Тело герцога Бургундского хотели бросить в реку, но мой брат пришел в себя после всего случившегося и, почувствовав сильнейшие угрызения совести, велел похоронить убитого по христианскому обычаю. Труп обрядили в одежду нищего и отвезли в церковь Божьей Матери в Монтюро, где отпели и зарыли.

Таким оказался конец Жана Бесстрашного, великого герцога Бургундского. На его место заступил сын, герцог Филипп, муж моей сестры Мишель.

Я не могла себе представить, какие муки она испытывала, какие чувства обуревали ее, когда она услышала, что убийцей отца ее любимого мужа стал также любимый ею наш брат Шарль, чье имя с тех пор стали связывать с гибелью ее свекра.

Что касается меня, то после всего происшедшего мне еще сильнее захотелось уехать подальше от всех этих раздоров, предательств и смертоубийств.

Без сомнения, убийство герцога непременно вызовет волнение по всей стране. Так оно и произошло. Междуусобица не только разорила страну, но и привела к ее распаду. Герцог Бургундский был, по сути, независимым государем как в своем герцогстве, так и почти во всех восточных землях Франции.

Уже на следующий день на улицах Парижа стали собираться толпы людей с требованием назвать имена убийц и наказать их.

Брат был в смятении. Он-то ведь хотел лишь одного — любым способом остановить противостояние двух родовитых домов, и его уверяли, что наилучшее решение — смерть главного виновника, зачинщика розни, герцога Бургундского. Сторонникам этого варианта не стоило большого труда убедить малоопытного юношу в своей правоте.

И вот дело сделано, и на его неокрепшие плечи лег тяжелейший груз — убийство родственника. Куда бы он ни взглянул, перед его глазами стояла незабываемая картина — обращенное к нему лицо истекавшего кровью герцога, в его глазах упрек и жалость к нему, дофину. О, эти глаза человека, за минуту до смерти понявшего, что его заманили в ловушку!.. Шарль никогда не забудет их выражения… Он еще прочел в них презрение к себе.

Заговорщики попытались оправдаться. Дюшатель заявил, что встретил герцога Бургундского со всеми знаками дружеского внимания, но тот пренебрег дружелюбием дофина, набросился на него с оскорблениями и даже попытался обнажить оружие.

На это сторонники убитого возражали, что по условиям договора герцог не имел оружия, а потому дофин — убийца. Все равно, не сдавались заговорщики, он набросился на дофина, не помня себя от ярости, и это послужило причиной его смерти.

Лживость обеих версий доказали двое придворных из окружения Шарля, они подтвердили, что видели своими глазами, как у герцога забрали оружие. Они признались, что против него был составлен настоящий заговор и они стыдятся своего косвенного участия в таком грязном деле и готовы умереть, чтобы только не быть причисленными к убийцам беззащитного человека. Они прокляли непосредственных исполнителей и, хотели того или нет, нанесли непоправимый удар по чести наследника престола.

Страна осуждала коварное убийство.

Что касается английского короля Генриха V, то он, конечно, воспользовался создавшимся положением, чтобы еще больше укрепить свои позиции.

Франция понесла большую утрату, заявлял он: герцог Бургундский оставался честным и благородным рыцарем… и вот его не стало…

В душе Генрих не мог не радоваться смерти герцога, ибо благодаря этому продвинулся еще ближе к своей заветной цели — управлять Францией: ведь теперь у него на пути не стоял самый сильный и смелый противник, способный помешать его стремлениям.

Сын убитого, Филипп, ныне ставший герцогом Бургундским, пребывал в большом горе, что не мешало ему пылать ненавистью и жаждой мести по отношению к дофину и ко всем его сторонникам, которых он решил окончательно разбить и уничтожить. Для этого он готов немедленно пойти на союз с Англией и с оружием в руках сражаться на ее стороне против Франции и арманьяков.

Представляю себе радость короля Генриха — день его окончательного триумфа приближался.

