— А я учился в его конкуренте.

Аллегра вскинула руку, жестом прося его не продолжать.

— Подождите, теперь моя очередь отгадывать. Думаю, мне будет гораздо проще. Вы учились в Гарварде. Вы родом с востока, может быть, из Нью-Йорка или… — она прищурилась, всматриваясь в его лицо, — возможно, из Коннектикута или Бостона. Учились в закрытой частной школе… дайте подумать… в Эксетере или Сент-Поле.

Портрет, который нарисовала Аллегра, рассмешил его: получился этакий ультраконсервативный, абсолютно предсказуемый сноб из Нью-Йорка. Возможно, в этом был повинен темный костюм, а может, галстук от «Гермеса» или безупречная стрижка.

— Вы близки к истине. Я из Ныо-Йорка. Учился в Андовере, потом поступил в Гарвард. Год преподавал в Стэнфорде, а сейчас…

Аллегра снова знаком остановила его, ей хотелось отгадать самой. Он не походил на университетского профессора, разве что он преподавал в школе бизнеса… но для этого он слишком молод и хорош собой. Если бы дело происходило в Лос-Анджелесе, она приняла бы его за актера, но, пожалуй, этот вариант тоже не очень удачен: для актера он выглядит слишком умным и недостаточно эгоцентричным.

— Вы не забыли, что теперь моя очередь отгадывать? Вы и гак уже дали мне слишком много подсказок, дальше я хочу догадаться сама. Наверное, вы преподавали литературу в Колумбийском университете, но, честно говоря, поначалу я приняла вас за банкира.

Если не считать озорного блеска в глазах, весь его облик был воплощением респектабельности и наводил на мысли об Уолл-стрит.

— Это все костюм. — Он улыбнулся и почему-то стал немножко похож на ее брата и совсем чуть-чуть даже на отца. Он был почти такого же роста, как Скотт и Саймон, и в его улыбке Аллегре виделось что-то смутно знакомое. — Я купил его, чтобы доставить удовольствие матери. Она считает, что если я собираюсь вернуться в Нью-Йорк, мне нужно одеваться респектабельно.

— А что, вы уезжали?

Он до сих пор не сказал ей, профессор он или банкир, и оба по-прежнему развлекались игрой. Толпа гостей постепенно начинала редеть. Если сначала по элегантным апартаментам Вейсмана разгуливало сотни две человек, то теперь, когда их осталась примерно половина, квартира казалась почти опустевшей.

— Я уезжал на полгода, — незнакомец решил подбросить Аллегре еще одну подсказку, — работал в другом месте. Не хочется говорить, где именно.

К его удовлетворению, Аллегра все еще пыталась отгадать, где он был и чем вообще занимается.

— Вы преподавали в Европе?

Он замотал головой.

— Еще где-нибудь преподавали?

Аллегра совсем запуталась. Может, строгий костюм ввел ее в заблуждение и она пошла по ложному пути? Она еще раз посмотрела в глаза незнакомцу. Чувствовалось, что у него есть воображение, однако он явно любит собирать и анализировать информацию.

— Я уже давно не преподавал, но вы не так уж далеки от истины. Ну что, сказать?

— Видимо, придется. Сдаюсь. Во всем виновата ваша матушка, это костюм ввел меня в заблуждение, — заключила Аллегра, и оба рассмеялись.

— Что ж, я вас понимаю, он меня самого смущает. Когда я пришел сюда и посмотрелся в зеркало, то не узнал самого себя. На самом деле я писатель, а писатели — вы же знаете, что это за люди, ходят в рваных кроссовках, а то и в ковровых шлепанцах, в старых халатах, линялых джинсах, дырявых гарвардских свитерах.

— Насколько я понимаю, вы как раз из этой породы, — заключила Аллегра.

Однако он словно родился в костюме, и она подозревала, что в его гардеробе есть не только рваные свитера и линялые джинсы. Аллегра решила, что на вид ему лет тридцать пять, а что он потрясающе хорош собой, она поняла еще раньше. На самом деле ему оказалось тридцать четыре года, в прошлом году он продал киностудии права на экранизацию своей первой книги, вторая книга только что вышла из печати, но уже получила восторженные отзывы и отлично продавалась, к удивлению самого автора. Он написал ее потому, что не мог не написать, и вложил в нее свою душу, в результате получилось настоящее литературное произведение. Однако Андреас Вейсман пытался его убедить, что настоящее его призвание — художественная литература, и сейчас он собрался приступить к третьей книге.

