Да, он не принимал непосредственного участия в убийстве, не давил, не душил и даже не командовал. Тем не менее свой смертный приговор он подписал даже раньше остальных.

Именно Бельский несколькими днями ранее стал инициатором глумления над телом покойного Бориса Федоровича, выдвинув предложение извлечь останки царя из Архангельского собора, ибо среди истинных государей ему лежать невместно.

Более того, он же предложил и новое место – кладбище Варсонофьевского монастыря. Кладбище, предназначенное для странников, нищих, бездомных и прочей рвани.

Это царя-то! Да еще какого царя!

Я, конечно, не историк, но и беглого взгляда на его деяния достаточно, чтобы понять – после Ивана III в стране равных ему по уму на престоле не бывало, да и не будет. Впрочем, это исключительно моя точка зрения, поэтому спорить ни с кем не собираюсь.

А его к нищим?!

Возможно, со стороны Бельского это было отмщением, ведь пятью годами ранее царь приговорил его к унизительной казни – публичному выщипыванию бороды. Учитывая здешнее трепетное отношение к ней, я представляю, какую обиду царь ему нанес.

Думаю, что именно с того самого дня, когда у него прилюдно, волосок за волоском, прядь за прядью с немецким педантизмом придворные медики Бориса Федоровича ликвидировали его гордость, боярин только и мечтал о мести.

Но покойникам не мстят.

Коль тонка кишка отомстить живому, так чего уж теперь – утрись и забудь. Проехали, дядя.

Но нет, придумал Бельский, как достать Годунова и на том свете.

Да мало того, вдобавок, как мне рассказали, сама процедура перезахоронения тоже проходила отвратительно. Было решено, и вновь по инициативе Богдана Яковлевича, что коль покойный обманом прокрался на трон, а теперь, получается, и в Архангельский собор, то не следует его выносить обычным порядком, через врата…

Одним словом, была проделана дыра, через которую его извлекли.

Услышав это, я вначале не поверил, но чуть погодя не поленился и сам сходил уточнить и посмотреть, как оно и что, благо что недалеко. И убедился воочию – действительно, все так и есть[15].

А над покойниками не глумятся.

Это уже второе оскорбление, за которое ему тоже придется расплатиться. У нас не «цивилизованная» Европа, потому дважды не казнят, но, учитывая место для захоронения, которое я определил заранее, за него Бельский все равно ответит особо, поскольку его не просто закопают на том же самом кладбище Варсонофьевского монастыря, но и в той же самой могиле.

Разумеется, тело Бориса Федоровича предварительно будет из нее извлечено и со всеми полагающимися почестями заново погребено в Архангельском соборе.

Справедливость должна быть восстановлена.

И ко мне в этом случае как раз не подкопаешься даже с формальной точки зрения – ведь Бельский умрет насильственной смертью, так что там ему самое место, равно как Голицыну, Рубцу-Мосальскому и дьяку Сутупову, уныло замыкавшему процессию обреченных.

Осужденные мною к смерти шли молча, только рожа Голицына багровела все сильнее, но и он помалкивал, очевидно готовясь к оправдательной речи и считая ниже своего достоинства выкрикивать что-то там на ходу.

Я так и предполагал.

Вот только времени у них для ответного слова не будет. Да и зачем, коль приговор я уже вынес и осталось только привести его в исполнение.

Свою речь я постарался растянуть до их прихода, что было нетрудно, ибо в моем распоряжении имелись их покаянные грамотки, откуда я процитировал пару-тройку фраз.

Народ меж тем гудел все более угрожающе.

Едва их довели до нашей «беседки», как я махнул сопровождающим их ратникам, и они послушно расступились. Теперь между четверкой связанных и толпой препятствий не имелось вовсе.

Я же громогласно объявил:

– Федору Борисовичу ныне хоть и доверено государем вершить суд, но, коль речь идет о нем самом, он доверяет его тебе, народ московский! – И, вспомнив известный, хоть и старенький кинофильм про Александра Невского, величественно указал на обвиняемых рукой: – Верши божий суд, люд православный.

