполне достаточно. Легионы Майорина вдвое превосходят по численности армию Ладорекса. И твой внезапный удар из-за стен города лишь завершит начатое ими дело.

– Хорошо, – кивнул Венцелин. – Ты получишь все, о чем просишь, римлянин. И пусть не отвернуться от нас венедские боги.

Весть о победе сиятельного Майорина над князем франков достигла Рима на исходе зимы. Привез ее нотарий Орест, непосредственный участник знаменательных событий. Его рассказ настолько обрадовал божественного Авита, что он не сходя с места назначил сына Литория комитом императорских агентов. Среди чиновников свиты это назначение вызвало глухой ропот, который тут же и стих, стоило только императору повести бровью. Божественный Авит, принявший империю в пору ее тягчайшего поражения, сумел в течение двух лет доказать привередливым римским сенаторам, что в своем выборе они не ошиблись. Великий Рим медленно поднимался с колен, и победа, одержанная Майорином, была тому еще одним доказательством.