– Не все, – произнесла Джоанна.

– Что?

– Вы не потеряли бы свою дочь.

– Ты… даже… не… пытаешься… понять, – сказал он. Затем вздохнул. Это был долгий вздох, закончившийся хрипом.

– Я понимаю все слишком хорошо, – сказала Джоанна. – Вы от одной крайности пришли к другой. Вы были холодным, несгибаемым, непримиримым коммунистом. Вы стали холодным, несгибаемым, непримиримым капиталистом. Ни на одной из этих позиций нет места для человечности.

Он не отвечал. Джоанна поняла, что он не слышит.

Он был мертв. И на этот раз по-настоящему.

Мгновение она смотрела на него, думая о том, что могло бы быть.

В конце концов, Джоанна встала и вернулась в коридор первого этажа.

В конце коридора она увидела Алекса.

Он был жив!

Он звал ее.

Плача от счастья, она побежала к нему.

Толстяк настоял на бренди, чтобы согреть их души и тела. Он повел Алекса и Джоанну на третий этаж. Они сидели на диване в гостиной, держась за руки, пока Петерсон наливал из хрустального графина бренди.

Потом он сидел в огромном кресле, плотно облегавшем его, и держал бокал с бренди пухлыми руками, согревая налиток своим теплом.

Некоторое время спустя толстяк сказал:

– Тост. – Он поднял свой бокал в их сторону. – За оставшихся в живых.

Алекс и Джоанна не стали поднимать бокалы. Они просто отпили бренди – быстро.

Толстяк довольно улыбался.

– Кто вы? – спросила Джоанна.

– Как я уже рассказывал Алексу, меня зовут Ансон Петерсон. Я из Мериленда. У меня там земля.

– Если вы пытаетесь шутить…

– Это правда, – сказал толстяк. – Но, конечно, я больше этого.

– Да уж, конечно.

– Когда-то меня звали Антон Брокавский и тогда я был худым. Очень стройным. О, видели бы вы меня тогда, моя дорогая! Я стал толстеть с того дня, как приехал в Штаты из Кореи. С того дня, как стал представлять Ансона Петерсона перед его друзьями и родственниками. Поглощение пищи – это мой способ справляться с ужасным напряжением.

Джоанна отхлебнула еще немного бренди.

– Перед смертью сенатор рассказал мне все о группе "Зеркало". Вы – один из них?

– Нас было двенадцать, – сказал толстяк. – Из нас сделали зеркальные отражения американских военнопленных. Нас тоже переделали, но другим способом, не так, как переделали вас.

– Дерьмо! – гневно произнес Алекс. – Вам не пришлось выносить боль. А ей пришлось. Вы не были изнасилованы. А она была.

Она похлопала Алекса по руке.

– Ладно. Со мной все в порядке. Ты здесь, со мной и, значит, у меня все в порядке.

Петерсон вздохнул.

– Замысел был такой, что мы все двенадцать приедем в Соединенные Штаты. Каждый начнет свое независимое дело и разбогатеет – не без помощи КГБ. Кому-то из нас понадобилась эта помощь, кому-то – нет. Мы все выбрались наверх, кроме двоих, умерших совсем молодыми: один погиб в аварии, а другой – от рака. В Москве считали, что лучшим прикрытием для коммунистических агентов было богатство. Ну кто же будет подозревать, что миллионер участвует в заговоре против системы, сделавшей его таким, какой он есть?

– Но вы говорили нам, что вы из нашей команды, – сказала Джоанна.

– Да.

– Мы – не русские.

– Я перешел на другую сторону, – сказал Петерсон. – И сделал это четырнадцать лет назад. И не только я один. Этот вариант в плане "Зеркало" был проработан недостаточно тщательно. Если вы позволяете человеку выделиться в капиталистическом обществе, если вы позволяете ему достичь всего, к чему он стремится в этом обществе, тогда скорее всего через некоторое время он почувствует себя обязанным этой системе. Четверо переметнулись на другую сторону. Наш дорогой Том тоже переметнулся бы, если бы смог побороть страх потерять свои миллионы.

– Другая сторона, – задумчиво произнесла Джоанна. – Вы хотите сказать, что работаете на… Соединенные Штаты?

