Ей выбили зубы. Сначала я думал, что вырвали. Но нет, Мэри-Джо оказалась права.

– Ну что? Не права я была?

Я встал. Колено опять заныло. Я вздохнул.

– Бедняга… Вот бедняга-то… Еще вчера я видел, как она тут бегала… Давала круг по парку… Каждый божий день… Бедная девчушка!

– Ты хочешь сказать: поблядушка.

– Я тебя умоляю! Ее звали Дженнифер.

Мы с Мэри-Джо обменялись невеселыми улыбками. И отправились обедать.

Ей ничто не портило аппетита! А у меня при воспоминании о некоторых особенно жутких деталях до сих пор сводило желудок (этот превращенный в кровавое месиво рот, конечно, не самое ужасное, что я видел в жизни, но все-таки). Зато Мэри-Джо все было нипочем.

– О чем задумался?

Ни о чем конкретном я не думал. Просто устал. А она уже успела в момент смолотить омлет и гору жареной картошки. И теперь пристально на меня смотрела, поэтому я решил спросить, не нашел ли Фрэнк минутку, чтобы со мной поговорить.

– Он о тебе не забыл. Наберись терпения. Я кивнул. Мэри-Джо заказала десерт.

– Ну, о многом все же не мечтай.

Я опять кивнул. Никаких иллюзий я и не строил. Мне вообще стоило большого труда по-настоящему увлечься этим делом.

– Натан, послушай… Тут один шанс на миллион.

– На десять миллионов.

Она опустила руку под стол и погладила меня по ляжке. Один на десять миллионов – бесконечно малая величина.

Фрэнк вспомнил эту девушку. Дженнифер.

– Ну да, блондинка. Да, да, очень хорошо помню. А она зачем туда шлялась? Щитовидку лечить? Я, кажется, пару раз сталкивался с ней в парке… Или светлая шатенка… Нет, не могу сказать точно…

Мэри-Джо принимала душ. Она тоже бегала. Полгорода бегало с восхода до заката. С каким-то остервенением. Другая половина накачивалась зельем, тем или иным, с не меньшим остервенением.

На рабочем столе Фрэнка громоздились кипы бумаг. Волосы у него торчали во все стороны, очки болтались на цепочке.

– Дай мне еще несколько дней.

– Фрэнк, я же тебе сказал: при случае.Как ты думаешь, что я имел в виду?

– Еще два-три дня…

Через открытое окно веранды в комнату врывался теплый влажный воздух и тотчас же застывал, принеся с собой лишь запах душной улицы, хотя деревья уже цвели. Красные кирпичные университетские корпуса за окном стояли в лучах солнца, достигшего линии горизонта. Словно пластины чеканной меди, и горячие, как каштаны в жаровне.

– Нет, не щитовидку лечить. Она подрабатывала на жилье.

– В больнице? В больнице?Ты что, смеешься?

Мэри-Джо была уже почти готова. Когда она заправляла рубашку в брюки, мне показалось, что она поправилась за последние две недели. Она поймала мой взгляд, и я заметил, как в глазах ее молнией сверкнула паника.

Но мне, по правде, было все равно… Глядя на то, что она выделывает, стараясь сбросить какой-нибудь несчастный килограмм, я жалел ее до слез. Видели бы вы, как она вдруг появляется среди зимы из облака ледяного тумана, запыхавшаяся, с перекошенным от натуги лицом, мокрая как мышь, после того как избороздит парк вдоль и поперек, побегает вверх-вниз по ступенькам фонтана, попетляет среди деревьев, попрыгает через изгороди, да еще с какими-нибудь гирьками-гантелями кило по три в руках! Нет, надо видеть, как она, пошатываясь, плетется к весам, закрывает глаза, потом открывает и гордо докладывает, что в ней снова меньше девяноста! Вас бы проняло.

Мне нравилось, как Мэри-Джо водит машину: непринужденно, легко. Я, сидя рядом с ней, прикрывал глаза и погружался в размышления, а она каким-то образом находила спокойные, тихие улочки или выезжала на окружную и никогда не выворачивала резко руль, ни разу не затормозила так, чтобы меня швырнуло вперед. Однажды, прошлой весной, она погналась за кем-то, а я даже ничего не почувствовал и продолжал дремать. Ее приводила в восторг моя беспечность. И то, что я ей так доверяю. У нее аж сердце колотилось от радости.

