— Эй, куда собрался?

Чез сидел в шестом уже третий год. Генри давно подозревал, что он нарочно заваливал экзамены: лучше быть королем над малышней, чем нулем среди старшеклассников.

— Куда прешь, япошкин прихвостень?

Кейко открыла рот, но Генри взглядом велел ей молчать.

Чез загородил им дорогу:

— Хватит придуриваться, ты понимаешь каждое мое слово. Я слышал, как вы болтали после уроков.

— И что?

— А вот что. — Чез схватил Генри за ворот и притянул к себе, дыша в лицо луком и порошковым молоком. — Я тебя навсегда отучу болтать, хочешь?

— Хватит! — закричала Кейко. — Пусти его!

— Не трожь его, Чарли, — вмешалась миссис Битти, появляясь на крыльце с сигаретой. Судя по будничному голосу, выходки Чеза были для нее не новость.

— Я вам не Чарли, а Чез.

— Ну так вот, Чез, еще раз тронешь его — займешь его место на кухне, понял? — Слова поварихи прозвучали почти сочувственно. Почти. Суровый взгляд не вязался с участливым тоном.

Чез, повалив Генри на землю, двинулся прочь, но все-таки успел сорвать с его рубашки значок «Я китаец», оставив на его месте дырку. Пришпилив значок себе на воротник, Чез ухмыльнулся и ретировался.

Кейко помогла Генри подняться, собрать книги. Генри хотел поблагодарить миссис Битти, но та уже исчезла. Даже не попрощалась. Все равно спасибо. Окажись на месте Генри кто-то другой, стала бы она его защищать? Неизвестно. Генри отряхнулся, отогнал прочь тягостные мысли.

Проработав неделю бок о бок с Кейко, Генри думал, что навсегда избавился от смущения, — нет, не избавился. Но если после стычки с Чезом он упал в глазах Кейко, виду она не показала. Даже мимоходом коснулась его руки, но Генри притворился, будто не заметил. При девчонках он обычно не робел, но японки были под запретом. Для отца они как красная тряпка для быка, — точнее, белая, с огромным красным солнцем. «Отец меня убьет, если узнает, — подумал Генри. — А в городе нас непременно кто-нибудь да увидит вместе».

— Ты здесь учишься с первого класса? — спросила Кейко.

До чего спокойный у нее голос! Чистый, звонкий. И по-английски она говорит так хорошо, как и не снилось знакомым девчонкам-китаянкам!

Генри мотнул головой:

— Нет, только с сентября. Родители хотят, чтобы я получил западное образование — поступил в университет, а не ехал доучиваться в Кантон, как все соседские ребята.

— Почему?

Генри не знал, как ей объяснить.

— Из-за вас.

Слова сами собой слетели с языка, и Генри тут же устыдился. Но ведь это отчасти правда, разве нет? Генри искоса наблюдал, как Кейко развязывает ленту. Длинные черные пряди упали на лицо, карие глаза спрятались под челкой.

— Прости. Ты тут ни при чем. Все из-за того, что японская армия заняла северо-восточные провинции. Кантон в глубоком тылу, но меня все равно не пускают. Почти все соседские ребята ходят в китайские школы, а потом едут доучиваться в Китай. Отец и для меня всегда хотел того же. Вернее, хотел до прошлой осени.

— Так ты родился не в Китае?

Генри снова мотнул головой и указал на Бикон-Хилл, в сторону больницы имени Колумба на окраине китайского квартала:

— Вон там я родился.

Кейко улыбнулась:

— Я тоже. Я японка, но прежде всего американка.

— Это тебя родители научили так говорить? — Генри прикусил язык, испугавшись, что снова обидел Кейко. Но, как ни крути, и его родители научили говорить так же.

— Да, они. Мой дедушка приехал сюда сразу после Великого пожара 1889 года [5]. Я — второе поколение.

— Потому тебя и отправили в Рейнир?

Генри и Кейко прошли мимо чугунных арок китайского квартала до самого Нихонмати. Генри жил неподалеку, но был здесь всего однажды, с отцом, когда тот с кем-то обедал в отеле «Нортерн Пасифик» рядом с японским рынком. Да и то отец уговорил всех уйти, едва узнал, что отель построил Нироку Фрэнк Ситамэ, местный предприниматель-японец. Они сбежали, так и не дождавшись, когда принесут еду.

