Я тут же горько посмеялась над собой. Что за бредовые мысли приходят в голову! И бесполезно пылать гневом в отношении графа Уорика или кардинала Винчестерского за их труды по воспитанию мальчика-короля. Они делают то, что делали их предки, соблюдая вековые традиции, — не ими установленные, которые не им нарушать или отменять. А кроме того, выполняют волю покойного короля, моего супруга. Мне стало известно: главное в этом воспитании — чтобы как можно скорее будущие монархи становились мужчинами и воинами. А это значит, детства и отрочества они почти лишены. И мне было очень жалко, что мой мальчик не наиграется вволю. Впрочем, мне бы ответили, что у меня типично женский взгляд на жизнь…

Я сказала сыну, что тоже очень скучала, но всегда думала о нем, — и это истинная правда.

— Я теперь настоящий король, да? — произнес он звонким мальчишеским голосом. — Граф Уорик говорит, что только коронация делает короля настоящим.

— Ты стал похож на своего отца, — сказала я.

— Правда? Я так хочу этого. Мне все время твердят, что я должен стать таким, как отец. «Он бы сделал так!» «Он бы не сделал так!» Только и слышу со всех сторон… Он, наверное, рос очень строгим?

— Нет, нет. Он понимал людей… старался понять… Он слыл в самом деле великим воином. И хорошим человеком.

— Как бы я хотел, чтобы он не умирал!

— Многие сожалеют, что он ушел от нас.

— Тогда мне бы сейчас не стать королем, верно?

Я печально улыбнулась. В голосе моего сына проскользнули горькие нотки. Ему так хотелось, чтобы отец был жив.

— Да, тебе пришлось бы подождать… — И я заговорила о другом. — Говорят, твоя коронация прошла восхитительно.

— Только очень долго, — ответил мой сын. — Такие длинные речи. Так много всяких обрядов.

— Но ты прекрасно справился. Я не сомневалась в тебе.

Он расцвел от удовольствия и сказал:

— Пиршество тоже продолжалось без конца, и все смотрели только на меня.

— Конечно, ты же король.

— Очень это странно быть королем. Ты понимаешь меня, матушка?

Меня глубоко тронул его доверчивый тон. Милый, далекий от меня ребенок!

— Наверное, так и должно быть, — ответила я ему.

Что могла я еще сказать?

— А почему тебя почти не видно при дворе? — спросил он. — Отчего ты совсем не выезжаешь из своего замка?

— Мне нечего делать во дворце в Лондоне, — отвечала я.

— Ты была бы ближе ко мне.

— Все равно мы почти бы не виделись, — сказала я. — Такова дворцовая жизнь.

— Но я бы…

Я прервала его:

— Скажи, Генрих, чего бы ты хотел больше всего?

Он ненадолго задумался.

— Этого все равно никто не смог бы мне дать. Хотя я и король.

— Что же именно?

— Чтобы мой отец ожил, тогда я не стал бы королем…

Славный мой, бедный мальчик! Тебя уже тяготят королевские обязанности — что же будет дальше, если корона и мантия столь тяжелы для тебя сейчас?

Мне нравилось, что в нем не окостенели человеческие чувства и он не переполнен сознанием своей королевской исключительности. Напротив, мысли о ней претили ему, так мне тогда казалось…

В Кентербери мы пробыли всю Пасхальную неделю, затем двинулись к морю, в сторону Дувра. Двадцать третьего апреля, в День святого Георгия, мы приготовились к отплытию во Францию. Готовы были к этому и десять тысяч солдат, выстроившихся на берегу в ожидании посадки на военные корабли.

Солнце стояло высоко в небе и ярко светило, дул свежий попутный ветер, когда наши суда двинулись в направлении французского порта Кале.

Таким же солнечным утром мы благополучно прибыли к берегам Франции.

Кардинал Винчестерский настоял, чтобы вначале мы отправились к собору Святого Николая, где и отслужил торжественную мессу.

Пробыв неделю в Кале, мы двинулись к Руану. Там нас должен ожидать герцог Бедфорд.

