Надо было на что-то решиться. Такого же мнения придерживалась и сидевшая за стойкой бара женщина слегка под хмельком, в безупречно сшитом костюме, для которой, как она громко заявила, рассуждения о времени ничего не значат, потому что жизненные неприятности чаще всего случаются днем. Я мысленно присоединился к этим словам и поприветствовал ее легким кивком головы, чего она явно ждала.

Выйдя из бара, я уединился в телефонной будке и позвонил своему младшему брату:

– Слава богу! Ты дома!

– Послушай, я не один.

– Ничего, ничего. Знаешь, мне очень приятно тебя слышать, дружище.

– Мне тоже приятно тебя слышать.

– Ну ладно, я тебе все объясню в двух словах. У Крис есть любовник.

– Ну и что?

– Как это – ну и что?

– По-твоему, это ненормально?

– Конечно нормально. Совершенно нормально. Только объясни, почему мне это так неприятно… Ведь такого вроде бы быть не должно? Ведь это же совершенно нормально! Помоги мне кое в чем разобраться.

– А как поживает толстуха?

– Не называй ее толстухой.

– Я стараюсь помочь тебе кое в чем разобраться.

Что можно знать о жизни в тридцать лет? Какие наставления можно позволить себе давать другим? Разве видел он этот плотный поток, который бурлил вокруг меня, этот океан загадочных лиц, проносившихся мимо? К каким целям они устремлялись? В каких неведомых направлениях? Я сам, в свои почти сорок, ничего толком не мог объяснить. Я ничего не понимал. Я даже не понимал, почему совершенно нормальный и естественный факт, что у Крис роман с другим мужчиной, мог настолько взволновать меня. Это не имело смысла! Полнейший абсурд! И говорить об этом с Марком, да еще надеяться получить от него какие-то объяснения, было с моей стороны тоже полным абсурдом. Ох уж этот легкомысленный дурачок!

Надо признать: Вольф Петерсен обладал определенной харизмой. Он говорил без микрофона, и его голос заполнял амфитеатр, теплый, проникновенный голос, хотя его и портили проскальзывавшие металлические нотки, если мне будет позволена сия робкая оговорка. Его красивые руки, сильные и очень мужские, поросшие рыжевато-золотистыми волосами, так крепко вцепились в стол, будто он собирался разломать его на щепки и спички. За его очками в оправе из красной полупрозрачной пластмассы, решительно антиинтеллектуальными, поблескивали темные глаза, светившиеся умом насмешника и шутника, самоуверенностью и горячностью партийного активиста, – но эти глаза можно было легко себе представить влажными и вдобавок чарующими.

Крис держалась позади него, в компании преподавателей и представителей общественных организаций, желавших сразиться с несправедливостью, с могильщиками третьего мира, сторонниками ядерного оружия, учеными из фармацевтических лабораторий, убийцами из агропромышленного комплекса, охотниками на китов, банками, пенсионными фондами, СПИДом, МВФ, ВТО и всем прочим. Зал был полон. Несмотря на великолепную погоду, несмотря на заливавший землю солнечный свет, потоком струившийся по газонам и словно напевавший одуряюще сладкую песнь, амфитеатр был набит битком.

Я переводил взгляд с Крис на Вольфа и обратно, пока он напоминал о 4079 пулях, выпущенных силами правопорядка в Квебеке по участникам манифестации против расширения Зоны свободной торговли. Я пытался представить их вместе, Крис и Вольфа. В ее квартире, где я на протяжении многих вечеров занимался своим любимым видом спорта – перетаскивал мебель туда-сюда. Я пытался представить их в постели, при открытом окне, через которое в комнату проникает теплый ночной воздух и ветерок играет с тюлевой занавеской цвета охры, словно невидимый тихий котенок.

Со вчерашнего дня, когда на одном из сайтов в Интернете появилось сообщение, что Пол Бреннен заказал свою дочь, все нервничали: нервничали Бреннены, нервничала полиция, нервничали журналисты, нервничали студенты, нервничали активисты общественных движений. Что до меня, то у меня были особые причины для раздражения. Вольф завершил свою нуднейшую речь и уселся рядом с Крис, которая так и таяла от восторга; на лице у нее застыло туповатое выражение обожания, и я мог бы поклясться, без всякого злословия, что между ног все у нее было мокрое и ярко-красного цвета.

