Дома на Эдвард-стрит, хотя и обшарпанные и настоятельно нуждающиеся в ремонте, были построены основательно и имели толстые стены, поэтому Фрэнк, спавший в комнате, соседней со спальней родителей, лишь изредка слышал громкий храп. Не мог он различить и голоса родителей, за исключением только тех случаев, когда отец впадал в ярость и начинал скандалить.

Сегодня в доме было тихо. Наверху, в мансарде, в комнате рядом с кладовкой, где хранилось всякое старье, которое, как считала миссис Суинтон, может когда-нибудь пригодиться, спала Эмили. Фрэнк думал о матери. Как часто он мечтал о том, чтобы заработать огромную сумму или получить большое наследство! Он представлял, как они с матерью будут тратить эти деньги. Мама получит все, что пожелает, – нежная, женственная, она создана для роскоши. Себя же Фрэнк видел модно и дорого одетым важным господином, который много путешествует, посещает различные собрания, общается с интересными людьми и своими выдающимися способностями пробуждает интерес у всех, с кем знакомится. А еще развлекается и тратит деньги направо и налево.

Его размышления прервал грохот. Он прислушался, но больше ничто не нарушало тишину.

«Наверное, что-то упало», – решил он.

Может, отец проснулся и снова начал буянить? Ну что ж, такое случается не впервые. Он уже не раз крушил все вокруг и наводил ужас на мать.

Внезапно Фрэнк сообразил, что грохот раздался вовсе не из спальни родителей, а со стороны ванной, располагавшейся между этажами на лестничной площадке. «Наверно, хлопнула дверь», – подумал он.

Он снова погрузился в мечты, но вскоре почувствовал необъяснимое беспокойство и, встав с кровати, зажег свечу. Желтый свет на мгновение ослепил его, осветив небольшое пространство и оставив углы во мраке.

Фрэнк на цыпочках приблизился к двери. В доме царила тишина, и он после непродолжительного колебания – у него не было желания столкнуться с отцом, если тому зачем-то понадобилось выйти из спальни, – повернул ручку.

Оглядев нижний лестничный пролет, Фрэнк сначала не заметил ничего необычного, но потом увидел, что на ступеньках что-то есть.

Он широко распахнул дверь и бросился вниз.

На лестнице лежала его мать.

Очевидно, она упала, когда выходила из ванной. Свеча, которую она взяла с собой, выпала из подсвечника. С первого взгляда было ясно, что она в глубоком обмороке. Фрэнк поднял ее на руки и понес в свою комнату. Ее голова безвольно лежала у него на плече.

Фрэнк опустил мать на кровать, подошел к умывальному столику и налил воды в стакан. Повернувшись, чтобы идти обратно, он обратил внимание на то, что лицо у матери неестественно бледное. Одна ее рука упала с кровати и висела, едва касаясь пола.

Поддавшись безотчетному порыву, Фрэнк закрыл дверь в свою комнату. Он сам будет ухаживать за мамой, он не станет звать Эмили!

Приподняв голову бедной женщины, он попытался влить ей в рот несколько капель воды, но его усилия не увенчались успехом. Тогда он оставил ее в покое и спросил себя, а не стоит ли вызвать врача.

Что-то заставило Фрэнка послушать ее сердце. Прижавшись ухом к груди матери, он со всей отчетливостью понял, что она мертва…

Почти три часа спустя бледный утренний свет проник в комнату через тонкие шторы, слившись со светом свечи.

Фрэнк, все это время простоявший на коленях возле кровати, встал, выпустил похолодевшие руки матери и попытался сложить их у нее на груди, но не смог, так как ее тело уже успело окоченеть. Он подошел к окну и раздвинул шторы. Утро было ясным и предвещало солнечный день. Он повернулся спиной к окну и оглядел комнату. Его глаза были сухи и горели, как будто под веки насыпали песку.

Несколько секунд он размышлял, затем торопливо оделся и снял со шкафа чемодан, за долгие годы успевший покрыться толстым слоем пыли. Вывалив хранившуюся в нем старую одежду, он сунул туда содержимое ящиков комода, а сверху положил зимнее пальто. Все заняло менее четверти часа.

