На Сашу смотрели добрые и молодые глаза старого раввина.

— А как же уехать? — спросил он.

— Все симпатичные люди — наивны, — сказал раввин. — Вы думаете, что, став иудеем, даже трижды иудеем, вы уедете? Милые мои, вы, наверное, забыли, что у нас церковь отделена от государства, а синагога к нему никогда и не приближалась! Поэтому вы станете иудеем для меня, для нашего кантора, шойхета — но не для государства с его ОВИРом! А выпускают, как известно, не я и не кантор. Вам чего, хочется стать иудеем для меня?

— К сожалению, для них, — сказал Саша.

— Вы честный человек, — ответил раввин, — поэтому я вам скажу то, что говорю всем порядочным людям, которые на данном историческом этапе хотят примкнуть к избранному народу — разводитесь!

— Что?! — подскочил Саша. — Разводиться?!

— А что еще? — печально протянул раввин. — Вывезти вас может только еврей! Папой еврея вы стать не можете, мамой — тем более, я уж не говорю о бабушке и дедушке. Вы можете стать только мужем и женой. И поэтому — разводитесь!..

— Никогда, — произнесла Катя, — ни за что!

— Дорогие мои, — сказал раввин, — я вижу, что вы любите друг друга. Иначе бы я вам не посоветовал. И торопитесь, пока не запретили разводы!

— Что вы имеете в виду? — спросил Саша.

— Я имею в виду, что запретить можно все!

Он поднял вверх свои седые брови, и Владимир Ильич согласно закивал головой.

— У вас есть кто-нибудь на примете? — спросил раввин.

— Никого, — ответила Катя, — мы об этом никогда не думали.

— Извините, но мы не собирались разводиться…

— Ничего, ничего, этому можно помочь, — протянул раввин. — Обычно я этим не занимаюсь, но для таких симпатичных людей, как вы, тем более князей…

Он встал из-за стола, забрался на стул и из-за портрета великого вождя достал две пачки перевязанных фотографий. Затем снова сел, отдышался и сказал:

— Ну, с кого начнем? Здесь женихи, здесь — невесты!..

— А не разводясь можно? — жалобно спросил Саша.

— Двоеженство у нас запрещено, а ехать вы хотите. Поэтому начнем с женихов. — Он достал первое фото. — У этого человека до революции был сахарный завод, он прямой родственник барона Гинзбурга. Если вы замужем за князем, вам как раз подойдет этот барон…

Катя долго смотрела на фотографию.

— Сколько ему лет? — осторожно поинтересовалась она.

— Вы правы, — заметил раввин, — он — долгожитель! Он, можно сказать, ровесник Ленина. Но он еще даст фору любому спортсмену — он йог! Полдня он стоит на голове, пол — на руках!

— А на ногах он держится?..

— Ясно, — покачал головой раввин, — по вашему виду можно понять, что вы не очень любите йогов. Бикицер, перейдем к следующему. У меня есть старший экономист, умница, светлая голова и молодой, почти юный. Вот.

Он протянул фото. Катя долго смотрела на снимок.

— А где его правое ухо? — наконец спросила она.

— А что, разве нету? — удивился Кац и взял фото.

— Действительно, нету. Где же ухо, где же ухо?.. Ах, да, совершенно забыл, он же его потерял на охоте, да, да, он храбр, как барс! Или на дуэли? Нет, нет, скорее на дуэли, он очень горяч, этот старший экономист.

— А волосы он тоже потерял на дуэли?

— Нет, волосы — это просто ракурс. У него — шевелюра! Волосы — это ракурс!

— И глаз — ракурс?!!

— А чего вы удивляетесь? Человека можно снять в таком ракурсе, что у него не только уха — головы не будет! А на самом деле все имеется!

— Простите, — сказал Саша, — у вас не найдется чего-нибудь без ракурса и помоложе?

— Странно, — протянул Кац, — я для вас старался.

— Не понял, — ответил Саша.

— Знаете, жизнь есть жизнь, и новый муж, даже ненадолго, лучше в таком ракурсе… Безуха, как тот, надежнее…

— Даже ненадолго, — сказал Саша, — хотелось бы с ухом и помоложе. Поскольку оба могут развалиться на таможне, при обыске…

— Я вас понял, — ответил раввин и вынул фото жгучего брюнета. — Красавец, культурист, философ, кандидат трех наук…

— Этот ничего, — сказала Катя.

