Теперь, разом вспомнив все это, она от души вскричала в ответ подруге:

— Да у меня эти сценарии, если хочешь знать, уже в печенке, в селезенке и в мочевом пузыре!

Пожалуй, она разразилась бы полновесным драматическим монологом, если бы не закончилась большая перемена.

Однако как раз в этот момент затрещал звонок.

…Одиннадцатый «Б» собирался на урок, как обычно, без суеты.

Через несколько минут, когда наиболее активная его часть, зевая, расселась по местам и лениво выложила на столы учебники, кое-кто лишь показался в конце коридора. С чувством собственного достоинства, неторопливой пружинистой походкой направлялись в сторону классной двери спортсмен Приходько и второгодник Московкин; с другого конца коридора показались Стрелкова и Масина, которые, в свою очередь, приближались со скоростью, максимально доступной в длинных юбках-карандашах из ткани стрейч и на каблуках высотой одиннадцать сантиметров.

Вероника, однако, была твердо намерена выпустить этот класс, не подорвав окончательно нервную систему. Поэтому, устав стоять у двери в позе швейцара, она просто отошла к столу, села и вяло поинтересовалась:

— Ну и сколько еще будем опаздывать? Где на этот раз были?

— Вам рассказать — не поверите, Вероника Захаровна! — оживился Приходько, с актерским простодушием вытаращив глаза.

— Садитесь, садитесь, — поторопила Вероника, предвидя театральный экспромт на десять минут.

— Нет, правда! — с жаром подхватил Московкин, школьный секс-символ, и потряс челкой, выстриженной перьями. — Представьте себе, Вероника Захаровна: идем мы с Серегой сейчас по двору…

— А во дворе что делали — курили? — уточнила Вероника довольно, впрочем, равнодушно.

— Идем и видим: старушка с палочкой за забором, — не отвлекаясь и возвышая голос, продолжал Московкин. — И говорит…

— …«Переведите, деточки, через дорогу!» Точно?

Деточки дружно потупились.

— Ну-у… типа того…

— Надо же! Хоть бы новенькое что придумали с шестого класса! — от души возмутилась она. — Садитесь уж… Что еще такое?

Последний вопрос относился к Стрелковой, остановившейся у стола и глядевшей моляще из-под густосиних ресниц.

— Фероника Сахарофна, — прошелестела та, — у нас сфета не пыло фечером… Я не успела… — И преданно захлопала глазами.

С ресниц ее посыпались синие крошки.

— Ладно уж… но чтобы в следующий раз… — скороговоркой отмахнулась Вероника и со вздохом открыла журнал.

С грустью посмотрела в него и перевела взгляд на учеников.

Те вдруг разом занялись делами: кто-то принялся прилежно заполнять дневник, кто-то — с деловым видом рыться в папке, а кто-то — внимательнейше рассматривать свеженаращенные ногти длиной четыре сантиметра или ловко тыкать этими ногтями в кнопочки сотового телефона.

Вероника не спеша вписала в положенную строчку журнала тему урока и объявила:

— Значит, сегодня у нас анализ стихотворения.

Потом еще раз вздохнула и добавила с ноткой надежды:

— По выбору учащихся!

И оглядела класс.

В лицах отразились сдержанное раздражение и легкое замешательство — не доходящее, впрочем, до страха. Лишь Московкин поднял глаза и лучезарно улыбнулся со своей второй парты, демонстрируя то ли полную готовность к анализу стихотворения, то ли убежденность в своей неотразимости.

— Московкин! Хочешь отвечать — подними руку! — раздраженно предложила Вероника.

Сияние в его глазах тут же померкло, сменившись тихим укором.

«Двойки… нет, колы! Всем в столбик. Такой славный частокольчик в журнале… Так сожрут же на первом педсовете», — размышляла она, постепенно пропитываясь яростью, как промокашка чернилами.

— Можно мне? — вдруг нездешним гармоничным аккордом прозвучало сбоку.

И не успела Вероника кивнуть головой, как тихоня Анечка Крившук, умница девочка и, можно сказать, звезда параллели, с трогательной уверенностью приблизилась к учительскому столу и, повернувшись лицом ко всем этим невежам, объявила звонко:

— Пушкин! «Пророк».

