— Да, к нашему сыну… Ты сказала «домой», Кейт. Значит, Англия стала тебе родной?

— Мой дом там, где мой ребенок. Там, где ты.

— Тогда сейчас у тебя целых два дома, дорогая.

— Я хотела бы соединить их в один.

— Это скоро произойдет, Кейт. Обещаю тебе…

— Обними меня еще крепче…

На следующий день, в Троицу, во дворце, в Лувре, должны были состояться большие торжества.

Генрих сказал, что нам следовало бы в такой день показаться перед народом.

— Обычно в тот праздник, — подсказала я ему, — жителям позволяли заходить во дворец, чтобы увидеть короля и всю его семью за обеденным столом.

— Значит, так и сделаем, — решил Генрих.

Во время пиршества мы с Генрихом сидели на помосте под балдахином, рядом с нами находились самые знатные люди Франции и Англии. В зал впустили жителей Парижа, они с интересом взирали на то место, где в прошлые годы находились мои отец и мать, а теперь я, увенчанная королевской короной, и подле меня незнакомый им мужчина.

О, как хотелось мне крикнуть всем: «Я не забыла вас! Мое сердце по-прежнему во Франции! Да, я вышла замуж за короля Англии, он скоро станет и вашим королем, но все это ради мира на нашей земле… Верьте мне!»

Я жаждала все это сказать, но не знала, поверят ли моим словам парижане…

А в это самое время мои родители пребывали в томительном одиночестве в «Отеле де Сен-Поль». Я представляла, каково им там — знающим, что в Лувре народ приветствует тех, кто после их смерти станет королем и королевой страны. Получалось так, что их собственная дочь только и ждет, когда они скончаются, чтобы втащить своего мужа на трон и вскочить туда самой… Как ужасно!.. И что думает обо всем этом мой брат Шарль?

Я безумно тосковала по спокойствию и тишине детской спальни, в которой все тревоги нынешнего мира видятся такими незначительными по сравнению с нежным воркованием моего ребенка.

Генрих сидел рядом, его лицо и вся фигура выражали сдержанность и достоинство, но я ощущала — или мне казалось? — как он устал, как изнурен. И крайнее беспокойство, дурные предчувствия вползали в душу, холодя сердце, и оставались там, несмотря на веселье, царившее вокруг.

Мне хотелось скорейшего окончания пиршества. Я тоже устала и мечтала о той минуте, когда мы уйдем отсюда, а оставшаяся еда будет роздана беднякам.

Этот момент в конце концов наступил.

Позднее я с удивлением узнала, что никакой раздачи пищи после нашего ухода не было. Людей просто удалили из дворца, а к недовольным подобным отступлением от давней традиции применяли силу, и дело чуть не дошло до свалки, грозящей перейти в бунт.

«Где еда? — кричали люди. — Где наша еда, которую мы всегда получали? Мало того, что у нас украли нашего короля и королеву, нас лишили даже жалких остатков пищи с королевского стола!..»

Я все не могла понять, почему так получилось, пока одна из придворных дам не сказала мне, что, насколько она слышала, это сделано по распоряжению короля Генриха.

Это меня удивило еще больше, и, улучив момент, я обратилась к супругу.

— У нас раздача еды вошла в традицию, — сказала я ему. — Что и побуждало парижан приходить во дворец по праздничным дням.

— Но у меня нет такого обычая, — сухо ответил Генрих, — и он кажется мне унизительным.

— Но здесь… — продолжала я, — все привыкли…

Он пожал плечами.

— Пускай отвыкают. Я не давал клятвы следовать любым их привычкам и потакать им.

Меня страшно удивило, почему такая странная неприязнь, граничащая со злобой? И по такому незначительному поводу?..

Все же я осмелилась возразить.

— Но люди… — сказала я. — Они не виноваты. Многие надеялись… Среди них были голодные, нищие…

Он ничего не ответил. Он сидел на постели, бледный, несмотря на загар, изможденный. Таким я его никогда раньше не видела.

Неужели он решил таким способом показать людям, кто здесь хозяин? Ведь это недостойно его! Кроме того, этим он лишний раз унизил моего отца.

