Этот нелепый поступок я не обдумывал заранее. К счастью. Я сидел и размышлял над тем, с какими сложностями для меня теперь связано простое дело: пригласить на ужин собственную жену. Мне было немного горько и досадно. И вдруг я увидел, как Пол Бреннен в окружении телохранителей проплыл через вращающиеся двери и нырнул в чрево своего лимузина.

Я нажал на газ и влился в поток машин как раз перед ним.

Почему впереди, а не позади? Не знаю. Понятия не имею! Я и сам удивился… Когда человек прокручивает в мозгу цепь событий, он порой не может отделаться от мысли, что мы являемся игрушками каких-то высших сил и нам остается только догадываться об их существовании и трепетать перед ними, не имея ни малейшего шанса их постичь.

Когда машина Пола Бреннена стала сворачивать направо, я опередил ее, замигал и резко повернул в первую попавшуюся улицу, как бы увлекая Пола Бреннена за собой, таща сто на буксире, будто нас связала невидимая нить, от которой ему не избавиться и которую нельзя разорвать. Вот так. Такова жизнь. И нам никогда не разгадать ее тайну.

Это была прямая и очень длинная улица, выходившая к реке, там было множество магазинов, тьма-тьмущая туристов, попрошаек, воров-карманников и ошалелых пентюхов из пригородов. Одна из полос была закрыта из-за дорожных работ. Мы продвигались вперед с большим трудом, будто оказались в середине процессии. Я вновь вспомнил Крис, которая сделала из нашего предстоящего ужина целую историю и в конце концов согласилась всего лишь быстренько перекусить, так, «на скорую руку», стоя, на кухне и при условии, что я сам все куплю. Это меня удручало. И вот теперь я размышлял, что же мне принести: бутылку вина или негазированной воды. И уж конечно, никаких цветов, потому что, как оказалось, ужин со мной с глазу на глаз и так се возбуждает. Или я ошибаюсь?

– Что? Что ты сделал? Ты, бросил свою машину посреди улицы?

В кастрюльке варился экологически чистый рис. В духовке поджаривался экологически чистый цыпленок. Присутствие Вольфа ощущалось на этой кухне во всем до мельчайшей частицы, на холодильнике стояла его фотография. Он улыбался, обнимая Крис за талию посреди свежеубранного кукурузного поля, на фоне розоватого света зари.

– Да, я вышел из машины, подошел к его лимузину и сказал, что у меня поломка.

– Хотела бы я видеть выражение его лица!

– Но вообще-то это было чистое ребячество! Ты не находишь?

– Конечно. Но смешно.

– Они были зажаты с обеих сторон. Я их спросил: «Ну, что я могу поделать?» Пол Бреннен опустил стекло со своей стороны, и я его спросил: «Как мне быть, по-вашему?»

– Он тебя узнал?

– Узнал, еще как узнал! «Ничего не трогайте! – сказал я им. – Я сейчас попробую вызвать аварийку». Запер машину на ключ и ушел. Все-таки мне немножко стыдно, я уже говорил. Вольф не учинил бы ничего подобного.

– Если ты не против, я бы не хотела говорить о нем в его отсутствие.

– А почему бы нам не поговорить о нем? Я же не сказал ничего дурного.

– Я считаю, что не очень хорошо говорить о нем, когда его тут нет.

– А если мне хочется поговорить с тобой о нем? Выходит, нельзя, да?

Она не сочла нужным мне ответить. Пока она накрывала на стол, я вытащил цыпленка из духовки. Слышалось попискивание факсов, стрекот пишущих машинок на этаже, сверху звонили телефоны. Тут она ни с того ни с сего заявила:

– Натан, мы с тобой пытались… мы старались на протяжении долгих месяцев, и это ничего не дало… Прекрати, наконец.

– Извини, но ничего мы не старались. Мы жили под одной крышей, но врозь. Это и была большая глупость. Это мешало нам верно оценить ситуацию. Позволь мне сказать, это была колоссальная глупость.

– Послушай, я не знаю… я ничего не знаю…

– Ну вот, я тебе говорю, что так оно и есть.

– Ты хочешь пригласить меня на ужин? Давай, пригласи, пойдем куда-нибудь. Я не против. Но я не хочу больше об этом говорить. Не хочу больше говорить о прошлом. Идет? Мы с тобой достаточно настрадались, и ты и я. Давай не будем начинать все заново.