Вот до чего я дошел в своих размышлениях! А Мэри-Джо, в восторге от того, что мы здесь из-за теснотищи прижаты друг к другу, как сардины в банке, воспользовалась этим, чтобы обнять меня за талию.

Я находил, что ситуация сложилась дикая, почти невыносимая. Я понимал, что дело принимало весьма прискорбный оборот. Я сам себя достал мыслями о том, что Крис день ото дня все больше слетала с тормозов.

Мои размышления были прерваны, когда на эстраде возник какой-то шум.

«Abuse of power comes as no surprise». [1]Эта надпись украшала майку женщины, размахивавшей над головой плакатом с портретом Дженнифер Бреннен и гневным голосом выкрикивавшей филиппики в адрес полиции, которая покрывает убийц.

– Что она несет? – спросил я у Мэри-Джо, нахмурив брови.

В эту минуту к ораторше подошли двое, подхватили ее и попросили сойти с трибуны. Должен признать, довольно грубо, что вызвало свист и громкую брань со стороны публики; у запасного выхода даже возникла небольшая потасовка, но девушка и двое бугаев очень быстро исчезли из виду.

Немного позднее я лежал на травке в тени деревьев, подложив руки под голову. Мне вдруг почудилось, что я вновь стал студентом, опять нахожусь на заре жизни и могу выбирать себе любое будущее. Мэри-Джо отправилась за пиццей. Я ждал ее, пока последние слушатели покидали амфитеатр; люди уходили маленькими группками, некоторые, правда, еще ошивались неподалеку. Я делал над собой усилие, чтобы больше ни о чем не думать.

Вдруг, откуда ни возьмись, на меня налетела Крис:

– Куда ты смотрел? А? Скажи мне, чем ты был занят, когда они так безобразно обращались с этой женщиной? Ну, я тебя слушаю! Отвечай!

– Крис, о чем ты говоришь?

– А ты как думаешь? О чем же это я, по-твоему, говорю?

– Не хочешь ли присесть? Послушай, успокойся.

– Мне успокоиться? Нет, из чего же ты сделан, на самом-то деле?

– Знаешь, если ты хочешь кого-то довести до белого каления, то ты не по адресу.

– Нет, скажи мне одну вещь. Хотелось бы знать. Скажи, к кому я должна обращаться в таком случае? Когда два придурка набрасываются на одну женщину… Кого тогда звать на помощь, а? Как по-твоему? Не знаешь? А я полагала, что это твоя работа. Ты забыл о ней?

Я какое-то время пристально смотрел на Крис, потом закрыл глаза.

– Простой способ! – бросила она.

– Конечно. Но у меня нет желания переругиваться с тобой. Ни малейшего, понимаешь?

После минутного колебания Крис все-таки уселась рядом со мной. А ведь я готов был поспорить, что она покинет меня в том состоянии, которое она назвала бы жалким положением раба. В жалком положении раба, на все согласного, да еще и гордого этим.

– Иногда меня все так достает, и я от этого схожу с ума. Но именно этого ты и не хочешь понять.

– Ты думаешь, у меня никогда не возникает такого чувства? Надеюсь, ты шутишь. Да, знаешь, я только что кончил читать книжку Наоми Кляйн. [2]

– А, молодец. Поздравляю. И что?

– И что? Ну вот, я сказал себе: «Эта женщина нашла способ вести борьбу, не разрушая супружеской жизни». Я снимаю перед ней шляпу.

– А ты знаешь, как это называется? Ну, то, что ты делаешь? Это называется «твердить одно и то же», это называется «ходить по кругу». Ты не делаешь над собой никаких усилий.

– Ты меня знаешь. И знаешь о моей страсти к неудачам. Ты вечно пудрила мне мозги насчет моей страсти к неудачам.

Крис подавила смешок. Так, для проформы. Вероятно, связь с Вольфом была причиной того, что со мной у нее не хватало боевого духа. Трудно сказать наверняка.

– По крайней мере, ты видел, как это происходит. Всегда одинаково.