Везет же некоторым! Я считаю, что нашему оболтусу здорово повезло! (Два шага вперед, шаг вбок.) А вы как считаете? Повезло вашей подруге? А что! Герка представительный парень! Конечно, молод еще, ветер в голове. Но все от жены зависит, я так считаю…
Но тут оркестр умолк, и троюродный дядя отвел меня на мое место за главным столом. Нина и Гера еще не вернулись. Они обходили гостей, принимая поздравления, а я смотрела на два пустых стула рядом, и у меня на душе было пусто, и хотелось скорей домой. На столах еще было много всякой еды, а официанты уже несли что-то новое.
Одеты они были строго, в черное. Рядом с невестой каждый из них мог сойти за жениха. И лица у некоторых были приятные. Один был немного похож на молодого Ван Гога…
Я хотела уйти незаметно, но мама Нины поймала меня в дверях. И долго еще звучало в моих ушах:
— Ты куда? Еще кофе будет! И мороженое! Еще веселиться будем!..
— Ну, как свадьба?
Мама и папа пьют на кухне чай. Мама сидит лицом ко мне, а папа спиной. Мое место посередине, между ними. Я снимаю свой красный берет и синюю курточку, надеваю домашние тапочки. И мамино лицо и спина папы одинаково ждут моего ответа.
— Прекрасная свадьба, — говорю я. — Замечательная свадьба. Великолепная свадьба. Вы удовлетворены?
— Вполне, — говорит папа.
— Подробности будут? — спрашивает мама.
— Будут, — говорю я и наливаю чай в свою чашку. — Там один официант был здорово похож на молодого Ван Гога.
— А как жених?
— Жених в порядке, — говорю я и бросаю в чай сахар. — И дядя в порядке.
— Какой еще дядя?
— Троюродный… Папа, как ходит шахматный конь?
Они смотрят на меня ожидающе, — что я еще выкину? А я ничего не хочу выкидывать. Просто мне скучно и хочется спать.
— Дорогие родители! — говорю я. — Это была прекрасная, великолепная, замечательная свадьба, но у меня такой свадьбы не будет! Ни за что! Ясно вам?
— Ну, по-моему, у нас еще есть время это обсудить, — говорит мама.
Они остаются в кухне, я ухожу к себе. У меня есть своя комната. Она не совсем моя, потому что здесь стоит общий платяной шкаф и, кроме дивана, на котором я сплю, есть еще кушетка, на которой спят приезжие гостьи. Здесь мой стол, заляпанный тушью, папки с рисунками и плакатами, холст на картоне и холст на подрамнике, бутылки с резиновым клеем, разбавителем — пиненом, ластики, карандаши разной мягкости и кисти. Это мое хозяйство, тут никто, кроме меня, не разберется. Как-то после ремонта маме пришло в голову украсить стены в этой комнате моими рисунками. Это было давно, года три назад. Я еще училась в школе. Теперь из тех старых работ на стене уцелела одна пастель: старуха с маленькими глазками и кривым лицом, в котором нет ни одной правильной черты. Я ее придумала, но она получилась такая живая, как будто я знаю ее тысячу лет. Как будто она наша родственница.
— Недоставало нам только такой родственницы, — сказала мама. Она не хотела вешать ее на стену. — Неужели тебе приятно будет каждый день видеть это лицо? Было бы что-то красивое…
— В уродстве есть своя красота, — сказала я. И вопрос был решен.
На другой день в телефонном разговоре с ее подругой Лерой фигурировал, конечно, мамин вопрос и мой ответ как образец остроумия. А я совсем не собиралась шутить. Неправильные лица больше привлекают меня. В них ярче выражена индивидуальность. А ведь каждый человек не хочет быть в точности похож на другого. В нашем классе учились близнецы, две девочки. Они одевались по-разному и по-разному заплетали косы. Они очень обижались, когда их путали.
Странно, я совсем забыла уже, что была на свадьбе. Я забыла о ней, как забывают плохой кинофильм. Какой-нибудь час пройдет, а ты уже ничего не помнишь. Нет, свадьба — это что-то совсем другое… Вот у моих родителей была свадьба!
Они были студентами и праздновали у себя в общежитии, и на стенах висели плакаты: «Жена да убоится мужа своего» и еще в таком же духе. Они пели песни, и бродили всю ночь по Москве, и встречали рассвет, а утром мама пошла сдавать экзамен, и старик профессор сказал ей: «Голубушка, ясно, как апельсин, что вы ничего не знаете».