— Значит, вы полгода не были в Нью-Йорке? Где же вы были? Писали роман в бунгало на пляже где-нибудь на Багамах? — Эта мысль почему-то показалась Аллегре очень романтичной.

Он рассмеялся:

— На пляже, но не на Багамах. Я полгода жил в Лос-Анджелесе, точнее в Малибу, перерабатывал книгу в сценарий. Я был настолько глуп, что согласился сам написать сценарий и еще вызвался быть сопродюсером — думаю, больше никогда в жизни за это не возьмусь, да мне никто и не предложит. Продюсер и режиссер фильма — один мой приятель по Гарварду.

— И вы только что вернулись?

Как странно, что они провели полгода в одном городе, а встретились только здесь, в Нью-Йорке. Аллегре показалось странным и другое: большинство гостей на приеме держались каждый сам по себе, а их двоих, только что прилетевших из Калифорнии, потянуло друг к другу как магнитом.

— Не совсем, — объяснил он, — я здесь уже неделю. Прилетел, чтобы встретиться с агентом. У меня появился замысел третьей книги, и я собираюсь на год запереться, чтобы написать ее — если, конечно, когда-нибудь покончу с этим проклятым сценарием. Мне уже предложили написать сценарий и но второй книге, но я пока не уверен, что мне хочется этим заниматься. Боюсь, Голливуд и вообще кинобизнес не для меня. Я еще не решил: не лучше ли забыть о кино, вернуться в Нью-Йорк и с головой уйти в работу над книгами? Я пока сам не понял до конца, чего хочу. В настощее время, можно сказать, живу двойной жизнью.

— А что вам мешает заниматься и тем и другим? Вам даже не обязательно писать самому сценарии, если вы этого не хотите. Продавайте права на экранизацию, и пусть сценарием занимается кто-нибудь другой, это сэкономит вам массу времени для написания следующей книги. — У Аллегры возникло чувство, будто она дает консультацию одному из своих клиентов.

Ее серьезность вызвала у собеседника улыбку.

— А вдруг они испортят книгу? — с искренней тревогой спросил он.

На этот раз, увидев выражение его лица, рассмеялась уже Аллегра:

— Вы говорите как настоящий писатель. Представляю, как тяжело отдать свое детище посторонним людям. Я, конечно, не могу поручиться, что все пройдет без сучка, без задоринки, но иногда это требует меньшего напряжения, чем писать сценарий самому, не говоря уже о том, чтобы выступать сопродюсером фильма.

— Охотно верю. Ходить босиком по гвоздям и то приятнее. Киношная публика меня просто с ума сводит, на книгу им наплевать, их интересует только актерский состав, ну, может, еще режиссер. Сценарий для них вообще ничего не значит, в их представлении это только слова, с которыми можно обращаться как угодно. Они врут, жульничают, а чтобы добиться своего, готовы идти на все. Сейчас я, кажется, начинаю к этому привыкать, но поначалу страшно злился.

— Знаете, вам нужно иметь в Лос-Анджелесе хорошего адвоката или хотя бы местного агента, чтобы был под рукой и мог вовремя помочь, — практично рассудила Аллегра. — Спросите у Андреаса, пусть он вам кого-нибудь посоветует.

Он улыбнулся:

— А может, мне обратиться к вам? — Мысль показалась ему очень привлекательной. — Между прочим, я тут вам жалуюсь, а сам до сих пор не представился. Прошу прощения. Джефф Гамильтон.

Толпа гостей продолжала редеть, а они по-прежнему стояли очень близко друг к другу. Встретившись с ним взглядом, Аллегра улыбнулась. Она сразу вспомнила это имя.

— Я читала вашу первую книгу, она мне очень понравилась. — Книга была серьезная, но в ней попадались и смешные места. Аллегра хорошо помнила, что книга произвела на нее огромное впечатление, а это говорило о многом. — А я — Аллегра Стейнберг.

— Полагаю, вы только однофамилица известного продюсера? — небрежно поинтересовался Джефф, однако Аллегра тут же его поправила. Хотя она не злоупотребляла известностью своих родителей, но очень ими гордилась.