Неожиданная контратака Бенкендорфа расстроила наступление турок; потом последовал общий натиск русской кавалерии, подкреплённой присланными Кутузовым егерским полком и артиллерией. Критический момент был преодолён. Главный удар, на который делал ставку турецкий командующий, был не просто отражён — атакованные во фланг, попавшие под артиллерийский обстрел толпы турок оказались в ловушке. Русские каре остались стоять у них за спиной непреодолимой преградой, а тех, кто доскакал до Рущука, встретили огнём и штыками вышедшие из крепости батальоны. Между ними турок атаковала и гнала русская конница, за которой «мерной поступью шла пехота, очищая пространство между Рущуком и армией от метавшихся без цели и без памяти всадников»122. Остатки побитых анатолийцев ускакали от поля боя далеко на юг.

Одновременно была отражена ещё одна турецкая атака с фронта (здесь отличился Воронцов, командовавший двумя пехотными каре). Кутузов почувствовал, что в сражении наступил переломный момент, и отдал приказ о наступлении всех трёх линий русской армии. Под барабанный бой и крики «ура» полки пошли вперёд. Ахмет-паша, увидевший, как на его позицию начала неотвратимо надвигаться русская пехота, приказал отступать. Турок преследовали до их лагеря, затем заняли и его…

Победа была полной, и Кутузов лично отметил тех, кто внёс наибольший вклад в её достижение, в том числе всех офицеров Чугуевского полка. Бенкендорф за организацию своевременной атаки был «в воздаяние мужества и храбрости» представлен к самой почётной награде — ордену Святого великомученика и Победоносца Георгия. Как говорилось в статуте ордена, подписанном Екатериной Великой, «ни высокая порода, ни полученные перед неприятелем раны не дают быть пожалованным сим орденом, но даётся оный тем, кои не только должность свою исправляли во всём по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили себя особливым каким мужественным поступком». По статуту золотой, покрытый белой эмалью крест ордена полагалось «никогда не снимать, ибо заслугами оный приобретается»123.

Блистательный успех под Рущуком вызвал восторг у генералов, просивших главнокомандующего немедленно продолжить преследование турок. Но Кутузов неожиданно ответил отказом, пояснив: «Они добегут до Шумлы и запрутся. Что станем делать? Придётся возвращаться, и визирь снова объявит себя победителем, как в прошлом году. Гораздо лучше ободрить моего друга Ахмед-бея, и он опять придёт к нам!»124 После этого последовал неожиданный приказ готовиться к разрушению и оставлению укреплений Рущука и к отступлению за Дунай, на «свой» берег. Турки сначала не поверили удаче, а потом восприняли занятие остатков Рущука как свою победу. Её пышно отметили в Константинополе — и в Париже. Русский военный агент во Франции, полковник Чернышёв, доносил, что давно, не видел Наполеона таким радостным, как при получении им известия об отступлении Кутузова.

Так начиналась одна из самых блестящих стратегических операций, итогами которой стали окружение главной армии великого визиря, завлеченной за Дунай притворным отступлением от Рущука, её сдача и, в итоге, заключение столь необходимого России мира.

Увы, ни Бенкендорф, ни Воронцов не приняли непосредственного участия в финальных сценах этой поставленной Кутузовым драмы, хотя задача, порученная им, также способствовала общему успеху. Прежде чем перейти Дунай (и попасться в приготовленную ловушку), великий визирь Ахметпаша отдал приказ Измаил-бею переправиться через реку западнее, у Видина и Калафата. Ему предписывалось нанести отвлекающий удар: вторгнуться в Валахию и этим растащить на части, ослабить уступавшую по численности армию Кутузова.

