Кто же мог тогда знать, какую непоправимую ошибку сделал великий, яростный и беспутный Гай Марий: поспособствовал возвышению своего же будущего врага – Суллы, считая его совершенно неопасным!
Но так ошибиться мог кто угодно: скажите на милость, можно ли было увидеть будущего диктатора Рима и гениального полководца, не проигравшего впоследствии ни одного сражения, в этом давно уже перезревшем для политики любителе попоек с мимами, проститутками и актерами-гермафродитами; в этом отяжелевшем, вечно пьяном и безденежном аристократе, снимавшем убогую комнату в одной из самых злачных инсул Субуры! Именно субурская зловонная почва взрастила чудовище по имени Сулла. Хотя удивляться этому мог только тот, кто никогда не бывал в Субуре…
Суллу не зря прозвали Felix – Счастливчик. Когда его уже совершенно сбросили со счетов, он вдруг унаследовал значительное состояние от неожиданно (и очень своевременно!) скончавшейся пожилой любовницы – высокооплачиваемой гетеры. И с этого началось головокружительное и, по всему видно, давно и тщательно продуманное и неостановимое восхождение в армии и политике. Когда Гай Марий понял, что натворил, составив протекцию Сулле, было уже поздно. В конце концов, ему, Марию, римскому консулу и полководцу, которого не только подхалимы называли «третьим основателем Рима» (после Ромула и Рема), пришлось, спасая свою жизнь, штормовой ночью бежать через море в Африку от этого повесы, вошедшего во вкус власти, играющего жестоко и без всяких правил, и поэтому – непредсказуемого.
Что окончательно взбесило Мария и навсегда восстановило против собственного выдвиженца и протеже, были чьи-то услужливо переданные ему слова, что в шестьдесят – то лет уместнее бы Марию сидеть на террасе неаполитанской виллы (он как раз незадолго перед тем ее построил) и греть свои старые кости, а не думать о новом консульстве и войне с Митридатом. Лучше ему, мол, несмотря на все его прошлые военные заслуги, оставить эту затею (а значит, и всю власть, и весь Рим!) кому помоложе – Сулле. С этого началась открытая их вражда.
Марий, услышав это, прямо-таки весь затрясся и кричал, что всем еще покажет! И показал.
Однажды утром на Марсовом поле все увидели пожилого, еще крепкого мужчину, который сражался со здоровенным, раскрашенным в желтые и синие полосы для пущего устрашения гладиатором-нубийцем. Нубиец дико кричал что-то на своем языке и сопротивлялся отчаянно, однако пожилой все теснил и теснил его к самой стене и наконец одним точным ударом, чисто и без всякого видимого усилия, снес бедняге голову. Больше всего в этой схватке Мария с гладиатором все поражались тому, как смог престарелый полководец сохранить физическую форму, несмотря на многолетнее запойное пьянство. Может быть, как раз этому и аплодировала собравшаяся поглазеть на схватку толпа?
– Тебя затопчут, только почувствуют, что у тебя из рук уходит власть, – говаривал Гай Марий племяннику, словно повторяя слова Сервилии. – И чем выше ты поднимешься, тем яростнее и глубже будут затаптывать. Особенно – та мразь, что на тебя и глаз раньше поднять не смела. Запомни. Поэтому или не прикасайся к власти, или уж вцепись и держись за нее так, словно тонешь! А Суллу я раздавлю, раздавлю как мышонка в руке! – И дядя демонстрировал, как…
Марий неукоснительно следовал своим жизненным принципам и власть не отпускал до последнего, стремясь к беспрецедентному седьмому консульству – он, провинциал из Арпиния[42], от которого до Рима целых три дня пути даже на очень хороших лошадях. Глухой, бедный италийский угол. Но Рим – это ведь такой город, где даже провинциалы из италийской глуши иногда добиваются невозможного.
Тогда дядя Марий еще не знал, что Сулла уже подкупил нужных людей, настроил римский плебс и трибунов, и ему, консулу, предстоит унизительное изгнание.
Конечно, войско на Митридата повел Сулла, а не Марий. Но перед тем, как выступить с армией на понтийского царя, он все же заставил Корнелия Цинну поклясться в присутствии всей Коллегии жрецов, что тот не будет вести против него враждебных действий. И тот, конечно, поклялся с самым искренним выражением глаз, на какое только оказался способен.