Увлажненными глазами Вероника посмотрела на это дитя и машинально прикрыла веки — так лучше слушалось.

Не часто в одиннадцатом читали Пушкина наизусть. Ну и что с того, что когда-то учили и «Я вас любил…», и «Онегина» — все равно ведь не помнят! Вон физиономии какие изумленные — поверишь, что и про Пушкина впервые слышат!

— Вероника Захаровна, а что такое «пророк»? — непринужденно осведомился с места Приходько.

Крившук запнулась, оглянулась на Веронику. Та озадаченно воззрилась на Приходько, не в силах решить — простодушное ли это невежество или откровенная наглость?

На помощь пришел Московкин:

— Ты че, Веталь? ПРО! РОК! Забыл, что такое рок, что ли?

Вероника онемела.

Досадной особенностью ее организма был, кроме всего прочего, обычай лезть в карман за каждым словом. Уже потом, постфактум, ей в голову приходили десятки остроумнейших, не-в-бровь-а-в-глаз ответов. В нужный же момент самым привычным для нее состоянием было, увы, позорное хлопанье глазами!

Пауза затягивалась.

Уже послышалось несколько сдавленных смешков. Уже залилось нежно-алым личико Анечки Крившук…

И как раз в эту самую минуту со стуком распахнулась дверь, и подобно неудержимому цунами в класс ворвалась Светлана. Челка ее разметалась по всему лицу, и Вероника испугалась было, что сейчас она, ничего не видя, врежется в нее и свалит с ног. Однако Светка лишь цепко схватила ее за руку и мгновенно вытащила в коридор с воплем:

— Уважаемая Вероника Захаровна! Одно из двух — или ваш Беспечный, или я! Нам тесно в одном кабинете! И имейте в виду — это мое последнее! Абсолютно! Окончательное! Слово!!!

И таким образом почти что кстати началась совершенно другая история.

В отношении работы муж сочувствовал Веронике. И, как правило, принимал все близко к сердцу. Иногда, на ее взгляд, даже чересчур.

— Черт-те что! Ну как это — брызнуть газовым баллончиком? На уроке истории! Да в наше бы время…

— В ваше время газовых баллончиков не было, — уточняла Вероника. — И чем, интересно, история лучше других предметов? На литературе, значит, можно?!

— Да не в этом же дело! Вы кого воспитываете вообще, детей или бандюг?! — возмущался он.

— А что мы? Это все телевидение, боевики всякие… Пропаганда насилия, — оправдывалась она.

— Но как же это ты могла допустить! — накалялся он. — Ты классный руководитель или нет?! У тебя обязанности есть или нет?!

Тут уж Вероника окончательно выходила из себя.

— Обязанности? А как же! — сбивалась на визг она. — Обязанностей — некуда складывать! Не успеет сентябрь начаться — пиши семь списков класса! Список в буфет, список в медкабинет — с адресами, между прочим, и с датами рождения, — и точно такой же в библиотеку! Потом еще завучу: отдельно по годам рождения, отдельно мальчиков и девочек; потом немцев и англичан отдельно по группам, ну и в личные дела. А там уже мелочь разная: то краеведение заставляют вести, то эмхэка…

— Вот и очень хорошо, что краеведение! И правильно, — не уступал супруг. — У нас вот тоже Ольга Федоровна кружок вела — «Люби и знай свой край». Очень даже интересно было! И в музей ходили, и по местам боевой славы, и в походы — помнишь, я фотографии показывал? Только альбом этот куда-то делся — у матери, что ли, поискать, нашим девкам хоть показать… А что еще за эмхэка, я не понял?

— Ну, мировая художественная культура. Искусство там, религия с философией… Новый предмет, вести никто не хочет, а я крайняя. Как обычно! — негодовала Вероника. — Да еще сдуру детям учебник красивый такой заказала, с цветными вклейками, а к нему, оказывается, программу не достать! Целый месяц искала…

— Ну и что — достала все-таки? Вот видишь! Не знаю я, конечно, но, по-моему, тоже неплохой предмет. То — патриотическое воспитание, а это — общее развитие. Лично у нас вот такого не было!

Иногда Вероника не могла понять: нарочно он выводит ее из себя или на самом деле такой правильный? Ну просто равносторонний треугольник! Она посмотрела на мужа прищурившись.