Сергей Рахманинов

ОСТРОВ МЕРТВЫХ

(переложение А. Бориани)

Пианистка Элиза Делла Валле

___________________

Вольфганг Амадей Моцарт

Реквием оп. 626

«Бастонь, 13 марта 1989.

Дорогой синьор Долг и Строгость!

Признаюсь, что, сев писать тебе, я пришел в волнение — это все равно что сочинять первое письмо своей невесте. У меня никогда не было невесты (ох-ох), и даже среди моих бесчисленных девушек не оказалось ни одной, которая была бы достойна моего послания. Представляю, как сложно выстроить в определенном порядке все фразы, дабы избежать их столпотворения возле узкого отверстия в песочных часах. И если это случится — а именно так и происходит, конечно, если движущая пером любовь сильна и безгранична, — отверстие это пропустит только два вещих слова: люблю тебя.

И хотя ты не моя невеста, задача моя все равно остается сложной, потому что мне не хочется ограничиваться сухим протокольным отчетом о путешествии. Мне важно — в первую очередь, сказал бы я — сообщить тебе о тех переживаниях, впечатлениях, ощущениях, какие я испытал за время поездки. В некотором смысле эта дорога оказалась для меня дорогой воспоминаний.

Да, дорогой Джакомо, ты ведь знаешь, что я несколько лет прожил в Бельгии. В Брюсселе, это верно, но воздух тут, в Арденнах, примерно такой же, как и во всей стране. Воздух затхлости и спокойствия, что-то среднее между сонливостью и равнодушием: сонливость порождается отсутствием нового, а равнодушие — враждебностью ко всему новому. Здесь тебе оставалось бы только мечтать о лиге обиженных; самое большее, что можно здесь организовать, — это лига удовлетворенных немногим.

Постараюсь сразу же, в начале письма, покончить с личными делами. В Брюсселе я виделся с отцом и его теперешней женщиной. По сравнению с ней мама — само солнце. Отец, по-моему, сильно постарел, зато у него вскоре появится еще один сын. У меня будет, таким образом, сводный брат, но мое (как и твое) положение единственного сына от этого не изменится. Я вновь увидел площадь Гранд-Плас (красивую, хотя и небольшую) и пообедал в итальянском ресторане, что на углу. Прошел и по улице, где на некоторых зданиях сохранился декор в стиле модерн. Пришлось сказать отцу о цели моей поездки, но в самых общих чертах, и он остался доволен, полагая, что речь идет о какой-то научной работе для университета. Ça suffit. [12]

Бастонь — городок весьма скромных размеров. Очень напоминает Лилль (знаю, что ты там был) приглушенными, матовыми красками домов, словно подернутыми серым налетом.

Разрушения, нанесенные жестокими боями в декабре 44-го, были исправлены, при этом старый город остался без изменений, и от войны тут, по сути, не сохранилось никаких видимых следов. Как и воспоминаний: молодые ничего о ней не знают и не хотят знать, пожилые были тогда еще слишком молоды, почти что детьми, а старики, что еще живы, безнадежно путают времена, имена и места, выдавая свой бред за реальные факты. Представляешь: вчера вечером в одной guinguette, [13]пропахшей анисом, солидный господин лет восьмидесяти клялся головой своей жены (покойной), что Арденны были завоеваны в мае 40-го года (что верно) немцами, которые пересекли Мозер и разгромили французскую армию. А в 44-м, наоборот (мне ли не знать, сказал он, у меня ведь в Бастони была булочная), войска союзников перешли границу совершенно спокойно, без малейших проблем. Понимаешь? По его мнению, никакой осады Бастони немцами с 19 по 26 декабря просто не было. Выходит, в то Рождество он был слеп, как крот? Иначе как он мог забыть такое?

