…Провожать учительницу отправились всей компанией, прихватив дога Карата и литровую банку с рыбой «хе».

Николай, открыв дверь, не нашел слов.

Молча пропустил он все общество в прихожую, и тут же из комнаты выскочили Маришка и Туська — это в двенадцатом-то часу! Последовала веселая и шумная процедура взаимных приветствий, знакомства и, учитывая позднюю пору, — прощания. И как раз когда провожавшие уже развернулись было лицом к выходу, Вероникин язык вдруг сам собой произнес:

— Коля! А где-то у нас было еще шампанское? За знакомство!

— Да что вы, что вы, Вероника Захаровна, — степенно завозражала Марина, придерживая обернувшегося было мужа за рукав.

Но тот — быть может, так же неожиданно для себя, как и Вероника, — подхватил:

— За знакомство? А почему бы и нет?

Вероникин же муж опять ничего не сказал, а просто посмотрел на нее и полез на антресоль за бокалами.

…Окончательно сознание возвратилось к ней часа через два, когда за гостями наконец закрылась дверь и мгновенно уснули Туська с Маришкой.

Слезы полились в ту же минуту — будто ждали наготове. Ее настоящее человеческое «я», задавленное педагогическими соображениями, теперь вырвалось из-под контроля и дало себе волю. Весь стыд и неприличие этого вечера, ничем более не прикрытые, обрушились на нее и сломали. Она лежала на диване лицом вниз, раздавленная и уничтоженная, и, трясясь и захлебываясь, заливала слезами подушку.

Муж принес воды.

— Уволюсь, — сказала она, когда смогла говорить, — завтра напишу заявление. На фига эта работа! В гробу я видела! Ну как теперь Лешке в глаза смотреть?! Еще эта директриса со своим протоколом… Да реализатором на рынке в сто раз лучше… уборщицей…

— Ладно-ладно, успокойся, — похлопал по плечу муж.

От его голоса ей стало полегче. Слезы, правда, хлынули с новой силой, но это были уже слезы облегчения — и, похоже, последние. Все-таки испытания этого дня, слава Богу, подошли к концу.

Глубоко вздохнув, она начала стелить постель.

— Ничего страшного, — успокаивал муж, — чего в жизни не бывает! Сразу увольняться… Ну подумаешь, выпила! Вы ж все тоже люди. Хотя, конечно, наша Ольга Федоровна бы…

Вероника замерла с простыней в руках.

— Ты иуда, — тихо вымолвила она.

Впереди разверзлась еще одна бессонная ночь.

Существование суббот и воскресений издавна скрашивало многотрудные будни человечества.

Теплый домашний лучик выходных неизменно мерцал сквозь официальный холод понедельников, суетливую нервозность сред и автопилотную усталость пятниц.

И быть может, именно эти два дня в конце недели подогревали в людских сердцах надежду на личное счастье и светлое будущее.

В субботу Вероника, помимо проверки тетрадей, успела сварить суп и даже прицепить к карнизу висящую уже на трех кольцах штору в детской.

На воскресенье тоже планировалась расширенная программа. Проверив остатки сочинений, она собиралась пришить оборвавшиеся вешалки к своей и мужниной курткам и постирать хотя бы часть темных вещей. В мечтах витало, кроме того, посещение парикмахерской и отдаленно реял образ книжного рынка.

Однако не сложилось.

В воскресенье разбудила Веронику удивительная тишина в доме.

«Отключили свет», — почему-то мелькнуло в голове спросонья. Но нет: открыв глаза, она разглядела, что красный глазок телевизора горит исправно. Да и светло было уже, собственно говоря, как днем. При полном безмолвии вокруг.

«Восемь? Или уже девять?» — прикинула она. Но в этот момент безмолвие было нарушено: из детской донеслись неестественные воюще-клацающие звуки. По-видимому, Маришка с Туськой изобрели с утра какую-нибудь инопланетную игру.

Тишина, оказывается, простиралась непосредственно вокруг нее. Нигде вблизи не слышалось ни похрапывания, ни шуршания газеты, ни грохотания чайником в кухне. И нигде не было видно мужа.

Она опустила ноги, нашарила тапочки и в недоумении осмотрелась.

Часы показывали четверть десятого.

Отчего-то на ум первым делом пришел сосед Паша. Но эту мысль она сразу принципиально отвергла. Все-таки день только начинался, и хотелось верить в лучшее.