В Руане, как мне стало известно, нам предстояло задержаться на какое-то время, пока будут идти приготовления к коронации моего сына, назначенной в городе Реймсе. Мне казалось, место выбрано с умыслом, здесь недавно коронован мой брат Шарль, ставший королем Франции Карлом VII. Однако я понимала, как не права в своих подозрениях. В Реймсе издавна короновались все французские монархи. И все равно ситуация оказалась весьма напряженной и в любой момент могла развиться в достаточно неблагоприятном направлении. Тем более французы продолжали одерживать победы над англичанами — пусть небольшие, а в солдатах моего сына уже угас тот воинственный пыл, которым славились при его отце. В английском войске продолжала крепнуть неуверенность в окончательной победе; все чаще слышались разговоры о Деве Иоанне, Деве Жанне, или, как ее называли после победы французов под Орлеаном, — Орлеанской Деве.

Как могла обыкновенная женщина, совсем юная девушка, так воздействовать на людей — разрозненную враждебную толпу обратить в ярых защитников своей поруганной страны. В городах и селениях, через которые мы проезжали, нас встречали настороженные хмурые лица жителей, еще недавно таких благожелательных. Нашим солдатам приходилось все время быть начеку, чтобы не подвергнуться нападению.

Словом, земля Франции не выглядела уже такой податливой под ногами захватчиков, а жители, ее населяющие, такими безразличными или приветливыми, как раньше.

Неужели такое чудо с толпой совершила невежественная девушка? Но тогда, значит, ей несомненно помогает некая сила. Божественная сила… В чем многие убеждены.

Поверила в это и я, подобно другим суеверным людям.

Не знаю, что чувствовал кардинал Винчестерский, но я увидела, как он обеспокоен, как напряжен. И все же он, помня, что я королева-мать, относился ко мне с подчеркнутым почтением, не позволяя себе обращаться первым, пока я сама не начинала разговора.

Как-то я спросила его:

— Вы находитесь в состоянии постоянной тревоги, кардинал?

Он поднял брови, давая понять, что от него ускользнул смысл моего вопроса.

Я повторила его.

— Вам кажется, здесь произошли серьезные изменения, и это вас тревожит?

— В каком смысле изменения, миледи?

— Англичане уже не чувствуют себя триумфаторами.

Он кинул на меня молниеносный острый взгляд.

— Если вы говорите о нескольких мелких неудачах наших войск, то они большого значения не имеют.

— А падение Орлеана?

— Разумеется, лучше, если бы этого не произошло, но ведь ничего не изменилось.

— А настроение людей? Эта легенда о Деве, разлетевшаяся подобно лесному пожару по всей стране?

— Вы говорите о девице, нацепившей на себя мужскую одежду?

— Я говорю о Жанне д'Арк, монсеньор.

Снова внимательный зоркий взгляд… Зачем я разговариваю с ним об этом? Но почему нет? Я так хочу. Я ведь его королева…

— Понимаю, миледи. Народ всегда настроен на чудо. Он увидел его в этой странной девушке. И многое придумал, преувеличил…

— Но вы не станете отрицать, что она укрепила души французов и внесла смятение в сердца англичан?

— Думаю, это поправимо, миледи. Герцог Бедфорд — крепкий солдат, прекрасный военачальник. Он все вернет на свои места.

— Значит, мы можем не бояться влияния Девы на армию?

Так сказала я в конце разговора, чтобы умерить его подозрения, если ему показалось, что мои симпатии отданы французам. Тем более что, в общем, это не так… Впрочем, может быть, я ошибаюсь… Скорее всего мои симпатии — точнее, эти привязанности, даже любовь — делились между моей прежней и нынешней родинами, между Францией и Англией. Поровну ли — не знаю…

Не знаю также, какое значение на самом деле придавал кардинал облику Девы Иоанны и ее влиянию на ход военных действий и не преуменьшал ли в разговоре со мной своих опасений и тревог по этому поводу.

Во всяком случае — я уже, кажется, упоминала об этом, — когда мы проезжали через деревни, настроение жителей заметно изменилось. Никаких приветственных возгласов, хмурые настороженные взгляды — вот так встречали нас почти везде, и могу прямо сказать: на наших людей это достаточно сильно подействовало — они постоянно пребывали в подавленном состоянии… Однако, быть может, я выдаю свое собственное настроение за всеобщее.