Через несколько дней после этой публикации (ее напечатали в одной из столичных газет, сочувствовавшей эмигрантам) Кошут, как утверждает вдова писателя, написал Риду длинное послание, в котором, кроме слов благодарности, утверждал, что злополучная прокламация написана не им, и подробно объяснял, почему он не мог ее написать и даже одобрить. «Я испытываю глубокую признательность, — писал он, — за то благородство и рыцарство, с которыми Вы выступили в мою защиту, когда поняли, что я оклеветан в этом «деле с прокламацией»; я также искренне благодарен Вам за ту готовность, с которой Вы протянули мне руку помощи в той области, действия в которой я не одобрял, но к которым я, конечно, должен был относиться с сочувствием». Письмо завершалось уверениями в уважении и искренней благодарности адресату.

Хотя переписка и личное общение между Л. Кошутом и Майн Ридом продолжались и позднее — во второй половине 1850-х — первой половине 1860-х годов, думается, Элизабет Рид изрядно преувеличила степень дружественных отношений между ними, и можно понять почему: то, что «великий человек» дарил дружбой ее мужа, возвеличивало и его, почти их уравнивая. Понятно, и почему Рид с таким искренним восторгом относился к Кошуту и не замечал, скажем так, несовершенства своего героя (которое было вполне очевидно не только его великим современникам — таким как Т. Карлейль, Дж. Мадзини или К. Маркс, но и многим «простым» людям), — в Кошуте, поднявшемся почти «из низов» и достигшем такого высокого положения, он видел реализацию того, чего не смог достичь сам — стать революционным лидером, настоящим «великим человеком». Вероятно, Майн Рид считал, что лишь случайность, роковое недоразумение (поражение революции в Бадене и Баварии да нерешительность Геккера) помешали ему достичь тех же «высот», что и Кошут. Самому же Кошуту «дружба» с Майн Ридом была выгодна. Не столько потому, что тот энергично защищал его от нападок прессы — у него, смеем утверждать, нашлось бы немало «защитников», куда более эффективных и влиятельных, нежели Рид. Но для Кошута Рид был почти незаменим — его преданный «друг», обладая бойким пером, хорошим слогом и владея английским литературным языком, в 1850-е и 1860-е годы редактировал речи, лекции и статьи Кошута, с которыми тот выступал перед английской публикой. Элизабет Рид в своей книге приводит немало фрагментов из писем Кошута, адресованных ее мужу. Делает она это с понятной целью: показать степень дружеских отношений между ними, но они совершенно отчетливо показывают, чтона самом деле связывало этих людей и что прежде всего было нужноКошуту от Рида. Вот хотя бы несколько фрагментов.

Л. Кошут пишет (в марте 1856 года) романисту:

Или в июне того же года:

Или вот еще (из письма Кошута Риду от 4 марта 1861 года):

Косвенным подтверждением нашему предположению служит и тот факт, что переписка (а с ней и всякие отношения) между Кошутом и Ридом прервалась с отъездом «сиятельного» эмигранта из Англии. Как известно, в 1867 году Кошут перебрался в Италию (которая, наконец, освободилась от австрийского владычества и стала единым государством) и осел в Турине, где почти безвыездно жил до самой смерти (а прожил он, хотя и был на 16 лет старше Рида, до глубокой старости и умер на 92-м году жизни).

Как бы там все ни происходило и какие бы чувства на самом деле ни испытывал Кошут к Риду, но со стороны писателя отношение к высокопоставленному венгерскому изгнаннику было, безусловно, совершенно искренним и бескорыстным. И оно, что бы мы ни думали о Кошуте и его мотивах, делают честь нашему герою.

Конечно, политическая активность Рида была связана не только с Кошутом и «его делами». Прежде мы отмечали, что он деятельно поддерживал немецких и польских эмигрантов, ратовал за более активную помощь британским правительством политическим изгнанникам. Парадоксально, но факт — Рид как политик почти не интересовался внутренними делами. Его не волновали многие, очень актуальные и широко обсуждавшиеся тогда в лояльно-консервативных и оппозиционно-демократических кругах вопросы: продолжительность рабочего дня, оплата труда рабочих, их права и медицинское обслуживание, британская система образования, правоприменительная практика, состояние и особенности британской петенциарной системы. Он был увлечен политикой и собирался даже баллотироваться на выборную должность, но его не возмущало несовершенство и очевидная несправедливость британской системы избирательных округов и избирательного ценза, хотя, казалось бы, он не должен был пройти мимо этого, напрямую затрагивающего его как политика явления. Можно заметить, что упомянутые аспекты были не слишком близки милому сердцу Рида «делу свободы», но почему тогда он — выходец из Ирландии — не участвовал в митингах и не состоял в комитетах в поддержку ирландцев, не выступал с требованиями помочь голодающим обитателям Эйре, не собирал, наконец, для них вещи, деньги, продовольствие? На эти вопросы нет ответов. Можно предположить: хотя упомянутые проблемы действительно обсуждались викторианцами, но они не давали шанса политику «покрасоваться» на «фоне» лордов, известных парламентариев, а тем более членов кабинета министров (и, следовательно, попасть на страницы газет), поскольку те не принимали участия в подобных мероприятиях. Возможно также, Рид полагал эти «внутренние» вопросы слишком мелкими, не соответствующими масштабу его личности. Но подобные предположения могут завести довольно далеко в оценке личных качеств писателя и выставить его в довольно неприглядном свете, чего он — при всей широко известной его любви к внешним эффектам: костюму, жесту, внешнему облику — разумеется, не заслуживает. Но факты есть факты — его политическая активность действительно была целиком и полностью направлена «вовне»: на проблемы глобальные и мировые, — например, он с удовольствием принял участие в митинге, устроенном лордом Дадли Стюартом, и выступил там с речью, направленной против тайной дипломатии (о чем конечно же сообщили ведущие британские газеты), но игнорировал полуподпольные собрания (о которых газеты, понятное дело, не сообщали) тех, кто помогал его землякам, страдающим от голода и болезней.

Несмотря на весь интерес Рида к политике и его увлеченность «делом свободы», уже тогда — в начале 1850-х — он все же ощущал себя, прежде всего и в первую очередь, литератором, романистом. И сочинение нового романа, хотя оно продвигалось с трудом, стояло у него на первом месте. Рида торопил издатель, потому что для него проект юношеского романа становился явно приоритетным — успех ридовского «Жилища в пустыне» убедил Боуга, что он находится на верном пути. В то же время он интуитивно чувствовал, что потенциальные коммерческие возможности ювенильной прозы постепенно проясняются не только для него, но и для иных издателей, что скоро по его пути последуют другие, и потому он торопился, что называется, «снять сливки».

Завершенный роман Рид принес Боугу в сентябре 1852 года. Издатель прочитал его не мешкая, но нашел, что текст необходимо доработать. Интрига его вполне удовлетворила — как всегда у Рида, действие романа развивалось динамично, интересны и нетривиальны были герои. Но издатель посчитал, что «образовательную» составляющую («полезные знания») можно и нужно усилить, включив больше сведений о жизни и повадках животных, климатических и природных особенностях тех мест, где путешествуют его герои.