– Я работаю на ЦРУ, – сказал Петерсон. – Не надо бояться признаться в этом. ЦРУ. Я рассказал им о нашем дорогом Томе и о других. Они надеялись, что Том, как и я, по собственному желанию станет двойным агентом. Но он не захотел. И чем пытаться перетянуть его на свою сторону, они решили использовать его без его ведома. Четырнадцать лет они подсовывали нашему дорогому Тому слегка искаженную информацию, а он передавал ее в Москву. Слишком плохо, что это не могло продолжаться долго.

– Почему не могло? – спросил Алекс.

– Наш дорогой Том залез слишком далеко в политику. Очень далеко. У него были все шансы стать следующим президентом. А если бы он попал в Овальный кабинет, мы больше не смогли бы дурачить КГБ. Видите ли, если бы в Кремле каким-то образом обнаружили ошибку в информации, посылаемой сенатором Шелгрином, они бы отнесли ее за счет его недостаточной осведомленности, но не потеряли бы доверия к нему. Они бы продолжали верить ему. Однако, если бы они обнаружили какие-либо неточности в сведениях, посылаемых им президентом Шелгрином, то поняли бы, что что-то здесь не чисто. Они неизбежно пришли бы к выводу, что он намеренно включает некоторые фальшивые сведения. Они бы дотошно пересмотрели все, что он до этого им посылал, и постепенно пришли бы к выводу, что все это фальшивка, негрубая, но фальшивка. Они сбросили бы со счетов все, что получили от него – научные сведения, дипломатическую и военную информацию – и смогли бы устранить большую часть того ущерба, что мы нанесли им. Нас это не устраивало. Поэтому нашего дорогого Тома надо было убрать до того, как он стал бы кандидатом в президенты и попал под защиту разведывательной службы.

– Почему я должен был убрать его? – спросил Алекс.

Петерсон допил бренди и достал из кармана упаковку мятно-ромовых "Lifesavers". Он предложил леденцы Алексу и Джоанне. Те отказались, а он отправил один себе в рот.

– ЦРУ решило, что из смерти сенатора надо извлечь максимум пользы, что его статус русского разведчика должен быть раскрыт миру, но так, чтобы КГБ продолжал думать, что сам план "Зеркало" не был разоблачен. Мы не хотим разрушать мою позицию или восьми других агентов. Если бы ЦРУ само сорвало маску с Тома Шелгрина, КГБ определенно подумал бы, что его заставили рассказать о плане "Зеркало". Но если какой-то гражданский случайно раскрыл двуличие Шелгрина во время поиска его давно пропавшей дочери и если Шелгрин был убит до того, как ЦРУ допросило его, то КГБ, возможно, поверит, что план "Зеркало" все еще в безопасности.

– Но сенатор мне все рассказал, – произнесла Джоанна.

– Просто притворитесь, что он этого не сделал, – сказал толстяк. – Через несколько минут я уеду. Подождите полчаса, дайте мне время скрыться, а затем позвоните в швейцарскую полицию.

– Нас арестуют за убийство, – сказал Алекс.

– Нет. Не тогда, если вся история выплывет наружу. Вы убили этих людей, обороняясь. – Толстяк улыбнулся Джоанне. – Вы расскажете прессе, что ваш отец был советским шпионом. Он рассказал вам свою историю, когда лежал умирающий. Но ни слова о "Зеркале". Или других двойниках, вроде него.

– А что если я так не сделаю? – спросила Джоанна.

Толстяк нахмурился.

– Сейчас это было бы очень неумно с вашей стороны. Вы расстроили бы одну из самых продуманных операций контрразведки, касающихся холодной войны. Есть люди, кто не смирился бы с этим.

– ЦРУ?

– Правильно.

– Вы хотите сказать, что меня убьют, если я расскажу все?

– Давайте просто скажем, что они не смирятся.

Алекс произнес:

– Не угрожайте ей.

– Я не угрожаю, – сказал толстяк. – Я только констатирую факт.

– Что случилось со мной в Рио? – спросил Алекс.

– Мы украли у вас неделю вашего отпуска. ЦРУ финансировало нескольких биохимиков и ученых, продолживших исследования Ротенхаузена в области поведенческой инженерии. Мы воспользовались некоторыми методами Франца, чтобы внедрить вам программу.

– Поэтому я поехал в отпуск в Японию, – сказал Алекс.