Так или иначе, в тот же вечер другой старик, пьяный, а может, и нет, подозвал меня к своему столику и шепнул на ухо, что именно тогда, в декабре, Господь пожелал выказать Свое недовольство воюющими и прислал легион архангелов (но ведь и Люцифер с гордостью говорит: „Имя мне легион!“) на поле битвы, недалеко от Бастони. И по словам старика, знаки небесного вмешательства видны там и поныне. Хотите убедиться сами? Поезжайте в сыроварню, что принадлежит семье Маак. Выкладываю тебе сразу все, что слышал.

На этом я закрываю тему местных жителей. Что еще прибавить? Да здравствует итальянская провинция! Здесь не любят приезжих, кивают на них друг другу и относятся с нескрываемым подозрением, если не с враждебностью. Молодые люди, похоже, более открыты, но их тут очень мало.

Рядом с главной площадью я нашел гостиницу, где и расположил свой главный штаб. Тут есть одна очень милая горничная: позволяет приласкать себя (но не более того), а взамен требует, чтобы я рассказывал ей сплетни о кинозвездах. Представляешь?!

Я осознал стратегическое значение Бастони. Через город проходят две большие дороги: из Люксембурга на Брюссель и на Льеж. Он также находится в центре важного для Южных Арденн перекрестка (поскольку география никогда не была твоим сильным местом, напомню, что существуют еще Северные Арденны, которые тянутся до Аргонн и принадлежат Франции). Не буду утомлять тебя названиями городков, куда ведут дороги из Бастони. Но одно из них ты должен знать, потому что именно этот город нас интересует, — Нешато.

Я понял, почему описываю свою поездку так подробно. Я всегда мечтал путешествовать следующим образом: приезжать в сопровождении образованного и верного слуги (мажордома, секретаря) в знаменитые города и прочие места и спокойно располагаться в самом роскошном номере лучшей гостиницы. Потом, не покидая гостиницы — ну разве только чтобы заглянуть в бар с богатой картой вин, — велеть слуге осмотреть вместо меня все природные и рукотворные красоты, приносящие счастье туристам и деньги туристическим агентствам, а потом рассказать мне — да, именно рассказать — про все самое интересное. Его рассказы позволят мне произнести сакраментальную фразу: „Ну да, я тоже там был“. От сообразительности слуги зависит также, будет ли у меня в достатке вещественных доказательств — фотографий и слайдов.

Из-за лирических отступлений ты, однако, останешься без подробного описания пейзажа. Скажу только главное: в этих краях много лесов, пастбищ, вересковых пустошей и невысоких гор, и еще тут протекает Мозер. Больше добавить, пожалуй, нечего. Думаю, ты и сам поймешь, что подобная местность не слишком благоприятна для сельского хозяйства: плуги, тракторы и прочая техника (за исключением немецких танков, да и то пока им хватало бензина) на таких землях бессильны. От сельского хозяйства можно плавно перейти к моей вылазке: как опытный рассказчик, я специально приберег ее на самый конец.

Сыроварня семьи Маак — ближе к Нешато, чем к Бастони, — находится как раз в Плэн-де-Пастер, и она единственная на всю округу. Последний из Мааков, оставшийся в живых, покинул ее несколько лет назад, и потому она выглядит пустой и мрачной. Но не так уж она и стара, между прочим, — построена в 1947 году на земле, принадлежащей государству. Это два здания: одно — низкое и продолговатое, к нему пристроено под углом другое, повыше, где находятся сеновал и конюшня. Земля вокруг не поделена на участки, это огромная, голая и пыльная пустошь, если не сказать пустыня.

Одно меня здесь особенно поразило — полное отсутствие деревьев. Пожалуй, тут надо кое-что пояснить. Сыроварня была построена между двумя огромными дубами, от которых остались только пни, деревья были срублены на уровне земли. Мало того, до строительства сыроварни тут, видимо, повсюду были заросли вереска или даже редкий лес: если разворошить листву и копнуть землю в разных местах, как сделал я, то довольно часто попадаются пни — намного меньше, чем оставшиеся от дуба, но спиленные электрическими пилами.

Перечисляю все эти детали, потому что это действительно важно.

