А вот сборы внука времени заняли очень мало.

В скудной легкой котомке за крепкими плечами восемнадцатилетнего юноши были только смена одежки – рубаха, да порты, да пара онуч, а также кусок тонкой, но очень плотной ткани, чтобы было чем укрыться ночью, два увесистых каравая да пять гривен[3] мяса.

Ну и трут с кресалом – куда ж без них русскому человеку в дальней дороге.

Помимо всего прочего в отдельной тряпице были завернуты несколько кусочков соли.

Это было самым ценным, но не потому, что соль дорога. Просто в один из мутно-серых кристаллов – самый темный по виду и самый крупный по размерам – Световид вмуровал перстень, чтобы по дороге он не привлек ничьего внимания.

Больше в котомке ничего не имелось.

Серебро, которое Вратислав получил, болталось на руке, нанизанное на ободок крепкой крученой проволоки, чтоб не украли лихие люди.

Сейчас на этом браслете тихо позванивали при ходьбе два десятка новгородок.

Поместиться могло куда больше, но этого «больше» у Световида не было – и так щедро отдал все, что имелось.

Когда внук бодро зашагал в сторону проселочной дороги, волхв еще долго смотрел ему вслед, изредка неодобрительно покачивая седой головой, когда его взгляд падал на серого пса, державшегося, словно привязанный, возле левой ноги своего друга – как привык.

По здравом размышлении человек, спутником которого является здоровенная, чуть ли не в два локтя[4] высотой, псина, и повадками и мастью ничем не отличавшаяся от волка, только привлечет излишнее внимание.

А с другой стороны, случись что, хоть будет чем обороняться, поскольку на засапожник надежды мало.

Правда, имелся гладко ошкуренный увесистый посох. Но лихие люди особой опасности в нем не увидели бы, во всяком случае, до тех пор, пока не почувствовали бы на себе его силу.

Конечно, внук владел им отменно, в совершенстве освоив уроки своего деда, но, случись что, желающих поживиться скудной толикой серебра куда лучше отпугнет тяжелый взгляд волчьих желтых глаз.

Для несообразительных приподнимется верхняя губа, обнажающая белоснежные острые клыки. Коль человек вовсе скуден умишком, раздастся негромкое глухое рычание. Ну а если этот умишко отсутствует, тогда уж пусть мужик пеняет на себя.

К тому же согласия Световида никто не спрашивал, впрочем, и Вратислава тоже. Гони не гони, а свое место – близ левой ноги своего одновременно отца, матери и, что самое важное, друга – Избур знал хорошо и уступать его никому не собирался.

Вообще-то с именем внук несколько поторопился. Просто при рождении масть щенка была и впрямь избура-серой[5], вот Вратислав и прозвал его так.

К тому же думалось, что цвет так и останется, перейдя по наследству от матери, удравшей из деревни в лес на зазывный волчий вой. Но Избур ко второму году жизни несколько посветлел, а к третьему и вовсе все больше и больше напоминал отца, совсем не соответствуя имени.

Но не переименовывать же теперь.

Световид смотрел им вслед, пока их фигуры не растаяли вдали – вначале Избура, а потом скрылась за пригорком и голова уверенно вышагивающего внука.

Теперь оставалось только надеяться, что он благополучно доберется до Москвы и отыщет этого князя.

Надеяться и ждать возвращения.

Вот только почему-то у Световида было ощущение, что он Вратислава больше никогда не увидит. Произойдет ли это по причине того, что с внуком случится по пути нечто недоброе, или потому, что волхв уйдет в навь на встречу с теми, кому поклонялся всю свою долгую жизнь, – неведомо, но что не дождется – точно.

Именно из-за этого предчувствия он так долго и глядел вслед Вратиславу.

Это был взгляд-прощание.

А еще Световид призывал всех богов помочь юноше в долгом пути, не оставить его своей заботой и лаской, а если что – защитить и спасти.

Какое-то время он продолжал стоять уже и после того, как они скрылись вдали, не в силах отвернуться, и лишь после того, как почувствовал увесистый толчок, повернул голову.