Мой брат Шарль, отягощенный отчаянием и угрызениями совести, и вместе с ним вся партия арманьяков были, казалось, обречены. Со смертью герцога бургундцы не стали слабее, на что так рассчитывали заговорщики, а, наоборот, воспряли духом и при поддержке англичан объявили членам Орлеанского дома настоящую войну.

У дофина и его сторонников не осталось иного выхода, как пойти на примирение с англичанами и принять все их условия.

Король Генрих окончательно победил. Королевский дом Франции оказался на грани падения.

Мы с матерью отправились в Труа, где двадцатого мая 1421 года состоялось мое формальное обручение с королем Англии.

Несмотря ни на что, я испытывала чувство облегчения от того, что это наконец произошло: помимо всего, теперь я смогу быть вдали от ужасного затянувшегося конфликта, поразившего мою несчастную отчизну. Что касается самого Генриха, то я уже не чувствовала к нему после нашей недолгой встречи в Понтуазе никакой неприязни, даже была готова довериться ему.

Он ожидал нас в городской церкви. С ним прибыли два его брата, герцоги Кларенс и Глостер, а также огромный отряд лучников — больше тысячи человек. Этим он как бы хотел показать всем сомневающимся, что явился победителем, с которым нужно считаться, а иначе последствия будут весьма плачевными.

У меня перед глазами мгновение, когда он вошел в церковь, где уже находились мы с матерью. Похожий на бога войны в своих сверкающих доспехах, в шлеме, украшенном лисьим хвостом и драгоценностями, он был великолепен.

Подойдя ко мне, он улыбнулся своей обворожительной улыбкой, осветившей тихим светом его лик воина. Его яркие карие глаза нестерпимо блестели. Я глядела в них, и у меня голова кружилась от счастья. Он взял за руку меня и мать и повел нас обеих к алтарю.

Мать сказала ему, что король, мой отец, не мог прибыть по нездоровью, и Генрих понимающе наклонил голову: он знал причину болезни отца, а также понимал, что, даже будь король Франции в полном здравии, он вряд ли выдержал бы церемонию, которую можно приравнять к признанию Францией своего полного поражения.

Здесь же вслух зачитали условия перемирия — вернее, акт, подписанный моим отцом.

Я слушала, и мне казалось, что их произносит сам отец. Он же в эти минуты находился в уединенном и мрачном «Отеле де Сен-Поль», и хорошо, что болезнь не дает ему возможности понимать, что именно сейчас происходит в Труа, где его страна отдается во власть победителя и становится частью объединенного Англо-Французского королевства, а его род Валуа перестает быть королевским.

Вот что было написано рукою моего отца в этом документе:

«Я, Карл VI, король Франции, отдаю мою дочь Екатерину в жены королю Англии, Генриху V.

Король Генрих обязуется не чинить препятствий моему пребыванию на троне до самой моей смерти.

После же таковой, по нашему согласию, французская корона и королевство Франции переходит навечно к королю Генриху и его наследникам.

На то время, что мы не можем по своему состоянию управлять королевством, вся власть будет находиться в руках короля Генриха и совета из благородных и ученых мужей Франции.

Король Генрих приложит все усилия, чтобы положить конец внутренней вражде в королевстве и принести мир и успокоение в города, замки и провинции, принадлежащие сторонникам партии дофина, иначе называемой партией арманьяков…»

Я смотрела на собравшихся в церкви людей, внимавших вместе со мной словам, означавшим полную и окончательную сдачу страны на милость победителя, и уже не чувствовала себя в этот момент счастливой.

Здесь же находился и молодой герцог Бургундский, Филипп, ставший союзником англичан. Лицо его выражало печаль. О чем он скорбел больше — об утере отца или родины, я не знаю.

Генрих стоял рядом со мной. Он держал мою руку в своей, у себя на пальце я ощущала драгоценное кольцо, которое он надел мне незадолго до этого, сказав, что его надевали многие английские королевы во время коронации.