Необычайное явление потрясло, но не удивило падре Белизарио, монаха, стоявшего на коленях перед распятием. Он был полностью погружен в молитву и благочестивые размышления, приличествующие предутреннему часу.

Падре Белизарио принадлежал к ордену гусманианов, [3]на вид ему можно было дать лет шестьдесят. Густая белоснежная борода говорила о почтенном возрасте, но глаза, живые и быстрые, под такими же густыми и белыми бровями, выдавали юношеский ум. Его энергия, воля, вера, всегда подкрепленные действиями, привели к тому, что он вел себя внутри ордена независимо, и даже сам Великий магистр, генерал ордена, не решался ставить ему препятствия.

Падре Белизарио посмотрел на пламя, охватившее Христа, и подумал, что его собственные предсказания насчет рокового, переломного 1989 года начинают сбываться. Стоя на скамье, коленопреклоненный, он еще более сосредоточил свои мысли на молитве и принялся читать тридцать первый псалом — помогающий обладателям некоей волшебной тайны, которые опасаются, что она будет раскрыта.

— Beati quorum remissae sunt iniquitates… [4]

Он снова посмотрел на распятие и пришел в ужас. Огонь охватил все лицо Христа, но черты его изменились — теперь он походил на молодого Джакомо Риччи…

Юноша вернулся в свою комнату с бутылкой виски. Увидев свечу, зажженную Яирамом, он поспешно задул ее.

В то же мгновение погасло и пламя на распятии падре Белизарио. На кресте и на самом Распятом, чье лицо вновь стало прежним, не осталось никаких следов огня.

Джакомо сделал резкий выговор другу:

— Эти свечи можно зажигать только второго ноября, в День поминовения усопших.

— Почему?

— Они освещают души покойных. Зажечь свечу с другой целью значит обратить в пепел чью-то душу. И есть только одно место, где души сгорают. Знаешь, откуда эти свечи? Их делают на фабрике в Турине, в обществе под названием «Братство Смерти».

Тем временем Джакомо щедро плеснул виски в огромные бокалы.

— Джакомо, ты и в самом деле любишь выпить?

— Нет, вовсе не люблю. Просто учусь управлять пороками.

Они выпили и скривились — напиток оказался слишком крепким. Яирам спросил:

— И к женщинам отношение такое же, как к выпивке, верно?

— А что, разве ты относишься к ним иначе?

— Я не восхищаюсь ими и не презираю, вот и все.

— Однако ты все еще девственник, признайся, — сказал Джакомо, дружески хлопнув его по плечу. — Первое января — день откровенных разговоров и откровенных предложений.

— Просто я еще не встретил ту, которая мне нужна, — согласился Яирам без всякого смущения. — А ты, должно быть, уже спишь с Анной?

Джакомо ответил неопределенной улыбкой.

— Но ведь это же твоя девушка, твоя невеста.

— Спал, конечно. Чтобы научиться, как это делать. В сексе она разбирается весьма неплохо. Во всяком случае, намного лучше нас с тобой. — Джакомо снова наполнил стаканы, а потом ткнул пальцем в грудь Яирама: — А ты, прикидывающийся простачком, что у тебя с Анной?

— Ничего, и ты это хорошо знаешь, потому что веришь мне.

— Согласен, верю.

— Могу признаться тебе кое в чем?

— Я же сказал, что сегодня день откровенных разговоров. Ну так что?

Виски делало свое дело. У них уже заплетались языки.

— Если б не ты, Анна была бы моей.

— Ты так уверен, Винчипане?

— Такие вещи обычно понимаешь. Более того, чувствуешь, дорогой Риччи.

Джакомо закружил по комнате в танце, делая широкие круги, пошатываясь и держа бокал, словно даму.

— Дорогу завоевателю! Тому, кто покоряет женские сердца, но при этом предусмотрительно остается девственником.

Они расхохотались и принялись шутливо обмениваться тумаками, опрокидывая вещи. И тут им пришло в голову помериться силами в фехтовании. Джакомо взял меч, Яирам — ятаган, но после нескольких неловких ударов они оставили оружие и, ошалевшие, свалились на постель Джакомо.