Возле его левой ноги, в точности как возле ушедшего в неизвестность внука, стоял волк и грустно помахивал хвостом, понимающе глядя на старика.

– Ну да, вижу, что и тебе тоже несладко, – кивнул Световид. – Я внука проводил, а ты – сына. Такие уж у нас лета стариковские – токмо провожать и можем, не то что ранее.

– Р-р-р, – возразил волк.

– Ах, не токмо провожать, – протянул волхв. – Что ж, тебе лучшее, чем мне. Одначе и летов помене, так что похваляться нечем. Вот так-то, – все-таки оставил он за собой последнее слово и неторопливо двинулся обратно в лесную чащобу.

Я не успел выйти из светлицы – в дверь кто-то постучал.

– Кто? – остановил я руку над так и не выдвинутым засовом.

– Третий воевода полка Стражи Верных подполковник Христиер Зомме, – раздался бодрый голос за дверью.

Я удовлетворенно кивнул. Впрочем, я и спрашивал лишь на всякий случай – в проломе, сделанном стрельцами под командованием боярина Голицына, было хорошо видно одежду Зомме, которая резко отличалась от стрелецкой.

Распахнув дверь, я радушно улыбнулся старому вояке – успел, чертяка.

Хотел обнять, но Христиер, соблюдая субординацию, не позволил мне этого сделать. Отступив на шаг и приложив пальцы к малиновой шапке – тоже новшество, введенное мною при разработке формы одежды, – он строгим голосом доложил, что изменники захвачены в полон вне зависимости от их чинов и званий.

А в конце доклада, все-таки не удержавшись, добавил, расплываясь в улыбке:

– Рад видеть в добром здравии обоих воевод и все царское семейство!

Я оглянулся на обнявшихся брата с сестрой и, вздохнув, присоединился к своему третьему воеводе:

– И я рад, подполковник Зомме.

– Помимо палат Федора Борисовича, где все посторонние схвачены и связаны, я бросил людей на подворья бояр, кои ныне в Москве, как и было тобой велено. К Басманову, где должны быть казаки, отправил три сотни – втрое больше, чем на прочие.

– Иуду удавить мало! – звонко раздалось сзади.

Ба-а, никак господин старший полковник разбушевался. Полчаса назад он еще позади меня держался, а тут на тебе – голос прорезался.

– И ентих тож, – не унимался Федор. – Особливо Голицына с Мосальским – они убить меня хотели! Смерть подлым!

Я вздохнул. Получалось, что объяснение, которое мне так хотелось перенести на потом, отложить не получится.

Жаль, а что поделаешь?

– Федор Борисович в гневе, – пояснил я оторопевшему Зомме. – Однако сделаем лучше так – ты разошли полсотни ратников по улицам, чтоб собирали на Пожар православный люд. Мол, прибыл гонец с новой грамоткой от царя Дмитрия Иоанновича, коя будет зачтена в полдень, а я пока что немного потолкую с царевичем и все объясню. И сразу, как только отправишь гонцов, немедля пошли за иноземными лекарями, дабы прибыли к государыне-матушке. Они проживают…

Объяснял я нарочито долго, надеясь, что Годунов угомонится, но тот униматься не хотел ни в какую, хотя и не перебивал, терпеливо ожидая, пока я закончу свои пояснения.

– Ну и вели ратникам, чтоб из царских палат кого-нибудь из девок привели, – в заключение добавил я.

– Каких девок? – оторопел Христиер.

– Обычных, из царской челяди, – пожал плечами я и, вежливо, но крепко ухватив Годунова под руку, повел клокочущего от негодования юнца к лестнице, попутно размышляя, как мне его теперь называть.

По-прежнему, царевичем, не годилось, царем – тем более. Увы, профукал он свое царство. Получалось, что лучшего обращения, нежели по имени-отчеству, пока не найти.

Или все-таки царевичем, одним этим давая понять, что все надо начинать заново?..

– А с людом, что у крыльца толпится, как быть? Разогнать? – перебил Зомме мои раздумья.

– Ни в коем случае! – испугался я.