Тимми и Марк Ротко допивают горячий шоколад и направляются по улице дальше, заходят в «Пиццу у Мими», и там Марк Ротко берет кусок пиццы с брокколи, в которой сыра больше, чем обычно.

– Что за мерзость ты взял, приятель, – ворчит Тимми.

Марк Ротко не обращает внимания на это замечание. Тимми опускается на стул и смотрит, нет ли сообщений на сотовом. Стоящие за прилавком сербы наблюдают за ними.

– Йо, Ротко, мы пропустили звонок.

– Чё, в натуре? Слушай, друг, перезвони ему. Мне нужно дунуть.

Белый Майк говорит по телефону с другом, с которым учился вместе в школе. С Уорреном, который теперь в Гарварде. С ним Белый Майк тоже очень дружил в старших классах. Они всегда были вместе – Майк, Хантер и Уоррен.

– Ну и что там в городе?

– Да, знаешь, все то же.

– Кстати, с Рождеством тебя.

– Ага, тебя тоже.

– Как отметили?

– Все так же. Папа подарил мне денег. Знаешь, я его совсем не вижу, но он купил маленькую елочку и поставил на кухне на стол. Он у меня такой сентиментальный.

– Да. А у нас здесь елка большая.

– Когда ты приедешь?

– После Нового года, в понедельник. Как будешь праздновать?

– Возможно, будут просто развозить заказы. Вызовов будет много. А ты?

– Я на Канкун [29], со всей семьей. Отправляемся сегодня вечером.

– И как там будет?

– Скучно. Я почти мечтаю вернуться в колледж.

– Правда?

– Да, я серьезно. Там лучше, чем тебе кажется. Тебе стоит к нам поступить.

– Возможно.

– Правда.

– Послушай, друг, я же много читаю и тому подобное. Я все еще в некотором роде мыслю как ученик, понимаешь?

– Но у тебя нет дисциплины.

– Дисциплины? Да вся моя жизнь – дисциплина.

– Да, самая настоящая.

– Вот ты всегда только и собирался учиться в Гарварде.

– Нуда, но…

– И ты возвращаешься сюда, как будто для того, чтобы узнать что-то важное. Вчера я шел по улице, нес одному парню последнюю унцию травки. Мой рюкзак зацепился за железку и порвался, и травка упала в котлован.

– И что из этого?

– Поэтому я спустился в котлован – там же была целая унция, – и там было темно и сыро, а еще там бежала крыса. А знаешь, где я находился?

– В дантовском Аду?

– И ты еще учишься в Гарварде, а кому из нас, как ты думаешь, удается узнать больше?

– Не устраивай мелодраму. – Уоррен морщится, слыша, как Белый Майк хряснул трубкой по столу.

– Алло? Майк?

– Я еду на Кони-Айленд.

Шон дает Эндрю номер мобильного телефона Сары, а потом пробует снова заснуть, но это не получается, потому что болит рука. И он думает о Саре и о том парне, Эндрю. И о Саре, и обо всех, с кем она еще флиртует, а флиртует она, кажется, со всеми, в зависимости от своих пожеланий. Он задумывается, есть ли ему до этого вообще дело.

Через пару часов он должен снова зайти к врачу, потому что доктор хочет сменить ему повязку и посмотреть, как там его рука. Так что он встает и с трудом одевается; мешает гипс, который по форме и размеру напоминает Шону изогнутый слоновий пенис. Вообще-то гипс совершенно не похож на пенис слона. Шон надевает фуфайку, у которой мать отрезала один рукав. Экономка спрашивает его, не хочет ли он позавтракать, и он отвечает: «Конечно, сделайте французские гренки». Она жарит гренки, а он их не ест. Он никогда не завтракает и удивляется, как она этого до сих пор не заметила. Экономка пытается завести с ним разговор о его руке, и он съедает немного, чтобы не пришлось беседовать. Спускаясь на лифте в вестибюль первого этажа, он нажимает кнопку с надписью «Такси». К тому моменту когда он оказывается внизу, швейцар уже поймал для него такси. Шон садится.

Таксист – белый, невысокого роста, и его огромное пузо упирается в руль. В салоне стоит неестественный запах освежителя воздуха, а еще пахнет шоколадом, как внутри мешка с конфетами, который носят с собой на Хэллоуин. Шон понимает, откуда этот запах: на переднем сиденье стоит большая коробка с конфетами: «Тутси Роллз», леденцы, пакетики «Эм энд Эмз», крохотные «Три мушкетера».