Закончив, Фрэнк поцеловал мать в холодный лоб.

– Прощай, мамочка, – вслух произнес он.

Его хриплый голос странно прозвучал в тишине комнаты.

Фрэнк подхватил чемодан, покинул спальню, даже не оглянувшись назад, спустился вниз и вышел на пустынную улицу.

На массивной мебели красного дерева стояли огромные вазы с цветами, и лишь инкрустированный письменный стол, занимавший середину комнаты, украшала крохотная вазочка с белыми розовыми бутонами.

То и дело Хельга отрывалась от своей работы и с полуулыбкой поглядывала на цветы, а потом снова склоняла голову к высокой стопке конвертов, которые ей предстояло надписать уверенным и четким почерком, который свидетельствовал о твердости характера. Ее золотистые волосы, заплетенные в толстую косу и уложенные вокруг головы, сверкали в лучах солнца. Одета она была в черное платье с белыми воротником и манжетами. На очаровательном личике отражалась решимость.

Дверь открылась, и Хельга подняла глаза.

– В чем дело, Уильям? – обратилась она к вошедшему лакею.

– Прибыл посыльный от сэра Альфреда, мисс, – ответил тот.

– Он опоздал, – строго проговорила Хельга. – Будь добр, попроси его поторопиться. Сэру Альфреду срочно нужны эти бумаги, – добавила она, протягивая ему большой запечатанный конверт.

Когда лакей ушел, она заперла ящик стола, из которого достала конверт, и для вящей безопасности прицепила ключ к старомодной золотой цепи, свисавшей с широкого черного ремня лакированной кожи, обхватывавшего ее тонкую талию.

Однако надеждам Хельги на уединение так и не суждено было сбыться. В дверь постучали, и она крикнула: «Войдите!» На пороге появилась толстая женщина в ситцевом платье с белым накрахмаленным передником.

– Что-то случилось, миссис Доукинс? – спросила Хельга у той, которая железной рукой заправляла всем на кухне.

– Да, мисс, – ответила кухарка.

Ее недовольно поджатые губы свидетельствовали о том, что на кухне действительно возникли серьезнейшие проблемы.

– Опять судомойка? – обеспокоенно осведомилась Хельга.

– Именно так, – подтвердила миссис Доукинс. – Я больше не желаю мириться с наглостью у себя на кухне. Я не потерплю подобного поведения. Вчера вечером Эллен вернулась в половине одиннадцатого. Когда я заговорила с ней об этом сегодня утром, она сказала, что это меня не касается. – Фыркнув, она продолжила: – Ее нужно уволить, мисс. Простите, что затрудняю вас своими заботами. Признаю, Эллен хорошая работница, но она еще слишком молода. Девушки должны знать свое место, а иначе им здесь нечего делать – таково мое мнение.

– Не понимаю, миссис Доукинс, как такое могло произойти, – успокоительно произнесла Хельга, – если учесть, что вы потратили на нее столько сил. Ведь она начала исправляться и обещала стать хорошей поварихой. Вы согласны дать ей еще один шанс, если я поговорю с ней и она извинится?

– Думаю, это ни к чему не приведет, – ответила миссис Доукинс. – Я уже не раз говорила с ней.

– И все же позвольте мне попробовать, – попросила Хельга. – Я знаю, что требую от вас слишком многого, но вы всегда славились своей добротой. В родной семье девочка была очень несчастна, и, если вы прогоните ее, одному богу известно, что с ней станется. Я с ней серьезно поговорю, и она за все попросит прощения, обещаю вам.

Миссис Доукинс всплеснула руками, и Хельга поняла, что одержала победу.

– Хорошо, мисс, – пробурчала кухарка, – но в последний раз. Объясните ей, что другого шанса у нее не будет.

– О миссис Доукинс, как вы великодушны! – воскликнула Хельга. – Думаю, все дело в том, что вы балуете девушек, и они пользуются вашей добротой.

– Меня это совсем не удивляет, – проворчала миссис Доукинс.

– Во второй половине дня пошлите Эллен ко мне, – сказала Хельга. – Я преподам ей хороший урок.

– Спасибо, мисс, – поблагодарила кухарка и с достоинством зашагала к двери.