Если же Квентин выживет…

Что ж, в конце концов, у тех, кому сейчас с маху крушат ребра, вышибают зубы и ломают кости, тоже имеется шанс уцелеть. А что он весьма малый, так и у Дугласа он был не больше, так что и тут получается справедливо.

Выждав несколько минут, я повернулся к царевичу и негромко произнес:

– Теперь твой выход. – И предупредил, напоминая: – Только постарайся слово в слово, как мы с тобой и обговаривали.

Федор выступил вперед и отдал приказ остановить побоище. Повинуясь ему, ратники принялись оттаскивать народ от жертв.

Получалось у них это медленно, поскольку действовали они весьма деликатно, то бишь неспешно и вяло, согласно полученным инструкциям.

Не дожидаясь, пока уберут последнего из избивающих, который разъярился настолько, что пришлось оттаскивать его от неподвижного тела Бельского втроем, Годунов с упреком произнес:

– Не чаял я, что люд московский столь скор на расправу.

Эта запланированная мною фраза предназначалась для обеления. Федор должен был выйти из этой игры без правил чистеньким.

Народ вновь загудел, но смущенно, а царевич принялся пояснять, что в любом случае надлежало поначалу хотя бы выслушать их, а уж потом выносить приговор.

– Одначе за то, что вступились за меня, столь люто поступив с головниками оными, благодарствую, православные!

Это тоже не экспромт.

Вообще, вся схема выступления была полностью разработана заранее – вначале очиститься самому, затем сказать спасибо, чтоб народ не разочаровался в своей напрасной «работе», ну а затем можно и приступать к сопливому гуманизму, пока еще не разобрались – жив ли хоть кто-то из валявшихся на земле.

– Потщусь и я быти столь же добрым и справедливым, яко наш государь, а посему повелеваю снести тела на подворье Голицына, где и передати боярину Петру Федоровичу Басманову. А тако же повелеваю немедля послать в палаты за лекарями, дабы они приложили свои труды к их излечению, чтоб оные злодеи смогли предстать пред судом пресветлого императора и самодержца российского Дмитрия Иоанновича.

Молодец, царевич.

И впрямь произнес все практически слово в слово, как я и инструктировал, даже с новым титулом Дмитрия.

Пусть народ на досуге поломает голову и над этим тоже – вроде государь, а вроде и не царь. А кто? Что за ампиратор такой? Мало ведь кто знает, что он на самом деле куда круче.

Поначалу Федор не хотел всего этого произносить. Ни про лекарей, ни про Дмитрия, особенно про императора.

Но я был неумолим, и тут сумев все растолковать. Мол, пусть народ привыкает к этому титулу загодя, поскольку носить его вслед за Дмитрием самому Годунову, как официальному наследнику.

– Наследник до первого сына, – горько усмехнулся Федор.

– А кто тебе сказал, что он будет? – осведомился я. – Сомневаюсь, что он вообще успеет зачать хоть одного ребенка.

Рискованно, конечно, давать такие опрометчивые обещания, ибо как оно теперь все сложится – поди пойми.

Маленький потомок древних динозавров, выпущенный мною на волю, на глазах превращался из крохотной стрекозы в здоровенного зубастого птеродактиля, и предсказывать будущее теперь нечего было и пытаться.

Однако в том, что Дмитрию не усидеть на царском престоле, я был уверен. Парень слишком нагло себя вел, чтобы ему позволили это.

Главное, чтобы до этого дня дожил сам Федор.

– …А суд свой обещаю вам вершити, яко заповедано государем, по божией правде и по совести, – донесся до меня голос царевича.

Я наперед знал все, что он должен произнести дальше, но слушал внимательно, контролируя, чтобы Годунов не увлекся и не напорол лишнего.

Ага, кажется, пора. Шаг вперед, и легкий незаметный тычок пальцем в ягодицу – закругляйся, парень.

Закончилось все именно так, как и намечалось.

Когда я выдал последнюю фразу-здравицу, прославляющую мудрость государя, даровавшего Москве и Руси такого же доброго и справедливого престолоблюстителя, как и сам Дмитрий, народ, обрадованный, что можно отвлечься на более приятное, вновь принялся горланить «Славься!» и метать в воздух шапчонки…

Уходил я довольный и только сейчас почувствовал, как смертельно устал от всех этих передряг…

Оставалось лишь с легкой завистью поглядеть на вышагивающего чуть впереди – субординация – Федора, которому предстояло откушать и предаться традиционной послеобеденной сиесте, то бишь лечь баиньки.

Мне же…

Ой, мамочки, сколько еще впереди несделанного!

Один Басманов чего стоит…

Но вначале все-таки первым делом надо узнать, как обстоят дела с Квентином, а потому до хором Годунова я продолжал сопровождать Федора.

Правда, там я особо не мешкал.

Узнав от Марьи Петровны, что у Дугласа все по-прежнему, то есть ни туда ни сюда, Архипушку перевезли на Никитскую, но за его жизнь можно не опасаться, а священник и вовсе сегодня к вечеру поднимется на ноги – рана вовсе не опасная, я засобирался к Басманову, но тут с женской половины терема спустился Федор.

У него новости были совсем хорошие.

Оказывается, Марии Григорьевне полегчало настолько, что она не просто встала с постели, но и… отправилась в царские палаты. Наверное, чтобы забрать какие-то вещи.

Разумеется, Ксения Борисовна уехала вместе с матерью, так что трапезничать придется одному, и… приглашающий взгляд.

Пришлось ненадолго задержаться, чтобы составить ему компанию за столом.

Еда была вкусной, жирный желтый балычок и черная икорка вообще таяли во рту, но аппетит отсутствовал напрочь. Жевал лишь по инерции – слишком мешали мысли о делах, которые предстояло провернуть сегодня.

Впрочем, Федор тоже не особо налегал на поданные яства. Скорее всего, в его глазах продолжала стоять картина недавнего побоища близ Царева места.

Да и помещение, где мы обедали, тоже навевало не совсем приятные воспоминания – уж слишком свежи в памяти недавние события. Конечно, убрали, помыли, да и окурить не забыли – чувствовался приятный запах каких-то восточных благовоний, но тем не менее…

Словом, не прошло и десяти минут, как мы с ним дружно перестали работать ложками и встали из-за стола.

Годунов напоследок предложил своих царских лекарей для шотландца – мол, раз уж его матушке настолько полегчало, можно смело высвободить одного или двух, но я отказался. От добра добра не ищут, и менять мою травницу на его медиков не имело смысла. На мой взгляд, она была куда лучшим врачом, поэтому я и привлек ее к лечению шотландца.

Вот царицу, как куда менее значимого для меня человека, пусть выхаживают дипломированные европейцы, а Петровна будет продолжать заниматься здоровьем самого главного.

– Отдохни… немного, первый воевода, – посоветовал я перед уходом. – Сегодня ты мне еще понадобишься, причем свежим.

– Да какой я воевода, – отмахнулся он. – Нет уж, князь. Отныне бери полк в свои руки, а Зомме пущай вторым будет. Третьего сам сыщешь.

– За доверие благодарствую, Федор Борисович, – кивнул я. – Постараюсь оправдать.

– Уже оправдал, – слабо улыбнулся он и посетовал: – Жаль, что я научился отличать истинных друзей от ложных только теперь, когда уже не в силах воздать по заслугам ни одним, ни другим. Мне б два месяца назад не Катыреву-Ростовскому[17], а тебе все свое войско вручить… – И виновато посмотрел на меня.