Зовша ничего не понимал.
— И долго? — на всякий случай спросил он. — Сколько там ты собираешься жить?
— Не знаю, — прямо ответил Шепшелович, — пока он не сдохнет!
— Кто? — Зовша был заинтригован.
— Усатый, — ответил Шепшелович, — горец.
Зовша все понял.
— Он бессмертный, — предупредил он Шепшеловича.
— Тогда останусь здесь навсегда, — ответил тот, — я надеюсь, ты сможешь приютить друга под кроватью?
— Что ты уже натворил?
— Ничего. Я поздравил нашего любимого вождя и учителя с юбилеем.
И тут, как всегда, возник недоуменный вопрос.
— Разве за это сажают?!..
Зовша был прав. Почти два года вся страна — академики и доярки институты и молочные фермы, акыны и просто поэты — поздравляли генералиссимуса с семидесятилетием. Все газеты были заполнены поздравлениями в стихах и прозе, и только пожелание товарища Шепшеловича опубликовано не было.
— Вместо этого они объявили розыск, — сказал Шепшелович, — и я прибыл к тебе.
— Зачем ты так поздравил нашего отца и учителя? — поинтересовался Зовша.
— Облегчил душу, — сознался Шепшелович, — написал то, что думаю.
— Все так думают, — заметил Зовша, — но никто не пишет. И потом, приехать на взморье, в разгар сезона, где все шишки, все бонзы, вся сволочь!
— У меня, кроме тебя, никого нет, — ответил Шепшелович, — спрячь, а?!
— Спрячь, — Зовша стал печален, — ты что, не знаешь, что моя комната принадлежит народу? Что я почти не вижу моего ключа, который гуляет от Лиелупе до Вайвари?
Про ключ Зовши ходили легенды — он выручал знакомых, у которых были чувихи, но не было хаты. Кто только не пользовался кроватью Зовши с бутылкой «Рислинга» под ней.
— В полночь придет Арвид, — печально произнес он, — кто мог подумать, что ты заявишься.
Шепшелович почувствовал неладное.
— Кто такой Арвид? — спросил он.
— Капитан, следователь местной прокуратуры.
— Что?! — Шепшеловича затрясло.
— Ша, не ори. Он будет в гражданском, а потом — голый. Ты что — боишься голого следователя? Я задвину тебя ящиком с антоновкой. Это же, кажется, твои любимые яблоки…
…Ровно в полночь пришел Арвид — белый, с мускулистыми ногами, грязными пальцами.
— Ирма, — сказала он, — у меня ночной допрос, времени мало, вы разденетесь сами или как?
Больше он не говорил, пыхтел, потел и, наконец, упал с кровати.
— E… твою мать, — выругался он, — этот еврей мог бы купить кровать и пошире!
Потом он снова забрался, снова пыхтел и снова рухнул.
— Почему бы нам не встречаться у тебя в кабинете? — спросила Ирма.
— Дура, — ответил тот, — а микрофоны?
— Ну и что?!
— Не нервируй меня, у меня ночной допрос. Будем допрашивать еврея, который, видимо, знает, кто написал послание Сталину. Эта сволочь где-то здесь.
Шепшелович сжался и превратился в камбалу.
— Быть может, даже на взморье.
— С чего вы взяли? — хотелось крикнуть Шепшеловичу. Он еле сдержался.
— Если мы его поймаем, — произнес Арвид, — я наверняка получу медаль и десятидневный отпуск. Куда махнем?
— В Палангу, — сказала Ирма.
— На Кавказ не хочешь? — Арвид уже одевался.
«Иди, иди, — подумал Шепшелович, — допрос не ждет…»
После этой пары он хорошо поспал и проснулся от ржавчины, которая валилась на него. На кровати происходило баталище. Там, видимо, был спортсмен-тяжелоатлет. Шепшеловичу всегда было не удобно рассказывать про то, что он вытворял с какой-то Нинель Кузьминичной. Видимо, в пылу страсти он поднимал все — шкаф, буфет, стол и дважды пытался выжать кровать. И дважды Шепшеловичу голосом Нинель Кузминичны пришлось крикнуть: «Ой, не надо! Лучше меня».
И спортсмен кидался на обезумевшую от страсти Нинель Кузминичну… В Риге под кроватью Шепшелович многому научился — Зовша давал ключ многочисленным кандидатам наук, ученым, младшим научным сотрудникам и даже одному доктору наук. Видимо, он был стар и вместо того, чтобы заниматься любовью, рассказывал Сусанне про болезни земли — он был доктор геолого-минералогических наук.