Я не смог остаться непроницаемым. Я приготовил густой соус к рису, чья белизна казалась мне жестокой. В это время Жозе попыталась сунуться на кухню, они с Крис обменивались какими-то документами, о содержании которых я не хотел ничего знать. Я вспомнил, как валялся пьяный в гостиной. Мы тогда жили в маленьком домике, километрах в тридцати от города (это было до того, как мы переехали и поселились этажом выше Марка). Я был мертвецки пьян, не мог даже мизинцем пошевелить. Я слышал, как ревел мотор нашей машины, никак не желавшей заводиться. Была зима, снегу насыпало сантиметров под пятьдесят. Но я не смог бы пошевелиться, даже если бы дом загорелся.

Крис, по крайней мере, не впустила в квартиру эту чертову Жозе, за что я был ей очень признателен. У меня возникло ощущение, будто это еще что-то значит, будто сохраняется какая-то надежда. Ее можно было разглядеть в лупу или с помощью возбуждающих таблеток.

За ужином я пытался подпоить Крис, но она держалась, экологически чистое вино на нее не действовало, и я, как дурак, с презрительной гримасой выпил всего два бокала. Я хотел было притушить свет, который казался мне слишком ярким, но она и слышать об этом не желала.

– Я не знаю, на каком я свете, – заявил я.

– А ты этого никогда не знал.

– Вольф намного лучше меня. Во всех отношениях.

Она не стала возражать, молча поднялась и включила телевизор, потому что настало время новостей. Я решил пока вымыть посуду. Чертовы новости! А Крис упивалась ими, словно пересекла пустыню и умирала от жажды! Телевизор… этот грязный, неиссякаемый источник огня и крови, страданий и несправедливости, похабщины, подлости, глупости, лжи, двуличия! И как ей хватает душевного здоровья! Кстати, в нашей жизни был момент, когда я вполне мог пойти по ее пути. Я думал об этом. Когда она проводила дома свои собрания, а я закрывался на кухне и писал рассказ, возился, как поросенок в корыте, я задумывался, не войти ли в их круг и приступить тотчас же к защите животных, занесенных в Красную книгу, или к беспощадной борьбе за гражданские права? Но вместо этого я сам себя топил. Предпочитал испытывать на себе ее презрение. Я хотел, чтобы она сама пришла ко мне, а не я к ней. Хотел увлечь ее в мой сумрачный мир, чтобы она заметила, как я красив. Чтобы она вернулась ко мне просто так, чтобы мне не пришлось для этого рядиться в супермена. И тут я дал маху. Моя затея провалилась самым жалким образом.

Но я, по крайней мере, никого не обманывал. Я не заявлял, что готов принести весь мир в жертву ради прекрасных глаз одной женщины. Слабое оправдание.

Я думал, что место женщины дома. Я думал, что Крис просто счастлива сидеть и ждать моего возвращения. Ведь она бросалась мне на шею, когда я приходил домой! Так что же я должен был думать? О чем я должен был догадываться? Я с утра до вечера имел дело с отбросами рода человеческого и возвращался в озаренный солнцем дом с тяжеленной, как арбуз, головой. Я был молод, я ничего еще не знал, выпивал перед сном стаканчик-другой, и вот однажды все светильники, озарявшие мой дом, разом погасли. Я совершенно не понял, что со мной произошло. Осознал только позднее. Так вот, сейчас я не мою посуду в чудесной квартирке Крис. Я стою посреди развалин, и пыль оседает мне на плечи…

Я облил себе ботинки, задумчиво споласкивая тарелку. Подобные мелочи могут порой вызвать приступ печали, даже глубокой скорби, если за собой не следить.

– В этом доме есть салфетки? – спросил я со вздохом как раз в ту минуту, когда Крис открыла дверь двум парням, желавшим воспользоваться ее принтером.

Пробыли они у нее недолго, но очень интересовались, нет ли каких вестей от Вольфа. Как поживает Вольф? А когда Вольф вернется? Какой замечательный парень этот Вольф! Какой ум! Настоящий мужик! С ним стоит водить знакомство! Рядом с ним так и тянет в бой! Спросили и меня, знаком ли я с ним.

Крис закрыла дверь за этими двумя шутами гороховыми. Я продолжал вытирать бокалы, пить уже было нечего.