— Кроме антиквара Музиани, кто еще видел этот рисунок?

— Яирам.

— А еще? Борги, падре Белизарио?

— Нет, им я только рассказывал о нем.

Тем временем Гельмут рассматривал даты, обозначенные на обороте рисунка, но видно было, что и они нисколько не волнуют его. А с другой стороны, как он отнесся к рассказу Джакомо о цепи необычайных событий? Он сохранил невозмутимость, не удивился, не задал никаких вопросов.

— Гельмут, по-твоему, есть какая-нибудь связь между исчезновением храма на рисунке и появлением названия на карте?

— Ты полагаешь, это имеет отношение к убийству Анны?

— Возможно. Но почему ты всегда отвечаешь вопросами?

Гельмут улыбнулся. Его лицо, невероятно гладкое, покрылось сетью тончайших морщинок.

— Необъяснимые вещи — это как выдержанное веками коллекционное вино. Их следует смаковать, не торопясь. — Они вышли из гостиной. — Когда навестишь меня в Штутгарте, постараюсь раздобыть тебе бутылку такого вина.

— Не знаю, приеду ли я в Германию. Хотелось бы, но…

— Да конечно приедешь. В Арденнском сражении принимали участие и немцы, не так ли? Ты ведь не можешь заниматься серьезным историческим расследованием, исключив одну из сторон.

— Не знаю, стану ли вообще заниматься этим. Не уверен. Мне бы хотелось, чтобы ты поговорил с Борги и дал мне серьезный совет. Я очень на него рассчитываю.

Гельмут возразил чересчур бурно:

— Не хочу встречаться с ним.

— Почему?

— Думаю, и ему это не доставило бы удовольствия, — сказал Гельмут, сделавшись вдруг совершенно спокойным.

— А чем ты сейчас занят? Преподаешь?

Гельмут покачал головой:

— Руковожу исследовательским центром «Фонда фон Зайте». Туда и приглашаю тебя. Вот увидишь, тебе это пойдет на пользу. Получишь бесценный опыт.

Они вошли в комнату Джакомо.

Гельмут осмотрелся и жестом выразил одобрение.

— Все как два года назад. Стараешься выглядеть взрослым, Джакомо… Понятно, что для тебя это важно. Но мне почему-то кажется, что ты так и остался прежним мальчишкой.

Он подошел к византийской Мадонне и перекрестился. Джакомо сделал то же.

— Говоришь, будто приближаешься к вере? — спросил Гельмут.

— Это трудная дорога, но, наверное, единственная, по которой стоит идти.

— Веру нельзя завоевать раз и навсегда. Надо сражаться за нее ежедневно. И к тому же ее так легко снова утратить… Особенно когда уверен, что крепко удерживаешь свое приобретение. — Гельмут остановился возле канделябра с девятью ветвями, любуясь им. — А этого прежде не было.

— Девять рыцарей, — улыбнулся Джакомо.

Но Гельмут не улыбался. Этот предмет, казалось, произвел на него сильнейшее впечатление. И больше всего лица рыцарей — они, словно магнит, притягивали его внимание. Глаза Гельмута сделались прозрачней озерной воды.

— Откуда у тебя это?

— Отец принес, — просто ответил Джакомо. — Видимо, не знал, куда деть.

Гельмут задумчиво молчал. Наконец тихо произнес:

— А знаешь, кто эти девять рыцарей?

— Думаю, крестоносцы.

Гельмут утвердительно кивнул:

— Монахи-воители. Посмотри на них внимательно: не кажется ли и тебе тоже, что они вот-вот оживут? — Он взглянул на часы. — А в этом музее найдется еще одна кровать? Пусть даже антикварная, неважно, главное, чтобы кровать.

Джакомо повел Гельмута на верхний этаж, где находились комнаты для гостей.

Пока они шли, молодой человек вспомнил осень 1986 года. Гельмут тогда приехал в Болонью читать лекции по немецкому языку в Институте Томаса Манна. Это был умный и деятельный преподаватель, поразительно искусно завладевавший вниманием аудитории, которая состояла в основном из молодых людей восемнадцати — двадцати лет.

Как и многие другие, Джакомо записался на этот курс: его привлекла моментально приобретенная известность доктора Вайзе. Вскоре из любимого ученика он превратился в друга Гельмута. И по правде говоря, именно этого и хотелось блестящему, амбициозному, привыкшему к первенству во всем студенту, тем более когда он понял, что преподаватель наделен какими-то необычными способностями. Разница в возрасте ощущалась, но, похоже, только укрепляла их дружбу. К сожалению, эти отношения, столь плодотворные и многообещающие для Джакомо, длились всего несколько месяцев.