И Корнелий Цинна с Суллой торжественно взошли на Капитолийский холм с кусками красного гранита в руках, в ослепительных, отбеленных мелом тогах, как велит обычай, и один за другим произнесли клятву, и по очереди метнули вниз эти самые каменья со словами: «Если кто-то из нас нарушит эту клятву, пусть выбросят его из Рима, как мы бросаем с холма эти камни». Наверняка, замахиваясь и кидая, Цинна изо всех сил старался не улыбнуться: Сулла удивительным образом сочетал цинизм с детской верой в такие вот глупейшие, якобы священные ритуалы. И, конечно же, Цинна вызвал Мария и начал кровавые расправы над семьей и сторонниками Суллы, как только исчез из виду шлем последнего сулланского солдата!
И Марий, конечно, вернулся – злой, яростный, словно с жесточайшего похмелья, скрипя африканским песком на зубах, оглушенный карфагенскими цикадами и плохим, слишком сладким пунийским вином. Старику, понятное дело, надоело торчать в своем убежище в развалинах Карфагена с горсткой гладиаторов и телохранителей – в его-то годы!
В общем, Гай Марий, вернувшись в Рим, с превеликим удовольствием помог другу Цинне жестоко расправиться со сторонниками Суллы и добился своего абсолютно рекордного, седьмого консульства. И вместе с Цинной они приговорили Суллу к смерти in absentia [43].
Вот это – чего уж там – и впрямь вероломно!
Однако порадовался своему рекордному, седьмому консульству дядя Юлия Цезаря – Марий – недолго, не более двух недель. По истечении их он ушел в торжествующий запой и живым из него уже не вышел.
Несколько раз увидев пьяные выходки дяди и свинское состояние, до которого допивался этот умный, неуемно честолюбивый и талантливый человек, Гай Юлий на всю жизнь получил отвращение к пьянству и пьяным (Светоний приводит любопытное замечание о Цезаре современника: «Цезарь один из всех берется за государственный переворот трезвым» [44]).
А потом в город вернулся победитель Митридата – Сулла. Сулла Мститель, Сулла Atrox [45]. Именно он впервые в истории Рима нарушил Закон, перейдя с вооруженным войском Священный Рубеж Рима – pomerium. И вся страна превратилась в бойню. Марию поистине посчастливилось умереть до этого, а вот Корнелия Цинну… Его растерзало его же мятежное войско, перешедшее на сторону Суллы.
Так что Цинне, возможно, и не следовало бы с такой легкостью (с цинизмом — да простится наш каламбур!) относиться к священной клятве на Капитолийском холме: ведь именно после того как они с Марием объявили вне закона воюющего в дальних странах Суллу и начали в Риме расправу над его сторонниками, над Тибром разразилась страшная гроза, и молния ударила в самое высокое на Форуме здание – великолепный храм Юпитера «в тысячу колонн». Сгорели до тла и храм, и с ним – почти половина Форума. И все без исключения истолковали это так: не иначе, Сулла у Небесного Старика – в любимцах.
Рим видывал и гражданские войны, и бунты, и политические гонения, но Сулла превзошел всё по изощренности и зловещему артистизму своих расправ: он словно испытывал все самые низменные инстинкты человеческой природы. Два таланта серебром было обещано за каждого убитого «врага римского народа», поименованного в списках, деловито вывешиваемых каждое утро на Форуме: тому, кто умертвит осужденного, он назначил награду за убийство два таланта, даже если раб убьет господина, даже если сын отца. Но самым несправедливым было постановление о том, что гражданской чести лишаются и сыновья, и внуки осужденных, а их имущество подлежит конфискации. Списки составлялись не в одном Риме, но в каждом городе Италии. И не остались незапятнанными убийством ни храм Бога, ни очаг гостеприимца, ни отчий дом. Мужей резали на глазах жен, детей – на глазах матерей [46]. Имущество репрессированных тут же конфисковывалось в пользу Суллы и доносчиков. Римского гражданства лишались также дети проскрибированного и внуки.
