– Господь сказал: «Плодитесь и размножайтесь».

Две дамы стучали в стекло, поторапливая нас, и одновременно целовались взасос. Одна из них – я мог бы поспорить – снялась для рекламного плаката, которым были увешаны все стены в городе: на нем изображен огромный белый пес в кожаном наморднике, готовый предаться с ней греху. Обалдеть!

– Ну, послушай, поставь себя на его место. Что ему было делать, а?

– Дорогой, совершенно не представляю.

– Ну что он, по-твоему, должен был делать с этой мертвой, саднящей, гниющей рукой? Вот он взял и отрубил ее.

– У Пола Бреннена гниет рука?

Нам не удалось поймать такси. Дойти до дому пешком мы с Паулой не могли: она спотыкалась на каждом шагу и цеплялась за мою руку, тогда как я сам с трудом держался на ногах, – и я сделал нечто такое, чего делать не люблю и первый же осуждаю, когда мне об этом рассказывают как о веселой шутке. Я хочу сказать, что был вынужден реквизировать авто для нужд полиции. Я нахожу, что во внеслужебное время, да и в служебное тоже, за исключением редких особых обстоятельств, вроде преследования убийцы или грабителя, взявшего банк, подобная практика совершенно аморальна. Недостойна уважающего себя полицейского. В общем, обычно я избегаю таких мер.

Я остановил джип «Гранд Чероки Вагонер», потому что если есть из чего выбрать, я предпочитаю быть повыше. Итак, выйдя на середину почти пустынной авеню, я помахал своим полицейским значком.

В машине сидел старик в рубашке с короткими рукавами, а рядом с ним юная пассажирка с пунцовым лицом.

– Полиция, – сказал я. – Поехали.

– Я – врач, – протянул старик, застегивая «молнию» на брюках. – Я отвезу вас в больницу.

– А кто сказал, что нам надо в больницу? Не будьте таким любопытным. Спасибо.

Я привык к уверенной и спокойной манере вождения Мэри-Джо и потому заставлял старика соблюдать все меры предосторожности по пути ко мне домой, в предместье, так как мы постоянно натыкались то на сверхосторожных психов, то на лихачей: одни тащились вдоль тротуаров со скоростью двадцать километров в час, другие давали не менее ста шестидесяти, шли на обгон и проскакивали на красный свет. Я указывал ему, по каким улицам надо ехать, через какие мосты, и просил не задавать вопросов. Глядя на него и его юную спутницу, можно было предположить, что они – отец и дочь. Правда, отец что-то был чересчур староват… И я спрашивал себя, способен ли отец на такое. Разорвать родственные узы, решить, что его дитя должно умереть… Возможно ли это? Мог ли человек, по умолчанию здравомыслящий, послать убийц, чтобы они задушили его собственную дочь?

– А что это у вас на лбу? – спросил старый врач, когда я вылезал из машины. Я приложил палец к губам: «Тссс».

Я поднялся по лестнице следом за Паулой, пока седовласый старец заводил мотор на нашей темной улице. Черт, у Паулы красивая попка, ничего не скажешь! Но вопрос относительно Пола Бреннена настолько занимал меня, что я не мог думать ни о чем другом. И если чутье меня не обманывало, то ответ был утвердительным.

Паула направилась прямиком в спальню. Увы, проблема заключалась в том, что я мало что мог, если дело касалось Пола Бреннена. Я сел на край постели, размышляя над обилием жутких неприятностей, которые я непременно навлеку на свою голову, если стану копать в этом направлении. Так что в моем мозгу по мере размышлений вставал другой вопрос, скрывавшийся за первым: а готов ли я сам очертя голову ринуться в такое самоубийственное предприятие? И ради чего?

– А где у тебя презервативы?

Я посмотрел на нее безжизненным и бесполым взглядом. Опустил глаза на ее платье, только что упавшее к моим ногам, и исторг из груди глубокий вздох.

– Послушай, я не понимаю…

– Чего не понимаешь?

– Почему ты выбрала меня? Все эти типы пожирали тебя глазами. Почему я?

– Так есть они у тебя? Да или нет? Если нет, я не буду.

– Ну, значит, ничего не выйдет. Вопрос решен.

– Слушай, а чем ты моешь посуду? У тебя есть резиновые перчатки?

