«Сады, дом, убранство — всё понравилось государю»; польщённый хозяин представил и рекомендовал высочайшим гостям главного творца усадьбы, Штакеншнейдера. Наградой строителю стали благосклонность коронованных особ и место архитектора при дворе великого князя Михаила Павловича. Уже в 1834 году новую знаменитость возвели в звание члена Академии художеств; академик Штакеншнейдер стал получать заказы от императорской семьи. В 1836 году по ходатайству Бенкендорфа архитектор получил русское подданство и окончательно превратился из Генриха Иоганна в Андрея Ивановича. Ещё через год ему оплатили поездку за границу — на год! — для изучения западноевропейской архитектуры74. Потом в его биографии будет постройка Мариинского дворца, открывшего череду великолепных «больших» творений Штакеншнейдера; будут работы в Эрмитаже и Петергофе, профессорство и всеобщее признание… А Фалль останется первой — и весьма удачной — «пробой пера».

Под стать дому был и гигантский парк. От «августейшей» рощицы и стоявшего неподалёку огромного тополя, чья крона образовывала беседку, начинались бесконечные парковые дорожки, на которых были установлены подарки именитых гостей — чугунные скамейки с памятными надписями, а то и фамильными гербами дарителей. Была среди них и скамейка от М. С. Воронцова, навещавшего больного друга летом 1837 года: чугунное литьё, герб Воронцовых и девиз Semper immota fides («Всегда неколебимая верность») в романтичном окружении зелени, цветов, земляники…

Одна из дорожек выводила к мосту, построенному по оригинальному проекту А. Ф. Львова — не только выдающегося музыканта, но и талантливого инженера: «Прелестное сооружение, весь на воздухе и только концами упирается в берега. Он весь лёгкой дугой, а под дугой прямой прут, который как бы стягивает концы»75.

«Местоположение и быстрота реки требовали моста на цепях, — рассказывал Львов о своём творении, — но граф никак не хотел, чтобы на берегах были поставлены какиелибо возвышения, необходимые для цепей, говоря, что они скроют лучшие виды из дома… Я… решился сделать опыт в Петербурге, построив мост в натуральную величину на платформе… и с радостью увидел, что удачно привёл в исполнение родившуюся во мне совершенно новую мысль… Модель моя была совершенно удовлетворительна, так что я за лучшее счёл её собрать и отправить в Фалль, куда и сам поехал. В несколько дней мост был поставлен на месте, и когда, сняв подмостки, я увидел его на крутых берегах, как ленточку, переброшенную с одного берега на другой, я был в восторге и какой-то необъяснимой боязни. На середине моста я прибил медную доску с надписью: „от преданного и благодарного Львова, 30 августа 1833 г.“ (день именин графа Александра Христофоровича. — Д. О.). В каком был восторге добрый мой начальник, когда он увидел мост! Он не знал, как благодарить меня, всем рассказывал, что я сделал чудо, всех из Ревеля созывал смотреть мост. Император Николай Павлович, увидев мост, выразился: „Это Львов перекинул свой смычок“»76.

«Львовский» мост был одним из нескольких, связывавших две части прорезанного рекой парка. Через реку напротив главного дома стояли две избы «в русском стиле», дань увлечению царского двора «народностью». Одна из них — купальня «в роде домиков Петергофа и Павловска»; другая, подарок купца Пономарёва, использовалась как дополнительное жильё и повторяла внутренним убранством деревенский дом: лавки по стенам, киот, полка для посуды. Для полноты картины «деревенской жизни» в усадьбе были поставлены кузница, мельница, пивоварня. Были там фермы, пруды, богатые рыбой, гордость хозяйки — оранжереи «с полуденными фруктами, общей длиной в версту», а далеко у моря — «рыбацкий домик».

