Наполеону пришлось, однако, и на себе испытать действие обоюдоострого оружия блокады. Нехватка сырья и колониальных товаров, эквивалентная замена которым еще не была найдена (еще только велись опыты по производству свекловичного сахара), повергла континент в бедственное положение, сходное с кризисом, поразившим Британские острова, где перепроизводство товаров грозило обернуться безработицей и инфляцией. Французская промышленность после введения Джефферсоном торгового эмбарго лишилась американского хлопка. Мануфактурам приходилось довольствоваться хлопком из Неаполя и Леванта, но и его недоставало. Рост цен на шерстяные и льняные ткани пополнил армию недовольных производителей армией недовольных потребителей. Импорт сахара-сырца упал с двадцати пяти миллионов килограммов в 1807 году до двух миллионов в 1808-м. Цена на кофе росла с каждым днем. «Колониальные товары дорожают так стремительно, — писал 1 июня 1808 года министр внутренних дел Крете, — что непонятно, кто еще в состоянии покупать бразильский хлопок по 11–12, сахар по 5–6 и кофе по 8 франков за фунт. Впрочем, колоссальная прибыль, которую сулит перепродажа этих товаров, завораживает все классы и сословия». В равной степени пострадал и европейский экспорт. Наряду с промышленниками и потребителями ущерб понесли судовладельцы и фермеры. Разве континент не поставлял в Англию зерно, плодоовощные культуры, шерсть и древесину, не говоря уже о вине? Перепроизводство спиртных напитков в 1809 году всерьез взволновало торговую палату Бордо. Крестьян раздражала невозможность экспортировать излишки более чем обильного урожая зерновых в 1808 году. Наполеон вынужден был наконец пойти на смягчение режима блокады, поскольку сокращение поступлений от таможенных сборов лишало его важного источника доходов как раз в тот момент, когда война в Испании превратилась в убыточную. Первый шаг в этом направлении сделала Англия, введя лицензионный режим для импорта спиртных напитков французского производства, а также других товаров, перечень которых был установлен 19 июля 1808 года. Эта инициатива нашла отклику Наполеона, о чем Крете и проинформировал префектов в циркуляре от 14 апреля 1809 года: «Его величество, дабы способствовать дозволенному отныне экспорту зерна, спиртного, сухофруктов, конфитюров и овощей, решил предоставить судам лицензии на перевозку этих грузов». Таким образом, неудавшаяся блокада, от которой выигрывали лишь контрабандисты, вовлекла в ряды последних и самого Наполеона: он торговал с Англией напрямую, союзники же, вассальные и нейтральные государства делать этого не могли. Поскольку Франция была завалена колониальными товарами, в которых так нуждались другие европейские страны, именно она, а не Англия стала поставлять их контрабандным путем. Словом, к монополии, предоставленной Наполеоном французской промышленности на европейском рынке, прибавилась и монополия на торговлю колониальными товарами. Этот коммерческий шовинизм нашел отражение в декретах 1810 года, ознаменовавших собой пересмотр концепции блокады.

Первый этап: на основании декрета от 3 июля «лицензии выдавались лишь французским судам»; он разрешал также «экспорт всех не запрещенных к вывозу мануфактурных товаров и сельскохозяйственных продуктов французского производства», то есть спиртного и зерновых. Следующий декрет, изданный 25 июля в Сен-Клу, наделял Наполеона неограниченным правом контроля над всей морской торговлей Империи. «Начиная с 1 августа, — постановил император, — судно сможет покинуть наши порты лишь при наличии собственноручно подписанной нами лицензии». Последняя санкционировала ввоз во Францию всех необходимых ей товаров и их последующую реализацию на континенте французской торговлей, но уже без посреднической помощи. Наконец, декрет, подписанный 5 августа в Трианоне, устанавливал таможенные пошлины на колониальные товары: 800 франков за центнер американского хлопка, 400 франков — за центнер ближневосточного и столько же за кофе. Непомерно высокие пошлины рассчитывались таким образом, чтобы потребитель платил за товар как за контрабандный; разница же поступала не в карман контрабандиста, а в государственную казну.

Оставалось претворить декрет в жизнь. В государствах, входивших в сферу французского влияния, сделать это было нетрудно. И тем не менее даже баварский король, выражая мнение недовольных, позволил себе написать Наполеону, что друзья Франции оказались едва ли не в худшем положении, чем враги.