Какой-то краткий миг я пристально смотрел на нее. Неужто слухи о ее сексуальных способностях имели под собой основание? И по каким критериям это оценивалось?

Зазвонил телефон.

– Где ты был? Ты меня с ума сведешь! Ну где ты был?

– С Марком. А ты что подумала?

– Я звонила Марку.

– Ты звонила Марку?

– Где вы были, а? Где вы были?

– В саду! Ева подарила ему новую машину, я тебе уже говорил. Ну вот мы и крутились вокруг нее, как мальчишки. Внизу, в саду.

– Оба? И вы были одни?

– Больше никого не было. Просто любящие братья сидели в тачке с откидным верхом, смотрели в небо, покуривали. Здорово было. Мы решили почаще этим заниматься. Это действительно отлично! Двое милых парней считают ворон и дышат свежим ночным воздухом. Посмотрела бы ты на нас. Но послушай, ты знаешь, который теперь час?

– Я не могу заснуть. Я не знала, где ты.

– Я был внизу, где же еще. В саду.

– В желудке Дженнифер Бреннен обнаружили суши.

– Да, знаю, мне звонили из лаборатории.

– Значит, когда из лаборатории, ты трубку берешь! Как лаборатория, ты не в саду! Так?

– Нет, ты не права.

– Я, значит, не права. Ну конечно. Ах ты, мудила! Ладно, проехали. Я нашла ресторанчик, откуда ей прислали суши.

– Браво. Поздравляю.

– Разносчик мне сказал, что заказ был сделан на четверых. Интересно, правда? Может, следовало бы найти трех остальных? Не займешься ли, когда у тебя будет свободная минутка? А? Когда ты не будешь торчать в саду до трех часов ночи. И корчить из себя Джека Керуака…

– Да не корчу я из себя Джека Керуака! Что это еще значит? Я не корчу из себя Джека Керуака!

– Ну, ты же смотришь на звезды, напиваешься в авто с откидным верхом, строишь заоблачные планы и вообще рисуешься.

– Слушай, я сейчас брошу трубку.

– Нет, не бросай!

– Я достаточно наслушался.

– Ну, хорошо, прости. Но я из-за тебя тут с ума схожу.

– Я тут ни при чем. Ты и так сумасшедшая. Почему бы тебе не запрыгнуть в машину и не примчаться, чтобы заглянуть ко мне под кровать? Как тебе такая идея?

– А скажи мне, что это я сейчас слышу? Что это за звуки?

Я повернулся, посмотрел на Паулу, шуровавшую в ящиках на кухне, и прикрыл дверь ногой.

– Что ты слышишь? Послушай, я не хотел тебе этого говорить, но у меня на кухне голая девчонка, она ищет резиновые перчатки. И не спрашивай меня, зачем она это делает и почему она здесь. А то совсем спятишь.

– Не будь со мной так жесток. Это несправедливо.

– Кстати о Джеке Керуаке. А ведь «На дороге» – его лучшая книга. Позволь мне кое-что уточнить. Там речь идет о битниках. Так вот, как посмотришь, что происходит вокруг, как посмотришь, во что люди превращают свою жизнь… По крайней мере, мир битников – это совсем другое дело. Вот что я чувствую. И я хочу сказать тебе, что, с литературной точки зрения, если сравнивать с произведениями «гусаров» и прочим дерьмом, которое вышло потом, Керуак на голову выше. Нет, на много голов! Вот все, что я хотел тебе сказать.

В ту минуту, когда я повесил трубку, Марк припарковал свою машину на подъездной дорожке. Я склонился к окну, чтобы помахать ему рукой и вдохнуть немного свежего воздуха. Если он беспокоился обо мне, то и я о нем. Я сам толком не знал почему. Потому что я был старше и потому что кроме него у меня не было никакой семьи. Мое беспокойство не имело под собой никаких особых оснований, кроме жестокости окружающего мира, подстерегающих нас несчастных случаев и болезней. Каждый раз, когда я слышал, что он благополучно вернулся домой, я чувствовал примерно то же, что чувствует старушка-мать, – сладкое покалывание в области сердца, тихую мимолетную радость, которую не хочется ни с кем делить.

– Паула с тобой?

Я кивнул. Он показал мне большой палец.

Паула лежала на кровати, абсолютно голая. Пока я раздевался, она не сводила с меня глаз. Я лег рядом с ней и погасил свет.