Я побывал в Нешато, городке еще меньше Бастони. Там один молодой фотограф проникся ко мне симпатией и позволил полистать старые альбомы фотографий, сделанных его отцом. Я смотрел просто из любопытства и вдруг обнаружил в них то, что даже не искал специально, а лишь надеялся найти. На фотографии, сделанной в 1943 году, изображена большая группа участников летнего пикника в Плэн-де-Пастер. Они позируют фотографу, стоя между двумя огромными дубами (да, именно теми), в том самом месте, где потом построили сыроварню Мааков. Вокруг видно множество деревьев, — думаю, это тополя. Во всяком случае негустой лес. Я попросил сделать фотокопию этого снимка.

Потом, опять же в Нешато, я повидался с последним представителем рода Мааков — Огюстом, живущим у своих родственников. На вид ему лет шестьдесят (а на самом деле пятьдесят), лицо болезненное, заросшее щетиной, остановившийся, слегка ошарашенный взгляд, — словом, он похож на слабоумного, но все же это не так. Поначалу он подумал, будто я хочу купить у него сыроварню, и был расположен поговорить, а когда понял, что ошибся, захотел прогнать меня. Тогда я вложил ему в руку стофранковую бумажку, и он успокоился. Мы разговаривали в небольшой, скромной и хорошо натопленной комнате (тут ведь еще довольно холодно). Вот самое главное.

— Господин Маак, почему вы оставили вашу сыроварню?

— Раз не будете покупать, так и быть, скажу почему. — И далее мрачным тоном: — Это проклятая земля. Вы же знаете, когда речь идет о замужестве, женщины обычно не придираются к мелочам. И все же ни одна не захотела выйти за меня замуж и отправиться жить в сыроварню. Вот почему я остался без жены.

— Из-за этой проклятой земли?

Широкий утвердительный жест.

— Конечно. Когда после войны надо было строить сыроварню, мне было девять лет, но я навсегда запомнил, что говорил мой дед моему отцу: „Брось, эта земля прóклятая, людям не обработать ее“. А мой отец: „Нет, — говорит, — молчи и не каркай! Город дает нам землю за такую цену, что, считай, дарит, да еще оплачивает строительство дома: половину дают сразу, а вторую — частями. Это Господь возмещает нам все!“ — „А со второй половины нам проценты не полагаются?“ — съехидничала эта старая язва, мой дед.

— А что вы делали раньше?

— Батрачили. Недалеко от Брюсселя. У нас ничего не было и даже от этого следа не осталось.

— Почему ваш дед был против нового дела?

— Он говорил, что все труды будут совершенно напрасны. Земля, мол, тут слишком скупая. Уже потом мы поняли, как он был прав. Нас было всего десять или одиннадцать человек, считая всех — мужчин, женщин и детей, и мы все работали. Сколько мы всего сажали! А собирали какие-то крохи. Годами и годами мы остервенело трудились, сами сделались упрямее земли, пытаясь приручить ее, шли на хитрости, сеяли разное — пшеницу, кукурузу, рожь, свеклу. Мы трудились из последних сил, пока могли, пока были рабочие руки, мы прямо-таки боролись с этой неблагодарной землей, а потом бросили.

— Может быть, земля была плохой из-за множества деревьев?

— Нет. Если земля хорошая, то это всегда видно. Что касается деревьев, и тех двух дубов тоже, так мы их спилили потому, что они совсем засохли. А другие просто выкорчевали, вот и все. — Он явно что-то припоминал. — Вы ведь не знаете, что было тогда в Плэн-де-Пастер. Несколько квадратных километров, где деревья были расщеплены, искорежены, примяты, как травинки…

— Война прошла тут дважды.