Первым понял, что сейчас будет, вновь Сутупов. Он тоненько взвизгнул и отпрянул от угрожающе надвинувшейся толпы, но больше шага назад сделать не вышло – дальше стена из моих ратников.

– На дитев дланями погаными замахнулись! – ревела толпа.

– Бей сучьих детей!

– Мне дайте, мне! – Но это уже чуть погодя, когда остервенелые люди сомкнулись над мгновенно поваленной на землю, втоптанной в нее, раздавленной четверкой.

Пример всем прочим подали, не подвели, Игнашка и те, что стояли рядом с ним.

Вовремя, кстати, подали, поскольку Голицын открыл было рот, так как по неписаным правилам после моей речи должно последовать слово обвиняемого.

Вот только эти правила сегодня были отменены, причем не мною, а им самим – еще утром.

Что бы он сказал и сумел ли остановить своим словом людей – не знаю. Все возможно, тем более что Голицын далеко не дурак и говорить умеет.

Во всяком случае, как мне помнится, Борис Федорович пару раз в беседах со мной одобрительно упомянул, что Василий Васильевич – известный краснобай. К тому же народ на Руси и впрямь отходчив, и иногда хватает покаянного слова злодея, чтобы он тут же умилился и… простил, поэтому я предпочел обойтись без излишнего риска.

Этих прощать нельзя.

Кровь Дугласа, который неизвестно выживет ли, требовала отмщения. О том же взывала душа усопшего царя, посмертно униженного и оскорбленного.

Так что вы, господа хорошие, являетесь артистами-статистами с совсем маленькой ролькой, слова в которой моим сценарием не предусмотрены, и отсебятину нам тут пороть не надо.

Дурной пример оказался заразительным, и сейчас там внизу возились над телами не менее двух десятков мужиков, да еще добрая сотня порывались тоже просунуть руку или ногу, хоть как-то приняв участие.

И тут мой расчет оказался правильным.

Главное – начало, которое требовалось ускорить, а потом пойдет само, ибо народ подспудно жаждал хоть таким образом частично искупить вину перед Федором за свое недавнее предательство.

А уж когда искупление столь легко и просто – тут сам бог велел поучаствовать.

«Все! – понял я, хладнокровно наблюдая это избиение. – Факел поднесен, мосты полностью объяты пламенем, и на ту сторону уже не перейти. Там, на самой середине, корчатся в огне крохотные фигурки трех бояр и дьяка, и любая попытка перебежать обречена – обязательно споткнешься об их тела».

Жаль только, что на этой стороне кроме меня только Годуновы и… Стража Верных, а на той – вся Русь, которая еще не скоро поймет, что к чему. Значит, надо наводить новые мосты, причем начать уже сегодня, сейчас.

Кстати, творящееся внизу избиение не только справедливое возмездие, но и первый шаг к привлечению москвичей на нашу сторону.

Это сейчас никому невдомек, но уже завтра кое-кто из них поймет, что сегодня они не просто расправлялись с убийцами, но действовали заодно с… Годуновыми, которых совсем недавно проклинали на чем свет стоит.

А я поймал себя на мысли, что после Шерефетдинова уже не ощущаю особых эмоций, равнодушно и даже с легким злорадством взирая на творящееся внизу, в каких-то трех метрах от меня. А ведь там происходит убийство…

Впрочем, этого следовало ожидать. Эмоций не было уже тогда, когда я убивал Молчанова, отсутствовали они и во время смерти стрельцов, погибавших от моей руки, так с чего бы им появиться теперь?

Правда, тогда у меня в крови бушевал азарт игры со смертью, а сейчас он сменился неким чувством холодного удовлетворения – своего рода новая стадия.

Это для других там, внизу, возле нашего помоста, была грязная куча-мала, а для меня – месть за Дугласа. Если шотландец, невзирая на все врачебное искусство моей травницы, не выкарабкается – значит, погребальный костер, ибо лучше и короче, чем бог-отец, не скажешь: око за око, кровь за кровь, смерть за смерть.