Двадцатого июля Измаил-бей перешёл Дунай с войском, вчетверо превосходившим противостоявший ему отряд под командованием генерала Засса, но дальнейший путь оказался закрыт. Засс оседлал обе дороги, ведущие вглубь Валахии через заболоченные низины Дуная, и все попытки прорваться отбивал силами пехоты и артиллерии. Когда от жары болото стало постепенно высыхать, генерал попросил у Кутузова подкреплений. Вот тогда главнокомандующий и отправил ему на помощь Воронцова с пехотой и Бенкендорфа с его батальоном чугуевских улан и ротой конной артиллерии. На новой позиции, которую Засс усилил полевыми укреплениями, Воронцов принял начальство над центром позиции; Бенкендорф, уже «по привычке», командовал форпостами и был «в разных стычках, ежедневно встречавшихся между нашим и турецким лагерем»125. Как ни пытался Измаил-бей вырваться на «оперативный простор», у него ничего не получалось — ни в июле, ни в августе, ни в сентябре… А с середины октября уже Засс перешёл к активным действиям: его задачей стало сковать войска Измаил-бея так, чтобы они не смогли двинуться на помощь обложенной под Рущуком главной армии. Воронцов прошёлся с боем по турецким тылам и создал угрозу повторения, хотя и в меньшем масштабе, рущукского окружения прижатых к Дунаю турецких сил. Напуганный Измаил-бей в октябре оставил свой плацдарм на левом берегу Дуная. 13 ноября, когда Ахметпаша подписал акт о перемирии (фактически предваривший капитуляцию его главной армии), Измаил-бей начал отводить войска от Видина к Софии. Это отступление представляло собой жалкое зрелище: остатки турецких войск были изнурены, пехота шла босой, лошади сотнями падали по дороге… Многие солдаты бросали полки и расходились по домам.

Двадцать третьего ноября блокированные под Рущуком остатки главной турецкой армии (две трети её умерли от голода и болезней) «запросили амана», сложили оружие. Это было фактическим окончанием боевых действий. Отряд Засса с 2 декабря расположился на зимовку в Малой Валахии, и за дело взялись дипломаты. Кутузов успел вовремя. Окончательно мир был подписан в Бухаресте 16 мая 1812 года, а ратифицирован Александром 111 июня в Вильно. Это был день, когда Наполеон уже стоял на горе напротив Ковно и отдавал последние распоряжения о наведении мостов через пограничный Неман.

Брат нашего героя, Константин, начал свою Отечественную войну в первые же дни нового, 1812 года. 5 января он, будучи советником русского посольства при дворе неаполитанского короля Мюрата, бился на шпагах со ставленником Наполеона, графом Эксельманом. Это была «четверная» дуэль: одновременно русский посол Долгоруков дрался с французским послом Дюраном. Причиной стали разногласия в понимании тонкостей дипломатического протокола: на новогоднем приёме Дюран нагрубил Долгорукову и толкнул его, а в ответ получил оплеуху. За вызовом Дюрана последовал и вызов «оскорблённого» случившимся Эксельмана — его и перехватил Бенкендорф-младший. Долгоруков зацепил Дюрана своим клинком, и они примирились. Константин закончил дуэль «вничью»: ранил противника и был ранен сам. Самолюбие было удовлетворено, но дипломатическая карьера испорчена — всем участникам была гарантирована отставка.

Пока велось разбирательство, пока между Неаполем, Парижем и Петербургом скакали курьеры, тёмная грозовая туча наполеоновской армии уже нависла над границами России.

Для Александра Христофоровича война началась со сцены, известной по великому толстовскому роману, соответствующему эпизоду знаменитого фильма С. Бондарчука и произошедшей на самом деле: с бала в загородном имении генерала Беннигсена Закрет, близ Вильно. Празднество было устроено высшими сановниками в честь императора Александра I; на его организацию было решено сделать «сбор» в свите по сто червонцев с человека. Вошёл в долю и Бенкендорф.

«Блестящее собрание разряженных женщин, военных в богатых мундирах и орденах с алмазами; рассыпавшаяся на зелёной лужайке огромная толпа, пестревшая разнообразными и блестящими цветами своих одежд; старые деревья, образовывавшие обширные пространства зелени; река Вилия, отражавшая в своём извилистом течении и лазурное небо, и розоватые оттенки солнечного заката; лесистые вершины гор, исчезавшие в туманном горизонте, — всё представляло чудную картину…»1