Он спокойно улыбнулся Юнис, бросившей на него короткий укоризненный взгляд. Брови ее взлетели вверх, щеки порозовели, но она любезно поздравила его мать с днем рождения.

— Что это такое? — прислушавшись, спросила Анджелина.

Эдвард счел вопрос риторическим, поскольку даже полный имбецил не мог не понять, что они только что услышали, но Анджелина ждала ответа, широко распахнув глаза и страшно побледнев.

— Это карета уезжает от гостиницы, — ответил он. — Наверняка Уиндроу. Он везет Юнис и, вероятно, ее горничную в Нортон-Парк на обед к леди Уиндроу.

— Не дождавшись нас?

Темные глаза распахнулись еще шире, если такое вообще возможно.

— Полагаю, они питают надежду пообедать до наступления полуночи и боятся, что эта надежда рухнет, если они задержатся еще немного. Полагаю, они понимают, что нам с вами нужно кое в чем разобраться. И безусловно, Уиндроу не особенно радуется мысли, что нам придется ехать в одной карете после того, как я его ударил. Тот факт, что он не дал мне сдачи и не принял мое приглашение выйти во двор, разумеется, указывает на то, что он является частью плана Юнис и, возможно, даже зачинщиком. А уж Юнис позаботилась об успешном исполнении своего плана, хотя моя вспышка насилия ее встревожила, и сочла вполне подобающим (а может быть, ее убедили счесть это подобающим) оставить нас тут одних, чтобы мы могли во всем разобраться.

— План мисс Годдар, — сказала Анджелина, — заключался в том, чтобы я оставила для вас письмо, а вы бы поспешили догнать нас и спасти ее от лорда Уиндроу. А вы почему-то позволили ему уехать вместе с ней.

— Я бы с удовольствием прочитал когда-нибудь это письмо, — отозвался Эдвард. — Полагаю, это великолепный образчик готической литературы. Но перед тем как помчаться спасать вас, я прочитал письмо Юнис. Написанное в сдержанном тоне, оно было составлено весьма умно и вполне эффективно. И, как видите, я здесь.

Эдвард начинал слегка злиться, причем совсем в другом духе, чем злился несколько минут назад. Похоже, он был общей марионеткой и плясал под дудку всех и каждого. Во всяком случае, под дудку Юнис — это точно, да еще и этого проклятого Уиндроу. У леди Анджелины не так хорошо получалось дергать за ниточки.

— Что вы сказали?

Она внезапно нахмурилась.

— Когда?

— Как раз перед тем, как уехала карета.

— Я люблю вас, — повторил он, глядя прямо ей в глаза.

«И именно тебя мне хочется трясти до тех пор, пока зубы не застучат». Впрочем, этого он вслух не произнес. Все это часть одного и того же чувства. Она его пленяет и раздражает. Воодушевляет и бесит. Он ее обожает, но запросто может задушить, пусть это всего лишь фигура речи. Нет, их брак не может быть заключен на небесах. В их совместной жизни не будет места безмятежному спокойствию. Но одно тут несомненно. Он знает, что живет, пока он с ней, какого бы дьявола это ни значило.

Но какого бы дьявола это ни значило, именно оно и определяет все. И Эдвард даже не был уверен, что это означает.

— Я люблю вас, — добавил он, поскольку Анджелина молчала, что было совсем не похоже на нее.

Казалось, что на ее лице остались одни глаза. И в них блестели непролитые слезы.

— Неправда, — голос прозвучал обвиняюще, — вы не верите в любовь.

— Если я и сказал что-нибудь настолько глупое, — ответил он, — я наверняка лгал. Я люблю свою мать, и сестер, и бабушку, и племянников с племянницами. Я даже деда люблю. И еще я люблю вас, но совсем по-другому. И собираюсь снова просить вас выйти за меня замуж. Я сделаю это, когда мы вернемся в Холлингс и когда выпадет удачный момент. И на этот раз я не собираюсь опускаться на колено. Того, кто завел эту нелепую традицию, нужно выпороть на конюшне, да только я предполагаю, что он давно умер.

Анджелина улыбалась сквозь слезы.

— Я этого от вас и не потребую. Но с чего вы решили, что я скажу «да»?

