Но как же мой брат Шарль, наследник престола? О, ему, бедняге, приходилось хуже всех из нашей семьи — ведь он уже приготовился стать королем. И, лишь слегка отведав вкуса власти, вынужден лишиться ее, да еще так унизительно.

Самое неприятное для меня то, что сейчас он находился среди наших врагов. Помимо того, дурной совет убить герцога Бургундского, которому Шарль последовал, сделал его имя ненавистным для большинства людей Франции…

Мой отец пребывал в крайне упадническом состоянии духа, что явилось следствием недавнего приступа безумия, а также всего происходящего в стране, зато мать была готова к новым интригам. Она почти все время находилась со мной, считая своим долгом, но уже не командирским тоном, а мягко поучать меня, следить за каждым шагом. Однако у меня не возникало ни малейшего желания следовать ее советам, ибо, как уже признавалась раньше, не испытывала к ней ни любви, ни доверия, да и весь опыт ее жизни недостоин ни подражания, ни тем более зависти. Я вежливо выслушивала ее — и только. Поступать же впредь я решила так, как посоветует мой Генрих, как подскажет мне собственное сердце.

Какими долгими казались мне дни в его отсутствие! Их однообразие скрашивали английские придворные, пожелавшие выразить чувство почтения своей новой королеве. Но эти визиты больше радовали мать, нежели меня. Она по-прежнему держала себя как могущественная правительница, от воли которой зависят судьбы страны и подданных, забывая, что у нее не осталось уже ни того, ни другого и что потери произошли не без ее участия. Я же не могла не испытывать чувства жалости и сожаления, что все так произошло.

О, если бы в свое время сторонники бургундцев и арманьяков не оказались столь упрямы, столь мстительны и коварны! Тогда Франция не погрязла бы в гражданской войне, не стала бы похожей на английскую провинцию. Поэтому чувство жалости к матери меркло у меня по сравнению с состраданием к моей стране…

И все же я была тогда счастливой. А такой человек, на мой взгляд, зачастую более остро сочувствует тем, кто несчастлив или только воображает себя таким…

Вместе с английскими придворными к нам прибыла моя новая родственница, герцогиня Маргарет Кларенс, жена родного брата Генриха, оказавшаяся приятной доброжелательной женщиной, поведавшей мне многое об английском королевском дворе, о том, как менялся он с приходом каждого нового повелителя.

— При короле Ричарде II, — рассказывала она, — двор был более утонченным и изысканным. Так мне передавали. Но он становился все проще и скромнее с каждой сменой монарха… Отец нынешнего короля, — продолжала Маргарет, — страдал от угрызений совести: он ведь сверг с престола Ричарда II, а потом по его наущению короля умертвили в темнице. Генриха IV преследовали кошмары.

— От моей сестры Изабеллы, — сказала я, — мне кое-что известно о том, что тогда произошло.

— А, наша маленькая королева. Я слышала, она была прелестным ребенком.

— И очень любила Ричарда. Дети тоже умеют любить.

— Конечно…

— Как вы думаете, Маргарет, — спросила я, желая продолжить разговор о любви, — англичане смогут почувствовать ко мне любовь?

— Не сомневаюсь в этом, миледи.

— Но я же француженка. Из враждебной страны.

— Люди не станут так думать, — отвечала леди Кларенс. — Вы жена короля, а король у нас — идол. Особенно когда возвращается победителем. Увидите, как они будут встречать его, как приветствовать и одобрять все, что он делает. В том числе его женитьбу.

— Хорошо бы, если так, — сказала я.

Она с милой улыбкой взглянула на меня.

— У вас будет много друзей в нашей стране. И я первая.

Я схватила ее руку и молча сжала в своей.

А как-то раз она рассказала мне о своем детстве. В ее семье тоже не обошлось без трагедии, и мы могли посочувствовать друг другу.

Через три года после смерти их отца ее старший брат, ему исполнилось двадцать пять лет, был обезглавлен по обвинению в предательстве; его голову выставили на Лондонском мосту для всеобщего обозрения.

— Но почему? — спросила я, вспомнив о судьбе Луи Босредона, одного из многочисленных любовников матери. — Что он такого сделал?