«Древность» новой усадьбе придавали настоящие руины — лежавшие поодаль развалины замка прежних хозяев (поместье Фалль известно со времён Ливонской войны, с XVI века). Бенкендорф лично добавил «историчности» своему поместью. Первый визит императора Николая он увековечил готической часовней на лучшей видовой площадке. Под сводами часовни находились постамент с бюстом государя и позолоченные доски с именами сопровождавших его сановников. В память о брате Константине, похороненном по завещанию в Штутгарте, рядом с женой, Александр Христофорович воздвиг суровый монумент с надписью: «Он был храбр, возвышен духом, исполнен любовью к царю и Отечеству. Он кончил службу, кончив жизнь». В память о родителях скорбящий сын возвёл часовню: далеко за рекой, в спокойном уединённом уголке парка. Там он предполагал разместить родовое кладбище…

В 1837 году Бенкендорф обратил своё имение в майорат — неделимую собственность, переходящую из поколения в поколение к старшему из наследников. Поэтому после смерти Александра Христофоровича имение стало владением его средней дочери, Марии Александровны, вышедшей замуж за князя Григория Волконского. (Старшая Дочь Бенкендорфов Анна была замужем за представителем известного венгерского рода графом Аппоньи и по законам Российской империи лишилась права наследовать имущество отца.) Фалль стал наследственным имением Волконских.

В гости к Марии и Григорию приезжал в Фалль возвратившийся из ссылки Сергей Григорьевич Волконский — и не только в качестве нового родственника-свата. Именно тогда написал он сыну Михаилу, что нашёл себе «ещё другое утешение — поклониться могиле Александра Христофоровича Бенкендорфа», отдать долг памяти не только товарищу по службе, но и другу, «не изменившемуся в чувствах» даже в тяжёлые месяцы следствия и суда над участниками заговора77.Невозможно заподозрить декабриста в лицемерии — на дворе был самый, пожалуй, «оттепельный» 1860 год, канун освобождения крестьянства, и николаевскую эпоху принято было ругать.

Потом князь ещё вернулся в Фалль летом 1863 года, и его увлекательные истории за вечерним чаем собирали большую аудиторию потомков Бенкендорфов и Волконских. «Можно себе представить, — писал С. М. Волконский, — при хорошей памяти, при любви к рассказу, при добром общительном настроении, как он мог быть интересен… Он увлекался и каждый вечер уходил всё дальше назад. Однажды он начал обычным своим вступлением: „Это было…“ Все притаились, когда же? И вдруг он сухо и чётко выпаливает: „В первом году“. По-русски это звучит не так чётко и сухо, но по-французски — „L’annee… ми/“ — вызвало общий смех веселья своею краткостью и неожиданностью, а также определённостью сопутствующего движения указательного пальца».

Сын декабриста Михаил и внучка Бенкендорфа Елизавета Григорьевна стали новыми владельцами Фалля. За ними, уже в XX веке, «замок» и парк унаследовал Пётр Михайлович, а потом Григорий Петрович Волконский.

В Гражданскую войну над барской усадьбой вдоволь потешились бойцы Красной армии. Мраморную скульптуру Венеры работы Антонио Кановы использовали для упражнений в стрельбе. Дом в прямом смысле слова обчистили так, что уже в 1921 году Сергей Волконский со вздохом вспоминал: «Остались одни голые стены». Эти стены со всеми окрестностями «приобрела» у прежних хозяев молодая Эстонская республика за скромную сумму в 9177 крон. Усадьба была передана Министерству иностранных дел, часть окрестных земель раздали местным жителям, другую обнесли каменным забором и застроили правительственными дачами (в советское время на этой территории парка располагалась «эстонская Барвиха» — дачи республиканской партийной элиты). Волконским «в компенсацию» был выделен небольшой участок. В 1940 году умер последний владелец Фалля, Григорий Петрович, праправнук А. X. Бенкендорфа; остальные Волконские эмигрировали.

В годы немецкой оккупации на мызе Кейла-Йоа работала одна из диверсионных школ адмирала Канариса. После войны в усадьбе, вошедшей в закрытую погранзону, расположились воинские части противовоздушной обороны: сначала авиаполк, чей штаб разместился в главном усадебном доме, а потом ракетчики, при которых творение Штакеншнейдера стало клубом, кинотеатром и военторгом одновременно. На водопаде снимали сцены фильмов «Чёрная стрела», «Тайна чёрных дроздов», «Визит дамы», «Государственная граница»78.