Таксист, которого, как указано в его лицензии, зовут Теодором Римби, сияет широкой редкозубой улыбкой. На фотографии на нем галстук-бабочка. У него густые усы, а на щеках ямочки. Он и сейчас при галстуке-бабочке, а еще у него большая широкая борода. В машине холодно – обогреватель отключен.

Шон говорит Теодору адрес.

– Нет проблем. Едете показаться доктору, да? Наверно, из-за руки? Я не мог не заметить: у вас такой огромный гипс.

– Да-да.

На Шона догадливость таксиста не производит особого впечатления. Тем более он же назвал адрес больницы «Ленокс-хилл».

– Я сам недавно лежал в больнице. У меня случился инфаркт, и, скажу вам, я перепугался. Но я поскорее вернулся на такси, понимаете, нужно было возвращаться. – Теодор запускает толстую лапу в коробку с конфетами. – Не хотите угоститься? У меня здесь много всего.

– Спасибо, не хочу.

– Они все в обертках, не беспокойтесь.

– Спасибо, не надо.

– Ну, ничего страшного. Когда-то и я был придирчив и разборчив в еде, – Шон щурится, услышав такую характеристику, – а потом, конечно, я повзрослел и стал совсем другим. – Теодор разражается громким хриплым смехом; так скрипит выдвижная площадка автобуса, когда нужно въехать инвалиду на коляске. – Да, но я всегда любил конфеты, да и все остальные, как мне кажется, их обожают. Поэтому я и держу их в машине. Помогает завязать разговор.

Шон сидит молча, а потом немного раздраженно произносит:

– Меня не особенно тянет на разговоры.

Ни капли не расстроившись, Теодор продолжает:

– Ну, это тоже нормально. Знаю, все вокруг считают, что таксист должен молчать и что, понимаете ли, тот, кто болтает без остановки, не получит хороших чаевых, но обычно чаевые все равно дают, если, конечно, ты не ляпнешь что-нибудь такое, что как следует выведет пассажира из себя, или что-нибудь в таком роде.

А большинству хочется поговорить. Им не хватает собеседников. Чего мне только не рассказывают. Но все же бывает, что кто-нибудь да разозлится. Был вот один тип, которому я говорил, что я в тот момент думал о женщинах. Знаете, какие три С входят в обязанности женщины?

Шон молчит.

– Готовка, уборка и деторождение! [30]—Таксист снова хохочет; с таким звуком заводятся тяжелые механизмы. – Конечно, слышала бы это моя жена, она бы, знаете ли, закатила страшный скандал, но ведь это же правда.

Шон, сидя на заднем сиденье, думает о Саре и о больнице. Он представляет, как Сара забеременеет и станет огромной, и грудь у нее отяжелеет и будет еще больше, чем сейчас, поднимется под самое горло. Сара будет такая отекшая, малоподвижная из-за набранного веса, а ее бедра, сейчас по-мальчишески узкие, красивые, как у супермодели, расплывутся и станут почти такими, как у красавиц на старинных картинах. Как у Мэрилин Монро, которая никогда Шону не казалась особенно привлекательной. И никак не более симпатичной, чем любая фотомодель в купальнике, которых он рассматривает в журнале «Спортс иллюстрейтед».

– Ты женат?

Шону никак не приходит в голову, что ответить.

– Нет.

– А девушка у тебя есть?

– Да.

– Никогда не женись. Оно того не стоит. Наверно, я уже рискую из-за своей болтовни остаться без чаевых. Ну ладно. Вы беседовать не желаете, да мы уже почти и приехали.

Шон смотрит в зеркальце заднего вида и видит усталые глаза Теодора, и коробку с конфетами, в которую тот снова запускает руку.

– Почему же вы тогда женились?

– Я-то? – удивляется Теодор. – Ну, понимаете ли, они же умеют обхитрить. И мы их любим. Ну, то есть я свою любил.

– Любили? А сейчас?

– Она умерла пару месяцев назад, упокой Господь ее душу. А я, конечно, был рад повидаться с дочками. Они приехали на похороны. Одна из девочек, Эмили, беременна, представляете? Я скоро стану дедушкой. Я все стараюсь зазвать ее к себе в гости, но все же так заняты. Она живет в Сент-Луисе. Говорит, что хватит мне работать таксистом, а мне нравится. Честный труд. Мне кажется, что все стали бояться после того фильма, «Таксист». Там этот, Роберт Де Ниро, он правда классный. Но ведь он псих, да? В жизни все не так. Ты смотрел этот фильм?