Мне было двадцать пять, когда я сбежала из материнского дома. Я выглядела шестнадцатилетней. Я голодала в переулках, убегала от келпи и человеческой полиции и была на грани того, чтобы сдаться и вернуться назад, когда я нашла то, что показалось мне выходом. Дэвина.
Он принял меня, накормил и сказал, что я могу никогда туда не возвращаться, если не хочу. Я поверила. Помоги мне Маб, я поверила ему. Даже когда я поняла, что он делает, к чему ведут «маленькие одолжения» и возрастающие задания, даже когда он пришел ко мне в комнату ночью и сказал, что я прекрасна, что мои глаза в точности как у матери, — я все еще верила ему. Кроме него, у меня ничего не было. Я знала, что не могу ему доверять, что он использует меня и что он сломает меня, если я позволю. Я также знала, что он не отвернется от меня, потому что его жилье — это Дом, а Дом — это место, где может остановиться каждый. Дом — это место, где не имеет значения, какого цвета твои глаза, или что ты плачешь, когда восходит солнце, или что ты шатенка, как твой отец, когда у донья ши волосы яркие и светлые. Дом хотел заполучить меня, и я знала, что могу заслужить жизнь там, если буду шустрой, сообразительной и бессердечной. Я могу построить жизнь по своему вкусу.
Если бы Дэвин хотел только моего тела, он использовал бы меня и вышвырнул и никто бы его не остановил. Я видела, как подменыши лучше, чем я, погибают в пограничном мире. Наркотики смертных не сравнить с их аналогами фэйри, и фэйри предлагают множество способов умереть для несведущих. Мне повезло: Дэвин хотел, чтобы я была его собственностью. Моя мать не принадлежала к аристократии, но она была своего рода знаменитостью, лучше всех в Королевстве умела работать с кровью и дружила с герцогами. Никто никогда не думал, что она может родить подменыша. И Дэвин забрал меня у нее.
Я была его любовницей, его любимицей и игрушкой, и он спускал мне с рук вспышки дурного настроения, потому что это стоило того: благодаря мне его приглашали на вечеринки чистокровок. Он дал мне то, в чем я нуждалась, чтобы выжить на задворках мира смертных, — свидетельство о рождении, уроки поведения, место, где жить. Я платила за содержание позором, который навлекла на тех, кто любил меня, и пыталась убелить себя, что оно того стоит.
Может, я была зависима от него, от того, как он смотрел на меня, как касался, как заставлял меня чувствовать, что я не просто какой-то гибрид. Он причинял мне боль, но мне казалось, что я это заслужила. Я никогда не говорила ему «нет». И никогда не хотела сказать. Все, что я позволяла ему делать, все, что делала сама, было добровольно.
Когда Сильвестр посвятил меня в рыцари, уход из Дома стал частью платы. Я согласилась без колебаний и после этого видела Дэвина лишь дважды. Один раз в тот день, когда сказала ему, что ухожу, и еще один раз…
Я переключила внимание снова на дорогу. Улицы становились все хуже. По мере того как я ехала, запустение уступало место упадку. Моя цель находилась в самом сердце гниения, в месте, где собираются только те люди, которым некуда больше идти. Это не место для детей — никогда не было местом для детей, — и, может быть, поэтому мы сбивались здесь, в умирающем Неверленде, где правил мужчина, который скорее был Капитаном Крюком, нежели Питером Пэном. «Ты вернешься», — сказал мне Дэвин, когда я уходила с исцарапанными запястьями и горевшими от боли губами, и он оказался прав, потому что вот она я. Возвращаюсь в Дом.
Здание, перед которым я припарковалась, выглядело заброшенным, но после заката оно служило домом для двадцати человек. Теперь, когда я отъехала от моря, воздух здесь казался еще холоднее. Я подобрала влажную юбку и, дрожа, заперла дверцу машины. Ничто не изменилось. Разве что на обертках в канаве были другие логотипы и у музыки, грохочущей на заднем плане, была другая мелодия. Но глаза, созданий, наблюдавших за мной из дверных проемов и окон, остались такими же: голодными, сердитыми и надеющимися. Им всем что-то было надо, и каждый надеялся, что я им это дам.