— Что? — зарычал Саша.

— Я сказала «ничего». В чем дело?

— Я видел, как ты на него посмотрела!

— Я должна посмотреть на будущего мужа или нет?! Или вслепую — закрыв глаза?

Саша блеснул очами, будто был потомком не Долгорукого, а Петра, и замолчал.

— Ты не хочешь меня выдать за красавца, — шумела Катя, — ты не хочешь за урода, за кого ты хочешь меня выдать?

— Ша, ша, не ругайтесь, — успокоил раввин, — до свадьбы еще далеко, мы еще не включаем марш композитора Мендельсона. Вы знаете, сколько это стоит?

— Марш? — удивился Саша.

— Красавец! — поправил раввин. — Этот культурист-философ! Дороже Мендельсона вместе с его маршем! Сорок тысяч или якутский бриллиант — вот сколько это стоит! Вот сколько запросил этот кандидат трех наук!..

— У нас никогда не было таких денег, — обрадованно сказал Саша, — и не будет, даже если мы сегодня прекратим кушать, пить и начнем только копить. У нас не будет такой суммы даже к возрасту вашего барона!

— Да, — протянул раввин, — вряд ли он будет столько ждать, этот красавец, вряд ли… Все, у меня мужчины кончились.

— Невесты у вас такие же? — спросил Саша.

— Не совсем, — ответил раввин, — они без недостатков, но, в основном, с усами. Не с буденновскими, но, на всякий случай, я их вам показывать не буду… Потому что вы ведете себя так, будто покупаете корову, а у нас не ярмарка, а синагога. Все, гинук!

И Кац спрятал обе пачки за портрет великого вождя…

— Ищите сами! Ищите и найдете! Я вам только одно посоветую — не езжайте в Биробиджан. Кроме вывесок, там уже ничего еврейского не осталось. Впрочем, и не было. И еще — поверьте в кого-нибудь! В Иисуса, Будду, Иегову. Или в Магомета! Не важно в кого! Вам предстоят такие времена, когда надо будет в кого-то верить..

— Мы уже верили, — сказал Саша.

— Не в то, — грустно покачал головой раввин; — верить можно только в то, что невидимо. Как наш Бог… — Он встал: — Ну вот и все, мои молодые люди, желаю вам удачи, а если я, кто знает, решу покинуть эту суровую землю, я вам, моя княжна, предложу свою еврейскую руку. И вы, князь, в данном случае сможете быть спокойным…

— Спасибо большое, отец Кац, — растроганно произнес Саша, и Владимир Ильич, сказав «вейз мир», упал на менору…

Как гласят правила хорошего тона: «Рыбу есть ножом нельзя».

Как гласит народная мудрость: «Еврей — не рыба. Можно резать ножом…» То ли периодически не хватало ножей, то ли не все еще усвоили правила хорошего тона, но к тому времени в городе Ленинграде, этой колыбели трех революций, проживало еще довольно много потомков Иакова…

У четы Петровских было всего семь знакомых евреев. Но, согласитесь, для княжеской четы и этого немало. Даже у царя не было такого количества. Правда, он не собирался уезжать… Но кто знает, если б в 1917 году существовало государство Израиль и у царя была бы возможность выбора, он бы, наверняка, поехал не на Урал, а на Сион или даже на Голанские высоты…

Короче, у них было семь евреев, семь надежд, семь чудес света, каждое из которых, могло им помочь… Но кто из этих чудес уезжал — это-то не знал никто. Даже они сами. Потому что, какой еврей знает, чего он хочет?

В тот же вечер Катя и Саша стали их обзванивать.

Первым они позвонили Гоцам. С Гоцами они были дружны, вместе ездили в горы и частенько болтали за бутылкой «Цинандали». Адик Гоц обожал грузинские белые вина.

— Адик, ты? — весело сказал Саша в трубку.

Трубка начала извергать какие-то странные звуки, будто это была проснувшаяся Этна. Казалось, оттуда изливалась лава.

— Твой Абрам в Палестине, — клокотало из кратера, — вместе со своей Саррой. И тебе туда пора!..

Извержение кончилось. Вулкан погас.

— Опоздали, — только и сказал Саша.

Второй раз они уже звонили более осторожно — кто любит будить вулканы?