Мне бы следовало прекратить разговор, но что-то подтолкнуло меня сказать:

— Такие простые, незначительные отклонения от привычного могут вызвать волнения, бунт. И потом…

— Довольно! — ответил он мне почти грубо. — Люди должны привыкать к моим правилам. Если я что-то говорю, то оно так и будет… И закончим с этим!

Так резко со мной он еще не говорил. Я не могла скрыть обиды и удивления.

В то же время я видела: с ним происходит что-то неладное. Он пугал меня, и мне еще больше захотелось очутиться сейчас рядом со своим дорогим ребенком, в милом сердцу Виндзоре.

В ту ночь сон у Генриха был тяжелым: он не открывал глаз, даже когда я уже встала, чего с ним никогда не случалось. Обычно, проснувшись, я уже не находила его в спальне.

Он по-прежнему выглядел нездоровым, я смотрела на него с нежностью: спящий, чертами лица он напоминал нашего сына. В нем проглядывала какая-то незащищенность, ранимость, чего я раньше не замечала.

Ох, Генрих, вздохнула я, зачем ты так поступаешь? Зачем ведешь такую жизнь? Эти постоянные изнуряющие битвы…

Открыв глаза, он увидел, как внимательно я смотрю на него.

— Ну и что? — попытался он изобразить улыбку. — Довольна ты тем, что видишь перед собой?

— Нет, — решительно ответила я. — По-моему, ты серьезно болен.

— Перестань. — Тень раздражения исказила его лицо. — Я чувствую себя так же, как всегда. Уже поздно, не так ли?

— Ты спал дольше, чем обычно.

Он вскочил с постели.

— Почему ты не разбудила меня?

— Я сама только-только встала.

— И занимаешься тем, что рассматриваешь меня, дабы окончательно убедиться, что мой вид тебя не устраивает.

— Тебе необходим отдых, — сказала я.

— Он нужен мне не больше, чем нож убийцы в спину! Я не могу отдыхать, Кейт, пока на этой земле не наступит мир.

— При том, как развиваются события, — сказала я с горечью, — вряд ли он когда-нибудь наступит. Ты сам говорил…

— Он придет в свое время, уверен в этом. Потому я решил…

— Новые военные планы?

— Да, но не в отношении Франции. Я решил отправиться в крестовый поход. Как мои предки.

Я воззрилась на него в крайнем удивлении. Не ослышалась ли я? О чем он толкует?

— Ты отправишься со мной, — добавил он.

Что я могла ответить? Мой ненаглядный супруг не чувствовал себя спокойно, если в руках не держал меча.

О Боже! Он никогда не станет другим…

В тот же день до меня дошли ошеломляющие вести. Мой брат Шарль движется во главе немалого войска, чтобы атаковать и разгромить армию молодого герцога Филиппа Бургундского.

Герцог продолжал оставаться союзником Генриха, поэтому тот сказал:

— Что ж, придется прийти ему на помощь. Если твой брат разгромит Филиппа, ничего хорошего не будет.

— Так уж необходимо вмешиваться? — спросила я с тревогой.

Он неодобрительно взглянул на меня и нехотя сказал:

— Я только что говорил тебе… Дофин уже одержал одну, правда, не очень значительную, победу при Бюже, когда убили моего дорогого брата Кларенса. Это вселило в наших противников надежду, чего нельзя допустить. Ее нужно загасить. Непременно. Поэтому я вынужден тотчас отправиться в поход.

— Разве ты не мог бы послать войско, а сам остаться ненадолго? — спросила я без всякой надежды.

— Остаться, когда солдаты будут сражаться! — воскликнул он. — Только женщине могло такое прийти в голову!

— Но тебе в самом деле необходимо отдохнуть! — в полном отчаянии сказала я.

— Мне? Вместо того чтобы встать во главе армии?

— Генрих… Не уезжай так поспешно. Тебе нельзя… Ты болен.

— Кейт, порой ты без умолку готова повторять одни и те же глупости.

— Да, если ты не понимаешь… не хочешь понять.

Он нетерпеливо отмахнулся, но через мгновение снова повернулся ко мне и подхватил в объятия.

— Не бойся, — сказал он с нежностью. — Я скоро вернусь, и мы будем вместе.