Ее муж вполне мог, например, пойти на стадион делать зарядку, как собирался уже лет десять. Или, допустим, махнуть на рыбалку. (Но с кем? Неужто все-таки с Пашей?)

Впрочем, он мог отправиться и, например, на рынок. Вот так пораньше, сюрпризом, решив не будить жену. И может быть, вот-вот вернется с тяжеленными пакетами. С картошкой, и луком, и куриными потрошками, и даже приземистой твердой «яблочной» хурмой…

Тут она сообразила заглянуть в «денежную» коробку — бывший пластмассовый Маришкин пенал.

Как и вчера, на дне ее лежала пятисотка, а сверху — три сотенные бумажки.

Или, кажется, вчера пятисоток было две?

Не в силах вразумительно ответить на этот вопрос, Вероника попробовала подойти к делу с другой стороны: распахнула шкаф и исследовала содержание мужниного отделения. Потом заглянула в прихожую и перебрала одежду на вешалке.

Не хватало джинсов, старого свитера с ромбами и той самой куртки с оторванной вешалкой.

В таком наряде в принципе можно было отправиться и на рыбалку, и на рынок, и на стадион.

Впрочем, на стадион он не надел бы куртку, поскольку быстрого ходу туда не более пяти минут.

— Папу не видели? — крикнула Вероника в сторону шлепающих по коридору босых ног.

— Не-а! — весело донеслось уже из ванной.

Всевозможные малоубедительные предположения вертелись в воображении Вероники, словно попытки решения задачки на невыученную формулу, пока руки ее зажигали газ, ставили на плиту кастрюлю с водой и сыпали туда хлопья «Геркулес».

Муж не появлялся.

Последняя версия — сверхурочная работа — даже не подлежала рассмотрению, поскольку ударные две смены уже были отработаны вчера, в субботу, и пакет с грязной робой обнаружился на положенном месте, то есть в ванной.

Ровно в десять ноги неудержимо понесли ее к соседской двери.

Противно проверещал звонок.

Вероника притаилась. Невесть с чего сердце колотилось, как перед открытым уроком.

Наконец послышалось приближающееся шарканье. На ходу Паша что-то бормотал (говорил с Николаем? или сам с собой?).

Дверь приоткрылась, и Вероника вытолкнула из себя:

— Здравствуйтеколянеувас?

В лицо соседу она старалась не смотреть, поскольку слишком хорошо знала его слащаво-ядовитое выражение.

— Ушел, значит, — констатировал тот без всякой слащавости, а просто ПРЕНЕБРЕЖИТЕЛЬНО.

И качнул встрепанной головой как-то так, что Вероника враз поняла: мужа здесь нет и не было.

— Ну, проходи, раз пришла, — с тем же ленивым пренебрежением распорядился он и двинулся обратно в полумрак своего коридора.

Вероника открыла было рот, приготовившись сказать: «Спасибо, мне некогда!» Но тут Паша приостановился и обернулся, и она вдруг усомнилась в правильности построения своей фразы. И, так и не решившись ее произнести, зачем-то покорно поплелась следом.

— Садись, — кивнул он на единственный стул в комнате и сам плюхнулся на разложенный диван-кровать.

Одет он был в пижаму, похожую на больничную — бесформенную и застиранную до Неопределенного грязно-бурого цвета.

«Так и спит без простыней, что ли?» — брезгливо подумала Вероника.

При всем том в комнате присутствовал сравнительный порядок: не заметно было ни мусора на сине-сером паласе, ни особенной пыли на книжном шкафу.

— А ты чего ждала? — вдруг спросил Паша, вызывающе возвысив голос.

— Я?.. В каком смысле — ждала? — Голос Вероники противно дрогнул.

— В том самом! В том смысле, что есть у тебя — муж! То есть был… Муж! Понятно это тебе или нет?! А когда у женщины есть муж, она должна — что?

«Псих. Алкоголик и псих! И что я здесь делаю?» — холодея, подумала Вероника. Но почему-то вымолвила в ответ, как зомби:

— Что?

— А вот что! — рявкнул Паша и вытянул перед собой волосатую ручищу. — Жена должна уметь встретить! Ясно или нет? Это — раз! — Он загнул палец и потряс ручищей. — Потом накормить. Нормально так накормить! Борщ, лапша домашняя, жаркое там… Рюмочку налить для аппетита. Это — два! А уж потом…