— Нет, — покачала головой Кейко. Остановилась, посмотрела вокруг: — Вот почему меня отправили.

Всюду, куда ни глянь, пестрели американские флаги — в каждой витрине, на каждой двери. Между тем многие магазины стояли с выбитыми окнами, некоторые и вовсе были заколочены. Прямо перед ними тротуар перегородил оранжевый автопогрузчик с надписью «Благоустройство города». Бородатый рабочий в люльке, сняв табличку «Микадо-стрит», вешал на ее место другую, «Дирборн-авеню».

Генри, вспомнив про отцовский значок, провел рукой по порванной рубашке. И перевел взгляд на Кейко. Впервые за день, за всю неделю в глазах ее мелькнул страх.

Суббота была для Генри особым днем. Когда его сверстники слушали по радио «Приключения Супермена», Генри, торопливо покончив с домашними делами, мчался на перекресток улиц Джексон и Кинг. Стального Человека он, конечно же, любил — какой двенадцатилетний мальчишка не любит? Только в годы войны его приключения стали, мягко говоря, не особо увлекательными. Вместо того чтобы крушить инопланетных роботов, сын Криптона разыскивал агентов пятой колонны и японских шпионов, а Генри это не очень-то интересовало.

Впрочем, о самом Супермене он много думал. В 1942 году никто не знал, что за актер его озвучивает. Никто. И все мальчишки мечтали разгадать тайну. И Генри, несясь по улице, поглядывал на всех респектабельных мужчин, похожих на Кларка Кента, в костюмах и очках, — вдруг кто-то из них озвучивает Супермена? Смотрел даже на китайцев и японцев — на всякий случай.

Интересно, слушает Кейко по субботам «Супермена»? Сходить бы как-нибудь в Нихонмати — так, побродить. Встретить бы ее там. Интересно, большой он. Нихонмати?

Вдруг издалека донеслась музыка, и Генри направился в ту сторону.

Лишь по субботам Генри удавалось послушать Шелдона. По будням, когда Генри приходил после уроков, в футляре у Шелдона лежало доллара два-три мелочью, и он обычно уже собирался домой. Другое дело суббота. Впечатлительные туристы, моряки, толпы горожан, прогуливавшихся по Джексон-стрит. — «день получки», говаривал Шелдон.

В то утро вокруг друга собралась настоящая толпа, человек двадцать; все улыбались и покачивались в такт плавной джазовой мелодии. Генри протиснулся вперед и сел на тротуар, так приятно было погреться на солнышке — день выдался необычайно погожий. Шелдон, увидев его, подмигнул, ничуточки даже не сбившись.

Когда Шелдон кончил играть, прокатилась волна аплодисментов, и зрители медленно разошлись, оставив в футляре почти три доллара мелочью. Шелдон поставил рядом с футляром табличку «Продолжение через 15 минут» и вдохнул всей могучей грудью, будто испытывая на прочность атласный жилет, на котором уже не хватало нижней пуговицы.

— Ничего себе толпа! — одобрил Генри.

— Недурно, весьма недурно. Но ты подумай, сколько сейчас клубов. — Шелдон махнул саксофоном в сторону Джексон-стрит — вдоль улицы пестрели вывески и рекламные щиты, зазывавшие в ночные клубы. — Конкуренция жесткая.

Генри прошелся как-то по району и насчитал целых тридцать четыре клуба, в их числе «Черное и белое», «Кресло-качалка», «Убанги», «Колония», «Храм в джунглях». Это одних только официальных клубов, с сияющими неоновыми вывесками всем напоказ. А уж подпольных заведений, ютившихся в подвалах и задних комнатах, и вовсе было не счесть. Отец вечно ворчал, что от них много шуму.

Субботними вечерами Генри любил смотреть из окна на бесконечно меняющийся людской поток. Днем китайцы и японцы встречались повсюду. А к вечеру народу становилось вдвое больше — в основном белые, разряженные в пух и прах, шли слушать джаз и танцевать ночь напролет. Иногда по субботам до Генри долетала еле слышная музыка, но мама не разрешала спать с открытым окном, боясь, что он схватит воспаление легких.

— Как твои пробы? — спросил Генри, зная, что Шелдон пробуется на постоянную работу в ночном клубе.