Свист и оскорбления преследовали меня по пути к крошечной непривлекательной витрине на первом этаже, зажатой между обваливающимся мотелем и круглосуточным массажным салоном. Я остановилась, чувствуя, будто вернулась назад во времени. Все было точно таким же, Вплоть до застоявшихся миазмов удовольствия, боли и обещаний, таких же лживо возбуждающих, как духи проститутки. Попасть внутрь было легко, потому что Дэвин этого хотел. Выбраться оттуда — вот в чем заключалась сложность.
Большая витрина была закрыта фанерой, изрисованной граффити, над дверью висела простая медная табличка: «Дом, где ты останавливаешься». Табличка никогда не тускнела и не пачкалась, на ней были настолько мощные чары для отвода глаз, что я никогда не видела, чтобы хоть один человек взглянул в сторону этого дома, не говоря уже о двери. Дэвин сказал, что купил ее у чистокровной коблинау, обменяв табличку вместе с чарами на один час в его объятиях. Я назвала его лжецом, когда он первый раз рассказал мне об этом. Коблинау — уродливые одинокие создания, которые любят металл больше, чем воздух, и плата, которую приходится давать им в обмен на клинок или браслет их работы, настолько высока, что я не могла представить, чтобы он выиграл хотя бы кольцо, не говоря уже о большем.
Мне понадобилось немного времени, чтобы понять, что он не лгал. С легкостью использовать чьи-то нужды для собственного преимущества — это именно тот прием, В котором Дэвин был особенно силен. Он воровал то, что Котел, делясь добытым нечестным путем со своими детьми — девочками с пустыми глазами и мальчиками с влажными ладонями, приходившими к нему с мольбами о помощи. Теперь я снова здесь и молю о том же.
Я открыла дверь и вошла внутрь.
Главная комната Дома — просторная и квадратная, вставленная старой мебелью и освещенная найденным на помойке электрическим генератором, который питал два холодильника, старый музыкальный автомат и люстры. Из музыкального автомата извергался тяжелый металл на такой громкости, что пол чуть ли не вибрировал. Воздух пах дымом, рвотой, несвежим пивом и вчерашними желаниями — всем тем, что я оставила позади, когда ушла жить в другой, более чистый мир.
Кучка подростков рассыпалась по комнате, словно безделушки, которыми они и были. Я никого из них не знала, но я сразу же поняла, кто они, потому что они были детьми Дэвина, как и я. Наше родство читалось не только по лицам. Оно было в наших костях.
Скольких из вас он трахает? —подумала я и тут же устыдилась. Дежурство в передней комнате всегда было самым трудным. Надо оставаться настороже, не проявляя внимания, и, сколько бы ты ни сидел тут, нельзя спать. Я это ненавидела. Ты представлял собой проблему для тех, кто хотел бросить Дэвину вызов за какой-то реальный или вымышленный грех, но ты не мог отказаться или просто уйти, если тебе велели остаться.
Эти новые дети вполне могли оказаться теми, которых я помнила, только изменившимися по новой подростковой моде. Они были подменышами, и ни один из них не навел даже элементарную иллюзию человеческой внешности. Для этого имелась обдуманная причина: то, что ты видел их, едва войдя, говорило тебе, что ты в Доме, ты пришел какой ты есть. От этого мои чары начали давить, как одежда не по размеру. Но я не собираюсь их снимать, пока не увижу Дэвина.
На виду было четверо детей, значит, еще как минимум троих я не засекла. Мальчик и девочка, настолько похожие, что могли быть только родственниками, сидели рядом с музыкальным автоматом, остроконечные уши и блестящие золотые волосы выдавали в них отпрысков тилвитов тегов. Девочка-полукандела со светло-зелеными глазами прислонилась к стене около двери, жонглируя шариками из мутного света, и мальчик с прической а-ля дикобраз сидел на корточках в углу, с сигаретой в зубах.
Все четверо повернулись ко мне, когда я вошла, — любознательная банда Потерянных Детей, изучающая взрослого, забредшего на их территорию. Может, я была одной из них, но они меня не знали. На сей раз воспоминание о моем побеге не улучшило моего самочувствия.