Однажды — дело было весной 1987 года, учебный год еще не окончился — Гельмут просто исчез. Уехал, почти ни с кем не попрощавшись. Он покинул Болонью и, видимо, вернулся в Германию. Тут же о нем пошли нехорошие слухи, поползли всяческие сплетни, которые ранили Джакомо до глубины души.

Джакомо отвел Гельмута в просторную и холодную комнату, и тот сразу же лег в постель. Поначалу он лежал закрыв глаза, потом открыл их: похоже, его внимание привлек цветочный узор на потолке. Наконец, сделав над собой усилие, он медленно заговорил:

— Джакомо, я вернулся сюда как друг, и ты встретил меня как друга.

— Прошу тебя, не нужно благодарностей.

— Хорошо, — ответил Гельмут, по-прежнему глядя в потолок. — Но все же мне надо тебе кое-что объяснить.

— Как хочешь. Мне кажется, будто мы расстались только вчера.

— Я уехал в мае, правильно?

— Да, и я опасался, что как-нибудь нечаянно обидел тебя.

— Мне известно, что здесь говорили на мой счет. Будто я украл деньги института.

— Я никогда не верил этому.

— Но тем не менее это правда. — Джакомо никак не реагировал. Гельмут продолжал: — Мне нужны были деньги, и я взял их с намерением вернуть прежде, чем администрация заметит пропажу. Но ничего не вышло, мне пришлось скрыться. Все же я твердо решил вернуть взятое.

— И вернул?

Гельмут сделал утвердительный жест.

— Институт решил отнестись к этому как к временному заимствованию, а кроме того, ему хотелось избежать скандала. Поэтому на меня не заявили в полицию.

Джакомо оценил это признание по достоинству. Оно проливало свет на то, что оставалось неясным, и доказывало, что его вновь обретенный учитель и друг тоже может по-человечески ошибаться.

Следующие несколько дней — Гельмут говорил, что приехал в Болонью исключительно ради встречи с Джакомо, — они провели вместе, и молодой человек отложил все прочие дела.

Падре Белизарио встречался с Гельмутом и долго разговаривал с ним наедине, пока шло заседание руководящего совета лиги.

Разговор касался духовных тем — так Гельмут в общих словах обозначил суть своей беседы с монахом. Но у Джакомо осталось ощущение, будто они уже были знакомы ранее, — ощущение скорее неприятное. До того молодой человек думал, что судьба подарила ему сразу двух духовных руководителей. Оба питали к нему отцовскую любовь и осеняли покровительством, удачно дополняя друг друга.

Члены лиги устроили в честь иностранного гостя выступление импровизированного хора в дворике скита. Пение оказалось неожиданно красивым.

Естественно, Джакомо поспешил познакомить с Гельмутом и Яирама. Ближе к вечеру оба — юноша и его наставник — отправились туда, где Яирам играл на пианино в составе небольшого ансамбля: электрогитара, кларнет и ударник. Все исполнители были однокурсниками. Танцевальный зал пустовал, и четверо молодых музыкантов-любителей разучивали какие-то современные джазовые партии. Но задача была отнюдь не из простых и явно превосходила амбиции музыкантов, которым предстояло играть танцевальную музыку в субботу и воскресенье для студенческого кружка, — разумеется, безвозмездно. Яирам на этот раз согласился, так как ему доставляло удовольствие выступать вместе с друзьями. Но он наотрез отказывался играть в ансамбле постоянно.

Пока Гельмут молчаливо внимал музыке, Джакомо обменялся с Яирамом несколькими саркастическими репликами по поводу наспех собранного оркестрика. Потом все трое отправились ужинать в тратторию в центре города. Джакомо старался, наверное даже слишком, создать дружеский треугольник. Но, вопреки ожиданиям, результат получился обратный. Укрывшись за стеной формальной вежливости, Гельмут и Яирам не сделали ни одного жеста, не произнесли ни единого слова, чтобы развеять сдержанность, за которой таилась неприязнь, если не враждебность. Так и тянулся этот бесконечный ужин. Даже вино, в изобилии предложенное Джакомо, не сняло неловкость. Иногда Гельмут и Яирам встречались взглядами, но тотчас отводили глаза.