— Сусанночка, — говорил он, — в земле есть трещины, на них и возле жить нельзя — человек плохо себя чувствует, у него ломит тело, нет сил, ему плохо.
Шепшелович лежал под кроватью и думал, что он все время живет на трещине, и не пора ли ему перебраться туда, где трещин нет, пожить немного нормальной жизнью. Где такая земля без трещин?
— В Израиле, — донеслось с кровати, — в Израиле, Сусанночка, но если вы кому-то об этом скажите — я туда никогда не доберусь. Я все время на трещине, Сусанночка.
— Григорий Морицович, — сказала она, — мы с вами встречаемся пятый раз — и все время вы читаете лекции. Может, у вас не получается оттого, что вы лежите на трещине?
Это был удивительный человек, этот геопатолог. Благодаря ему Шепшелович узнал всю нашу землю и все ее камни, и для чего тот и этот.
— Александрит, Сусанночка, — вещал он где-то в три ночи, — от сердца, нефрит — от почек, аметист…
— Григорий Морицович, — томно стонала Сусанна, — у меня что-то с сердцем.
И вскоре геопатолог притаскивал ей перстень с александритом.
— Григорий Морицович, что-то почки пошаливают.
— Ах, бедняжка, — вскрикивал геопатолог и на следующей встрече одевал на нее нефритовый браслет.
Однажды Сусанночка попросила жемчуг.
— Зачем он вам? — удивился геопатолог. — Он от простаты.
Больше они на кровати не появлялись. Возможно, Григорий Морицович угодил в трещину…
Регулярно по средам приходил мужик с глухим голосом, видимо, сумасшедший. После половых актов его тянуло на откровенность.
— Аделаида, — говорил он, — я должен вам открыть один секрет.
— Я готова, — отвечала Аделаида.
— Но одно ваше неосторожное слово — и мы больше не сомкнемся в объятиях.
— Могила! — отвечала Аделаида.
Сумасшедший понижал голос: — Я убил Троцкого, — говорил он.
— К-как?! — вздрагивала Аделаида.
— А вот так, — спокойно отвечал Кукорин и начинал душить Аделаиду.
В следующий раз все повторялось.
— Аделаида, я должен вам раскрыть секрет. Но одно ваше слово — и… Я убил Распутина.
— К-как?! — вопила Аделаида.
— А вот так, — и Кукорин с наслаждением душил ее.
В общей сложности Кукорин прикончил человек двадцать шесть, в том числе царя Николая Второго. После цареубийства Аделаида пропала.
На кровати лежал голый Кукорин и со злобой повторял:
— Монархистка проклятая!
Иногда на кровати с чувихой появлялся Зовша. Никто не помнил случая, чтобы он кого-нибудь трахнул. Интеллектуальные беседы были без конца. Шепшелович засыпал под теории доктора Фрейда и просыпался под Сальвадора Дали. Но однажды Зовша долго говорил о любви, читал Петрарку и, наконец, тяжело запыхтел. Несколько минут спустя девичий голос пропел.
— Вы сегодня были восхитительны.
— Я всегда такой, — с гордостью ответил Зовша. — Хотите еще?
Двенадцать раз они любили друг друга. Шепшелович никогда бы не мог подумать, что Зовша такой сексуальный гигант.
— Еще, — просил девичий голос.
— На сегодня хватит, — тоном учителя ответил Зовша. — И вообще я не в духе.
— Что такое, любимый?
— Вы разве не знаете, — сообщил Зовша, — что на свете живет одна сволочь, которая пожелала нашему дорогому товарищу Сталину, чтоб он сгорел?
— Не может быть! — взвизгнул девичий голос.
— И эта сволочь, — продолжал Зовша, — под кроватью! И учит иврит!
Шепшелович задрожал.
— Ай! Что вы говорите!! Надо его вытащить!
— Ах ты подонок, предатель, изменник, — Шепшелович выскочил из-под кровати, — я тебе сейчас!..
На кровати был один Зовша, с томиком Петрарки и дико ржал, корчась от смеха.
— За такие шутки! — обиженно начал Шепшелович.
Но в двери уже стучались Арвид с Ирмой. Арвид явно торопился, запутался в штанах, повалил трюмо.
— У меня времени мало, — ворчал он, — вы разденетесь сами или как?
— Опять допрос? — печально спросила Ирма.