Он сердито погрозил ей пальцем:

— Хватит игр. Мы наигрались на всю оставшуюся жизнь, Анджелина. Все, они закончены. Я собираюсь сделать тебе предложение, потому что я люблю тебя и не смогу без тебя прожить счастливую, полноценную жизнь. А ты выйдешь за меня замуж, потому что любишь меня.

Его окатило волной неуверенности, но он мысленно отогнал ее. Настало время настоять на своем. Он чувствовал, что ему придется заниматься этим всю жизнь — за исключением тех случаев, когда она сумеет сбить его с толку каким-нибудь безумством или он просто решит потакать ей, потому что не захочет настаивать на своем.

Дьявол все забери, жизнь станет очень сложной. Он никогда не будет толком знать, на ногах стоит или на голове.

— Вы очень в себе уверены, — заметила она.

— Да. — Эдвард сцепил за спиной руки, с трудом подавив глупое желание скрестить пальцы.

В гостиной, а точнее, во всей гостинице внезапно сделалось очень тихо. Только где-то в отдалении громко тикали часы.

— Нам лучше поехать вслед за мисс Годдар и лордом Уиндроу в вашей карете, — сказала Анджелина. — Может быть, мы сумеем их догнать до того, как они доберутся до Нортона, и наше путешествие вдвоем не покажется чересчур неприличным.

— У меня нет никакой кареты, — ответил Эдвард. — Я приехал верхом.

— О. — Она прикусила нижнюю губу. — И что же мы будем делать?

Он точно знал, что они будут делать, с той минуты, как услышал удаляющийся стук колес кареты Уиндроу. Он знал это с беспощадной уверенностью, точно так же, как знал, что Уиндроу остановится в этой гостинице. В конце концов, тот не захочет возвращаться в Холлингс вдвоем с Юнис, даже если с ней и вправду есть горничная. Боже милостивый, после такого ему придется делать ей предложение, а это для Уиндроу (уж не говоря о Юнис) катастрофическое несчастье.

— Мы останемся здесь, — ответил Эдвард.

Глаза Анджелины снова распахнулись.

— Трешем меня убьет, — сказала она. — И Ферди тоже. Как вы думаете, у них тут есть две свободные комнаты?

Эдвард думал, что тут у них столько свободных номеров, сколько комнат в гостинице, но это было отвлеченное знание.

— Не сомневаюсь, что одна свободная комната у них есть, и мы ее займем. Как мистер и миссис Эйлсбери. Посидите немного, а я пойду и все устрою.

Анджелина открыла рот, щеки ее залило краской. Губы сложились в букву «О», но из них не вырвалось ни звука.

Эдвард приблизил к ней лицо и внимательно всмотрелся в глаза.

— Время для игр вышло, Анджелина, — повторил он. — И время для непонимания тоже. Настало время любви.

Но наверняка не в этом смысле. Подобное показалось бы ему немыслимым всего неделю назад. Даже вчера. Даже час назад. О чем он думает?

Но Эдвард не хотел этого знать. Он провел целую жизнь, размышляя, рассуждая, решая, что правильно, а что нет, обдумывая, как не обидеть тех, кого любит и о ком заботится. Он любил. Всю свою жизнь. И все же он никогда… не любил.

Да, иногда мысль бессмысленна. Потому что некоторые вещи находятся за пределами мысли — во всяком случае, за пределами логики.

Любовь всегда была для него долгом, даже самая искренняя.

Любовь никогда не была… свободой.

Свобода погубить невинную юную леди?

Свобода любить ее.

— Скажи, что ты любишь меня, — велел он.

— Я люблю тебя, — произнесла она.

— Скажи, что останешься тут со мной. Скажи, что ты этого хочешь. Или скажи «нет», и я что-нибудь придумаю. Скорее всего, здесь есть какая-нибудь карета или двуколка, чтобы доставить тебя в Нортон.

Вот тебе и убедительное, властное поведение. Вот тебе и решение стоять на своем.

— Я остаюсь, — сказала она. — Если ты попросишь, я пойду с тобой на край света. Я… — Она улыбнулась и прикусила губу. — Но ведь ты не хочешь, чтобы я произнесла целую речь, нет?

— Ты уверена? — пробормотал он.

Она посмотрела ему в глаза и кивнула — и это была самая лучшая речь на свете.