С целью положить конец выражениям протеста накануне распродажи запасов колониальных товаров по новым тарифам Наполеон приказал провести во Франкфурте, «заваленном английскими и колониальными товарами», немедленную конфискацию. Операция была проведена таможенниками Меянса и солдатами двух пехотных полков под командованием Фриана и принесла казне около десяти миллионов франков. Точку в этой «переоценке ценностей» поставил декрет, подписанный 19 октября в Фонтенбло. Он оговаривал еще более жесткие таможенные барьеры, окончательно лишавшие Европу права торговать колониальными товарами, избавляя таким образом Францию от потенциальных конкурентов. Сжигание товаров 17, 20, 23 и 27 ноября потрясло Франкфурт, чья торговля так и не смогла оправиться от этого удара. Недовольство охватило всю Германию. Оно усугубилось тем, что вмешательство в конфликт деловых кругов вызвало панику в торговой и банковской сферах.

Сложившийся порядок вещей явился результатом кризиса 1810 года, достигшего своего апогея к моменту рождения римского короля. На смену ажиотажу с ассигнатами пришла спекуляция колониальными товарами, оживившаяся после принятия Берлинского декрета. Зато декреты, принятые в 1810 году, воздвигли перед ней непреодолимые препятствия. Оказалось, что немецким, швейцарским и голландским купцам, чьи товары были конфискованы, нечем расплачиваться с английскими экспортерами; в свою очередь, французские импортеры, предоставившие кредиты торговым домам Амстердама, Базеля и Гамбурга, лишились возможности возместить убытки. Симптомы кризиса обозначились в мае 1810 года. В переписке с Наполеоном министр финансов Мольен предостерегал против пагубных последствий спекуляции колониальными товарами, а также — искусственного повышения цен в Голландии и ганзейских городах. Банкротство Родде, влиятельного торгового дома в Любеке, разразившееся в сентябре, повлекло за собой разорение крупнейших парижских банков Лафита, Фула, Туртона. В ноябре и декабре количество банкротств продолжало расти. «Все рынки Франции, Германии и Италии пришли в упадок», — сообщалось в донесении полиции. 1810 год завершился серией банкротств в Париже и Лионе. Первые месяцы 1811 года также не внушали оптимизма. Особенно пострадала шелкоткацкая промышленность: в Лионе число станков сократилось вдвое. Кризис коснулся Тура, Нима и Италии, затронув хлопчатобумажную промышленность: со временем мануфактуры Руана стали потреблять лишь треть сырья, переработанного в 1810 году.

На севере спад оказался еще более глубоким. Не обошел он и производство шерстяных тканей: 25 процентов суконщиков приостановили платежи. Кризис в металлургической промышленности был менее тяжелым, хотя депрессия не пощадила ни Верхний Рейн, ни Мозель, ни Пиренеи. В августе и сентябре дисконтирование составило в Париже лишь двенадцатую часть от общей суммы оплаченных векселей минувшего года. В мае из 50 тысяч парижских рабочих 20 тысяч подверглись увольнению. Наполеон ограничился привычными мерами: выделил ссуды промышленникам (Ришар-Ленуару, Гро-Давилье); сделал крупные заказы для двора (декрет от 6 января 1811 года предписывал придворным носить в Тюильри платье из шелка); организовал крупномасштабные земляные работы. К концу лета наметилась некоторая стабилизация, однако неожиданно плохой урожай затруднил выход из кризиса. Если на юге свирепствовала засуха, то часть урожая парижского бассейна погубили ливневые дожди.

Положение было отнюдь не бедственным, однако страх перед голодом разбудил древние инстинкты. «Вызванное разочарованием раздражение, — констатировал министр внутренних дел, — усугубило зло, а паническое настроение общества, всегда склонного к крайностям, способствовало росту цен и вздорожанию зерновых». В марте 1812 года цена на хлеб подскочила в Париже с 14 до 16, а затем и до 18 су. Однако во второй половине дня и по этой цене уже нельзя было купить ни буханки. Пришлось вернуться к «максимуму» — твердой цене, которую, дабы не вызывать нежелательных ассоциаций с эпохой Революции, именовали «таксой». Декретом от 8 мая 1812 года в Сене и смежных с ним департаментах был введен максимум на гектолитр пшеницы, что привело к вымыванию с рынков всех зерновых культур. Зато Марсель (департамент Буш-дю-Рон, где префект Тибодо воздержался от введения максимума) был относительно сносно обеспечен продовольствием. Голодные бунты обошли Париж стороной только потому, что цена на хлеб здесь никогда не превышала 20 су — более дорогой хлеб обрек бы народ на нищету; кроме того, широко практиковалась раздача благотворительных супов а-ля Рюмфор [30]; наконец, безработица никогда не приводила в Париже к голоду. И тем не менее лишь чудом удалось не допустить демонстрации женщин в Сент-Антуанском предместье при переезде императора через заставу Шарантон 19 января