— Ах, это все из-за отца вашего Генриха, нашего свекра. Когда тот взошел на престол, мой брат остался верным королю Ричарду. — Она глубоко вздохнула. — Если бы победил Ричард, то Генрих IV остался бы без головы. А так… Мой брат встал во главе отряда и отдал себя в распоряжение маленькой королевы.

— О, я вспомнила! — воскликнула я. — Сестра рассказывала об этом. Ее тогда обманули. Заверили, что Ричард жив и на свободе.

— Брат тоже поверил этому, — сказала Маргарет. — Потому что ему показали, правда, издали, человека, похожего на короля Ричарда. Но его нагло обманули. А потом брата схватили, когда он даже не мог оказать сопротивления, и обезглавили…

Наша беседа с Маргарет всколыхнула во мне воспоминания о сестре Изабелле, о ее трогательной исповеди о любви к Ричарду.

Позднее я тоже рассказала леди Кларенс о моем собственном детстве, о сестре Мишель, ныне супруге юного герцога Филиппа Бургундского, союзника Англии; о другой сестре — Мари, посвятившей свою жизнь Богу и оставшейся в монастыре.

Как хорошо, что у меня появилась подруга, кому я могу поверять свои мысли. С ней легче коротать дни в ожидании моего Генриха, она давала мне возможность реже видеться с матерью.

Осада Монтюро продолжалась. Жители города оказывали ожесточенное сопротивление. Возможно, отчасти оттого, что именно в их городе произошло недавнее убийство герцога Бургундского и они знали: вместе с англичанами осаду города ведут сторонники бургундцев, ведомые молодым герцогом, сыном убиенного, и, значит, пощады ждать не приходится.

Битва затянулась, хотя никто не сомневался в ее исходе: Монтюро неминуемо должен пасть к ногам короля Генриха, как и прочие города, как вся Франция.

Будучи прирожденным солдатом, мой супруг не отличался ни жестокостью, ни мстительностью. Он желал победы, но не отмщения; убивал лишь при крайней необходимости, а не всех, кто попадал под руку или в плен. Он умел быть милостивым и великодушным к врагам, а со своими собственными воинами он делил все тяготы и невзгоды, выпадавшие на их долю. Это ставило его в ряды величайших полководцев своего времени и вызывало беззаветную любовь всех солдат, готовность следовать за ним, куда бы он ни позвал.

Благодаря мужеству и благородству короля Генриха побежденный город избежал резни и мародерства, хотя сторонники герцога Бургундского горели беспощадностью мщения.

Генрих мне потом рассказывал, что молодой герцог Филипп разыграл в Монтюро спектакль. Облачившись в траурные одежды, он посетил место захоронения своего отца, того закопали, как простого нищего. Филипп велел покрыть этот клочок земли огромным саваном и зажечь повсюду свечи. В их свете он дал торжественную клятву найти убийц отца и отдать под суд, и этому обещал посвятить свою жизнь и все свое достояние.

— Все выглядело довольно выразительно, впечатляюще, ничего не скажешь, — говорил Генрих, — но, насколько я наслышан, при жизни отца этот юноша не оказывал ему достаточного внимания. Кроме того, зачем забывать, что его родитель тоже повинен в заговоре и подстрекательстве к убийству беззащитного человека — своего родственника, герцога Орлеанского…

Я поведала супругу, как счастлива, что обрела добрую наперсницу в лице жены его брата, и он порадовался за меня.

— Она хорошая женщина, — согласился он со мной, — а Кларенс хороший брат и друг. Я не скрываю, что люблю его больше всех своих родных, хотя многие, возможно, считают Бедфорда более достойным человеком. Но ведь мы не всегда любим других за их достоинства. Сердцу не прикажешь. Наш мир, как и наши чувства, весьма странно устроен.

— Мне кажется, — сказала я, — Маргарет очень страдает, что так редко видит мужа.

— Он солдат, — коротко ответил Генрих. — Как и остальные из нас.

— Как стало бы жить чудесно на земле, если бы все войны сразу окончились! — воскликнула я.