— И все равно, — говорит мама, — я была такая счастливая!..
Завтра мне позвонит Нина и спросит:
— Ты почему сбежала?
Придется что-нибудь придумать. Какое-нибудь задание. По шрифтам хотя бы. Не все ли равно? Ведь Нина позвонит не затем, чтобы узнать, почему я сбежала.
— Ну как тебе все? — спросит она. — Как свадьба?
— Экстазно, — скажу я.
— А как тебе мой Гера?
— Он прекрасен, — скажу я. — И его дядя прекрасен.
— Какой дядя?
— Троюродный… Два шага вперед и шаг вбок. Он считает, что оболтусу здорово повезло…
Нет, я ничего не скажу, а она ни о чем не спросит. Прежняя Нина позвонила бы и спросила, а эта не спросит. Снисходительный Гера будет теперь всегда рядом с ней. И в гости ко мне они будут приходить вдвоем, и я буду поить их чаем, и мы будем говорить о медицине и о живописи, и Гера будет снисходительно улыбаться там, где прежняя Нина умирала от смеха, — ведь он не обязан ценить мой юмор. И будет снисходительно разглядывать мои новые работы…
И я вдруг понимаю, что эта свадьба внесет перемены не только в жизнь Нины, но и в мою жизнь. Пусть мы виделись редко, но все же мы были подруги…
Так думаю я, и мне почему-то хочется плакать. У меня такое чувство, как будто Нина уехала в другой город, далеко-далеко от меня…
Если рассмотреть наш курс под микроскопом, как живую клетку, будет видно, что у него два ядра — Компания и Общага. Остальное — Протоплазма.
В Компанию я почему-то не вошла. Может быть, потому, что я не курю, а они все курят. А может быть, просто не каждый человек создан для компании. Мне кажется, я для компании не создана. Мне подходит какой-то другой вид дружбы.
О дружбе лучше всего сказал Экзюпери. Друг — это тот, сказал он, кто имеет на тебя права. Тот, кто может в любое время дня и ночи постучать в твою дверь и сказать: «Ты мне нужен!» Да, именно так сказано у него. Друг — это тот, кому нужен ты.
Такого друга на нашем курсе у меня нет. В Компанию я не вошла. Общага объединяет тех, кто живет в общежитии. Я осталась в Протоплазме, между Компанией и Общагой. У меня со всеми хорошие отношения. Но что такое «хорошие отношения»?
— Леночка, у меня пинен кончился…
— Ты на Матиссе была? А я еще не был…
— Ленка, пошли в буфет…
— Дай рублевку до завтра!..
— Мы в кино, взять на тебя?..
— Красивая работа… Не хочу тебя захваливать, но ты молоток.
А кто из них постучит ко мне в дверь ночью и скажет, что я нужна? Никто не постучит. Почему? Не знаю. Может быть, я сама виновата. Но ведь и у Юльки на курсе никого нет, и у Нины… По-моему, Нина и замуж вышла для того, чтобы кто-то был рядом. Юлька говорит, что сейчас мужа легче найти, чем настоящего друга. По-моему, она права.
Сегодня на лекции по истории искусств Валька Тарасов прислал мне записку: «Какая разница между Шартром и Сартром?» Я ему ответила: «Если вы сепелявите, то никакой». Мы с Валькой соревнуемся в остроумии. Это он тогда переделал Козьму Пруткова: «Вы любите пастель?» — спросили раз ханжу… Валька живет в общежитии. Родом он из Касимова. Есть, оказывается, такой город. До прошлого года я о нем ничего не знала.
— Интересно, на что похож Касимов? — спросила я у Вальки. Это было еще на первом курсе.
Валька посмотрел прищурясь на свой загрунтованный картон, где уже проступали контуры толстой Наты, — в те дни мы писали Нату, — и сказал:
— Касимов похож на Тананариве, — покосился на меня и добавил: — Столицу Мальгашской республики…
Вальке двадцать три года, он уже отслужил в армии. Он зовет меня Детка, потому что однажды высчитал, что когда его призвали в армию, я училась в шестом классе. Это открытие его потрясло.
Валька среднего роста, у него простое, открытое лицо, открытый взгляд. Он хорошо рисует, и главный его конек — графика. Маслом он пишет редко. Говорит, что не по карману. Конечно, ведь он живет на стипендию и еще иногда подрабатывает — оформляет какие-то стенды в праздники…