Наконец, придя в себя и переведя дыхание, Джакомо предложил:

— Откровение за откровение. Я тоже хочу сделать тебе одно признание: я думаю бросить ее.

— Кого?

— Анну.

— Отчего же вдруг?

— Так. Обнаружил, что прекрасно могу без нее обойтись.

— Я думал, ты влюблен в нее.

— Я тоже так думал. Так что мужайся. Если она тебе подходит — вперед. Поле свободно.

— И не подумаю даже.

— Еще бы, ты же понимаешь, что после меня у тебя нет никаких надежд.

— Оставляю вас наедине с вашими иллюзиями, маэстро.

Тем временем падре Белизарио после долгого размышления решил действовать. Он направился по коридору к кельям, где жили монахи, избравшие полнейшее уединение от мира и даже от других монахов, предпочтя общаться исключительно и непосредственно с Богом.

Падре Белизарио не свернул в коридор к отшельникам, а подошел к старинной двери, укрепленной металлическими стяжками, с тяжелым запором, и остановился в раздумье, словно решение открыть ее стоило немалого. За этой старинной дверью, за огромными, ржавыми, но еще очень прочными петлями, была постыдная и страшная реальность, которую следовало оберегать в строжайшем секрете.

Сколько времени… сколько лет не переступал он этот порог? Белизарио вставил ключ в замочную скважину, отпер дверь и принялся спускаться по каменным ступеням. С тех пор, как их сложили, по этому пути ходили немногие. По меньшей мере лет тридцать назад — это он помнил, — он впервые спустился сюда вместе с демонологом Феличино, монахом того же монастыря. Феличино все считали «немного странным», чтобы не сказать хуже. С того дня у Белизарио сохранилось незабываемое, совершенно необычайное ощущение: когда он идет по этим темным ступеням, дорогу ему освещают только собственные глаза. Это повторилось и сейчас.

Лестница привела монаха в обширную крипту, где находилась некогда братская могила, опустошенная более века назад. Теперь ряды локул — погребальных камер — от пола до потолка пустовали, и тут была лишь одна каменная могила — гробница брата Феличино. В стене напротив виднелась дверца, настолько невысокая, что проникнуть в нее можно было лишь на четвереньках. Она тоже была очень древней, четырнадцатого века.

Старый монах опустил голову и, не перекрестившись, произнес загадочное заклинание:

— Агарот, Афомидис, Азугир. Паатия Ураб Кондиан. Лакакрон. Фондон. Алумарес. Бургасис, вемат Леребани.

Затем он открыл невысокую дверцу, опустился на колени и прополз внутрь.

Помещение, где он оказался, представляло собой нечто вроде большого каменного мешка без единого окна. Непонятно откуда струился неяркий голубоватый свет. В центре большое белое полотнище, на котором выделялся крупный ярко-красный крест, укрывало что-то вроде огромного круглого ящика, занимавшего почти все пространство.

Падре Белизарио приподнял покрывало и, убедившись, что все в порядке, облегченно вздохнул. Тот, кого он искал, был на месте. Значит, не сбежал.

Это была большая круглая клетка, почти не отличавшаяся от вольера, но кое-что придавало ей совершенно необычный вид.

Пол в клетке представлял собой круглый лабиринт, очень похожий на тот, что высечен на одной из колонн собора в Лукке. Отдельные проходы — коридоры лабиринта — были перекрыты множеством железных перегородок, поднимавшихся до самого верха клетки. И нигде не было видно выхода.

Дьявол никак не выдал, что заметил присутствие монаха. Совсем крохотный — не больше вороны, — он медленно двигался по замкнутому лабиринту. На нем был серый плащ с поднятым капюшоном, скрывавшим лицо.

После того как один мрачный и загадочный случай лишил его памяти, некое колдовство сделало дьявола Азугира именно таким.

Так говорил монах Феличино, демонолог. При жизни он был сторожем маленького серого существа, томящегося в лабиринте уже много веков. А потом эта страшная обязанность перешла к молодому монаху, проводившему старого Феличино в подземный скит.