Если новый бизнес-план заработает и Ллойдз уцелеет, то характер этого рынка существенно изменится. Эпоха тралового лова во время званых обедов, эпоха связей с Уимблдоном, инвесторов-дилетантов — эпоха овец, которые «сами не знают, чего хотят от своих денег» — канет в Лету. Индивидуальные Имена можно будет перечесть по пальцам; большинство Имен объединятся с тем, чтобы приобрести корпоративный статус и действовать с ограниченной ответственностью — или, второй вариант, будут инвестировать, прибегая к посредническим услугам более крупных организаций. Разумеется, какая-то часть денег будет поступать от тех же людей, что и раньше, но теперь это будут уже отфильтрованные управляющими пенсионными фондами цифры, а не, как прежде, шкатулки с фамильным серебром на заднем сиденье «рэйнджровера». На мой вопрос, как Ллойдз — если предположить, что он уцелеет — будет выглядеть лет через десять, Хизкокс тускнеет, если можно потускнеть энергично. «Я представляю его таким, каким он был в зените своей славы, когда в нем сошлись превосходство над всеми, креативность и новаторство». И когда же он достиг этого зенита? Как ни странно, «около 1790 г.». Затем Хизкокс упоминает о «трех основополагающих вещах, которые в Ллойдз отсутствуют уже двадцать лет». А именно: «Первое — внушительный и искушенный капитал. Второе — абсолютная честность. Третье — сильное руководство». Тут Хизкокс еще раз ссылается на кино: на этот раз речь не об Илайе Уоллеке, а о Тайроне Пауэре. В 1936 г. Пауэр сыграл — не самая известная его роль — андеррайтера в «Лондонском Ллойдз» Деррила Ф. Занука. Время действия — около 1790 г., в Ллойдз царят «три основополагающие вещи», и герой, по словам Хискокса, — человек «кристальной честности, работающий на свою страну». Хизкокс любезно одолжил мне кассету с фильмом.

«Лондонский Ллойдз» — совершенно восхитительный бред сивой кобылы, и если вы верите, что Фредди Бартоломью может превратиться в Тайрона Пауэра, вы столь же охотно поверите также и всему прочему. Юный Фредди — друг детства паренька из семейки голубых кровей по имени Горацио Нельсон, но затем судьба разлучает их. Нельсон идет во флот, а Фредди оказывается Лондоне, где его принимают в знаменитую Кофейню. Джон Джулиус Ангерстейн, знаменитый страховой магнат эпохи, напоминает юному неофиту, что «Ллойдз держится на двух столпах: новостях и честных сделках. Если одно из двух проседает, мы несем убытки — а с нами и весь Британский торговый флот». Внезапно Фредди вырастает в Тайрона и влюбляется в Маделейн Кэрролл. Разражаются Наполеоновские войны. Страховщики мужественно продолжают делать свое дело. Звонит колокол с «Лутины» (анахронизм, заметьте). Пауэр с гордостью цитирует изречение Ангерстейна: «Ллойдз — не банда барыг, которые за лишнюю копейку горло перережут, а организация, связанная с судьбой Англии». На протяжении почти всего фильма бедняга Нельсон остается за кадром; кто здесь не сидит сложа руки, так это андеррайтер. Несмотря ни на что, он продолжает страховать Британский торговый флот по предвоенным тарифам — хотя и не защищенный должным образом Британским военным флотом. Колокол с «Лутины» трезвонит, будто гонг, возвещающий, что кушать подано. Наполеон в конце концов разбит, а потерявшая на радостях голову возлюбленная падает в объятия героического андеррайтера со словами: «Нельсон победил, Англия спасена, и Ллойдз спасен».

Что любопытно и о чем мистер Хизкокс забыл — благоразумно, надо полагать — упомянуть, описывая андеррайтера как «кристально честного» человека, так это тот способ, с помощью которого герой спасает Англию, Нельсона, Ллойдз, себя как страховщика и свою любовь к Маделейн Кэрролл (а также и ее деньги, коли на то пошло, поскольку она, как овечка, вверила ему свое наследство). Он проворачивает свою операцию, вопиющим образом обманывая Ллойдз, его инвесторов и друзей, британское Адмиралтейство и английский народ, повторяя и отстаивая эту ложь в течение нескольких дней, до тех пор, пока его старый приятель Горацио не выиграет Трафальгарскую битву. В отместку за этот обман (и в силу других, более запутанных причин) ему стреляет в спину Джордж Сандерс — ровно в тот самый момент, когда французы стреляют в Нельсона при Трафальгаре. Адмирал, как всем нам известно, умирает; а вот андеррайтер выживает. Не исключено, из всего этого можно извлечь некий урок — как для Англии, так и для прогоревших ллойдовских Имен.