Я ровным счетом ничего не имел против ее жиров. А она делала из них целую историю, уверенная, что я просто не решаюсь сказать ей правду в глаза, но она ошибалась.

– О'кей. Она была худая. Допустим. Да, она была гибкая. Дальше?

– Минимум честности. Больше мне ничего от тебя не надо.

– Я что, скрывал от тебя что-нибудь?

Даже не пытался. Ничего подобного мне и в голову не приходило! Да не засматривался я на эту девушку! Не смотрел я на нее ни секунды! Кто я был тогда? Человек, прикованный к больничной койке, изнывавший от скуки. Я не сделал решительно ничего плохого. Для многих, в том числе и для святош, это даже не считалось бы сексуальными отношениями. Мне едва исполнилось сорок. Нет, сорока мне тогда еще не исполнилось. Восемь месяцев оставалось. Восемь месяцев до начала обратного отсчета, до того как перевалить на темную сторону холма, если, конечно, люди не врут.

– Нет, ты мне ответь! Я скрывал от тебя что-нибудь?

С этой стороны ей меня упрекнуть было не в чем.

Эта девушка, Дженнифер, к тому же не давала мне умереть от жажды. Вообще, эта больница была просто скопищем придурков. А она приносила мне эти чудесные «мерзавчики», пряча их под одеждой… совсем крохотные, но без них я бы спятил. Бедняга… Завидев ее в окно, я махал ей рукой. Каждый божий день по утрам, засовывая пустые бутылки в горшки с геранью, я смотрел, как она бежит к парку. Да, она была стройная. И тоненькая как тростинка.

– Эта поблядушка, – сказала Мэри-Джо, – вот, значит, какие тебе нравятся?…

Теперь мы ехали на малой скорости вдоль берега реки, где на поверхности змеились длинные многоцветные полосы, плыли клочья беловатой пены и кораблики с яркими огнями, и на борту у них кто-то пил коктейли из хрустальных бокалов. Иногда в свете фар какая-нибудь темная фигура быстро перебегала дорогу и перемахивала через парапет, к берегу. Как будто мы в Цюрихе, да еще во времена, когда там в парке Леттен собирались наркоманы со всего света. Мне стало как-то не по себе.

– Это совсем не то, что ты думаешь, – сказал я. – Ты так далека от истины, что это даже забавно. Если хочешь знать, эта девочка была не пустышка, в ней было что-то действительно человеческое. Наверно, она бы очень тебя удивила, если бы ты была повнимательнее… ну, если бы ты интересовалась не только ее талией.

– Кто-кто интересовался ее талией?

– Послушай, время от времени ты встречаешь живых людей. Случается такое. Иногда попадаются нормальные люди. Понимаешь, это вовсе не значит, что я отдаю предпочтение женщинам определенного типа. Даже не понимаю, с чего ты взяла… У тебя правда бывают иногда заскоки.

– Я что, доставала ее? Я ей хоть что-нибудь сказала? Я вела себя с ней не так? А ведь я могла такое устроить! Я что, не проявляла супертерпимость? Но я ведь что-то чувствую, извини. Я, наверно, имею право на свое мнение. Имею право, по крайней мере, не принимать все за чистую монету, тем более с восторженной улыбкой. Ты не согласен? Прости, но я все-таки не заслужила, чтобы меня держали за умственно отсталую.

Куда мог завести нас такой разговор? Был ли у меня хоть малейший шанс убедить Мэри-Джо, что она мне нравится такой, какая она есть? И как, кстати, я мог бы убедить в этом самого себя? Однако же это было именно так. Я был не способен выдвинуть хотя бы один-единственный, пусть даже очень слабый аргумент, пригодный для доказательства моей правдивости и чистосердечия в этом вопросе, когда она загоняла меня в угол, но я ее не обманывал. Я был с ней честен, как никто. Насколько я был восприимчив к красоте человеческого лица (между прочим, двойной подбородок Мэри-Джо ничуть ее не портил), настолько же все остальное меня не трогало совершенно. Что, в такое трудно поверить? Во всяком случае, она то и дело пыталась уличить меня во лжи. С упорством мула, который раз за разом устремляется в одну и ту же бездонную пропасть.