— Война — это же не пресс, способный раздавить и расплющить целый лес. Такое может сотворить только Господь. Один гнев Божий способен раскатать танки, словно блины. Это были американцы, и я их тоже видел, в сорок пятом, когда растаял снег, а он до метра доходил. Война тут, в Арденнах, закончилась, и тогда март был, ну да, как сейчас. Мне было лет шесть-семь, и мы с приятелями отправились в Плэн-де-Пастер. Хотя родители не пускали нас, опасаясь, что подорвемся на минах или неразорвавшихся бомбах, мы все равно пошли искать на поле боя что-нибудь, с чем можно поиграть. А когда увидели эти танки, раздавленные, как и деревья вокруг, то испугались и убежали, бросив все. — Он закрыл лицо руками. — В тот день я точно заглянул в ад.

— Вы верующий, господин Маак?

Тот задумался, прежде чем ответить:

— Теперь и не знаю, после того что случилось с моей семьей.

— А что случилось?

— Все умерли, взрослые и дети, старые и молодые, и никто из них не умер своей смертью, в постели. Это было какое-то истребление — вот что случилось. Я хочу сказать, что все либо погибали в пожаре, или кончали с собой. Сначала женщины — словно мор какой-то унес их в короткий срок. Потом все остальные. Последним был мой младший брат — он упал в сено и задохнулся. Тогда я и бросил эту проклятую сыроварню. Проклятую, как и вся та земля.

— Проклятая, но почему?

— У моего деда было тому объяснение. Он единственный из нас, кто умел читать и писать. И он говорил, что в конце тысяча шестисотого года в Плэн-де-Пастер была церковь… Ее разрушили во время войны, которую вели французский Король-Солнце и король Англии. Понятно, откуда проклятие?

Как прикажешь относиться к этому рассказу?

Под конец Огюст Маак заплакал. Успокоить его прибежала кузина, которая, провожая меня, негромко пояснила, повертев пальцем у виска, что нечего удивляться его россказням, ведь у старика давно уже не в порядке с головой. Я бы охотно написал тебе побольше об этих неестественных смертях — этакая фламандская сага, — но боюсь слишком далеко отойти от главной темы.

Посмотрим, что скажет Борги. Да! Не ходи к нему до моего приезда, ведь я привезу снимок сорок третьего года и другие, которые сам сделал.

Знаешь, мне только что пришла в голову одна идея. Почему бы нам с тобой не купить сыроварню Маака или, как я уже называю ее в мыслях, „Два дуба“? Ты мог бы устроить там отделение своей лиги, или мы поселились бы там вместе, проверив тем самым нашу устойчивость к соблазну самоубийства. Огюст, конечно, уступит ее нам за небольшие деньги. Давай подумаем?

Ты уже побывал на танцах в моем студенческом кружке, где играл мой оркестр? Мне так и кажется, будто я слышу твой ответ — посыпаешь меня к черту.

Прежде чем отправиться в обратный путь, хочу еще побывать в Эрезе, в нескольких километрах от Вериса. Я узнал, что в тех краях находятся самые крупные в Европе мегалитические памятники. Там стоят рядом три менгира (самый высокий — больше двух метров) и один дольмен, наполовину засыпанный землей, в котором нашли кости животных и людей. Похоже, все это было построено где-то между 3000 и 2500 годами до нашей эры, может быть, для того, чтобы наблюдать за семью звездами какого-то созвездия, и затем (я так думаю), чтобы направлять с земли траекторию космического аппарата эпохи мегалита. И тот при падении уничтожил лес и танки (но почему в сорок четвертом?). Будь это крупный метеорит, получился бы огромный кратер. Но лучше не делать слишком много предположений и придерживаться разъяснений Борги.

Что касается Ливонии, то она, мне кажется, во всех отношениях очень далека от Арденн.

Наконец вот тебе еще один любопытный эпизод. Возле церкви в Нешато дети затеяли какую-то странную возню, вроде нашей игры в четыре угла, но послушай, что за песенку они пели! Я просто застыл на месте от удивления.

Твой канделябр с девятью ветвями, Джакомо, — я тотчас вспомнил о нем.

До скорой встречи.

С твоего позволения, обнимаю тебя.

Яирам».