Сентябрь 1993

Убытки за 1991 г., обнародованные в мае 1994-го, оказались вдвое больше тех, что предсказывалось двенадцать месяцев назад: £2,5 миллиарда (или, если вы предпочитаете новую и более адекватную систему, упразднившую «двойной подсчет» — когда два синдиката резервируют средства для удовлетворения одного и того же иска, — всего лишь 2,048 миллиарда). Помимо асбестоза и исков за загрязнение окружающей среды, сейчас возникла новая проблема, которая будет нависать над страхователями на протяжении многих лет: иски против производителей силиконовых грудных имплантатов. Том Бенион, председатель Общества Имен, подсчитал, что по результатам 1991 года будут разорены до 9000 Имен. В октябре 1994-го появилась вроде как хорошая новость для миллионеров в минусе: группа из 3098 Имен выиграла процесс против андеррайтеров из синдиката Гуда Уокер, где последние обвинялись в преступной халатности. Адвокаты истцов оценили ущерб своих клиентов более чем в Ј500 миллионов. Однако, в Ллойдз ничего так просто не бывает. Где были выписаны полисы, страхующие андеррайтеров Гуда Уокер от «оплошностей и просчетов»? По большей части в Ллойдз же, разумеется. Даже те, кто был перестрахован за пределами Ллойдз, запросто могут закончить — такова уж вихревая природа всего этого предприятия — все на том же лондонском рынке. Так что Имена могут столкнуться с тем, что они добились денег от своих халатных андеррайтеров, но те, в свою очередь, предъявят претензии своим профессиональным страхователям, которые — опять же, в свою очередь — обратятся за деньгами к тем же Именам, которые обязаны подчиниться их требованиям. Вы уже разорены? Ну так теперь вы можете разорить себя еще больше!

Несколько лет назад одну мою знакомую, даму в летах, осматривали в одной британской больнице на предмет возможного повреждения головного мозга. Подчеркнуто обходительный психиатр выпытывал у нее: «Будьте любезны, какой сегодня день недели?» «Невелика забота», — ответила она, не вдаваясь в подробности. «Ну хорошо, а можете сказать мне, какое сейчас время года?» — «Разумеется, могу». Доктору, уже понявшему, что тут где сядешь, там и слезешь, не оставалось ничего, кроме как перейти к следующему испытанию: «Ну а можете сказать мне, кто является премьер-министром?» «Вот уж это кто угодно знает, — ответила моя знакомая, торжествующе и одновременно саркастически. — Тэтчериха».

Да уж конечно, кто угодно, за более чем одиннадцать-то долгих лет: Тэтчериха. Ни один премьер-министр за мою жизнь не был всегда там в той мере, в какой была там Маргарет Тэтчер — и не только в смысле долголетия, но и интенсивности этого пребывания. Она приучила себя спать всего по четыре часа в сутки — и чуть ли не каждое утро вся страна просыпалась от барабанной дроби, а динамик, установленный на плацу, рявкал — на улице снег с дождем, на поверку ста-новись, еще р-р-раз вокруг казаррмы в полной выкладке бегом мар-р-рш, а не то смотрите у меня. Те, кто встречался с ней в неофициальной обстановке, подтверждали, что и там ее взгляд производил тот же эффект, что на парадном плацу. Поэт Филип Ларкин описал этот момент: «Мне ударила в глаза вспышка синевы». И затем в упоении простонал — уже другому своему корреспонденту: «О, что за стальное лезвие!» Алан Кларк, младший министр тори и не страдающий излишней застенчивостью автор дневника, на всю жизнь запомнил момент, когда «ее голубые глаза вспыхнули», и «я в полной мере ощутил, как она овладела всем моим существом, это было нечто вроде Fuhrer Kontakt». (Также он обратил внимание на ее «очень маленькие ступни и очаровательные — не костлявые — щиколотки в стиле сороковых годов».) Даже президент Миттеран, который, есть основания предполагать, в силу как национальных, так и политических причин мог бы обладать иммунитетом, покоряется La Thatch в Verbatim Жака Аттали [146]. «Глаза Сталина, голос Мэрилин Монро», загипнотизированный, он изъясняется парадоксами.